Дмитрий Остроумов: «Говоря языком алхимии, мы участвуем в процессе «трансмутации Вселенной»

Крайне необычный и нетипичный получился разговор с Дмитрием Остроумовым. Почему? Хотя бы потому, что он не только архитектор, специализирующийся на строительстве православных храмов. И не только – а это редкая редкость – сторонник развития современной стилистики в ее, пока все еще крайне консервативной, сфере. Дмитрий Остроумов магистр богословия. Так что, помимо истории и специфики бюро, мы говорим о понятии храма, о каноне и традиции, о живом и о вечном, и даже о Русском Логосе.

Беседовала:
Юлия Тарабарина

24 Декабря 2025

Интервью

Архитектура

Архитектор:

Мастерская:

Мастерская «Прохрам» https://prohram.com/

Мастерская «Прохрам» имеет офисы в Москве и Петербурге и специализируется на храмовой архитектуре: церковных зданиях, комплексах, интерьерах и выставках. Работает комплексно, привлекая коллег смежных специальностей – стеклодувов, мозаичистов, иконописцев и отслеживая проекты, когда это возможно, на всех стадиях. Организует круглые столы и лекции. С недавних пор издает альманах «Слово и камень», посвященный религиозному искусству: разным его аспектам, не только архитектуре. Однако самое интересное – это единственная известная мне мастерская, основатель и руководитель которой имеет богословское образование. Да не простое: совсем недавно Дмитрий Остроумов закончил аспирантуру Духовной Академии.

zooming — Иордания

Фотография © Дмитрий Остроумов

Что предопределило мой первый вопрос.

Архи.ру:
Дмитрий, вы с детства были воцерковленным человеком?

Дмитрий Остроумов:
Совершенно нет. Можно сказать, что верующий я с детства, но это не было верой в Божество, персонифицированное в лице Христа. Я знал, что Он есть, Великий Дух, Бог, Творец, Создатель. Но это было скорее основано на личных переживаниях, да и мои родители, скорее, находились в поиске: то занимались йогой, то ходили в протестантские общины. Я с десяти примерно лет бывал в разнообразных эзотерических кружках – а позже оттуда попал уже сначала в хип-хоп культуру, граффити, потом в рейв андеграунд, что было популярно в конце 1990-х… Но всегда был поиск связи с Абсолютом и настройка на обретение высшего смысла жизни. Уже позже был период, когда утром читал Бхагавад-гиту, а вечером Антония Сурожского. Да, всегда был внутренний экзистенциальный запрос о смысле существования.

Честно говоря, я был удивлен, когда этот Абсолют открылся в Православной Церкви. Но мне повезло, на фоне моих искренних поисков и обращений к Божеству, я встретился с рядом очень интересных людей; один из них был в свое время крупным белорусским банкиром и тоже в свое время шел путем восточной мистики, а потом пришел к православию. Мы случайно познакомились, у нас был своего рода кружок по интересам, были другие интересные мыслящие люди. Мне было около 20 лет и они были мне в то время как старшие братья, с которыми можно было поговорить и о философии, и о Церкви. Вообще, жизнь всегда преподносила свои дары в виде замечательных учителей…

Фотография © Дмитрий Остроумов
Фотография © Дмитрий Остроумов

Потом я стал изучать тексты, читал Святых Отцов, как древние тексты, так и Серебряный век: Булгакова, Бердяева, Соловьева. Все было не столько интеллектуальным прочтением, но тесно связано с практиками. Господь дал мне пережить очень глубокие состояния, мистический опыт – именно в контексте духовной традиции Православной Церкви. Так что и выбора у меня не осталось, собственно. Если Господь открыл Себя, показал путь и традицию, надо идти по указанному духовному пути. Лет десять я жил в некоторой аскезе, ездил по монастырям, жил в Саввино-Сторожевском монастыре одно время, часто бывал на Афоне. Это был своего рода затвор, приведший к обретению каких-то глубинных инициаций, зерен трансформации, но цикл завершился и начался иной – около 2015 года.

Но при этом, повторюсь, у меня хоть и укорененное в нашей православной традиции, но достаточно широкое мировоззрение: межрелигиозное, наверное, даже скорее межкультурное. Мне кажется, что и восточную философию неперсонифицированного Божества можно использовать, говоря об универсальном Логосе как о невыраженном личностном начале Всевышнего.

Как же вы стали архитектором?

Раньше. Сразу после школы я начал учиться в минском БНТУ, на кафедре Дизайна архитектурной среды. Параллельно уже на последнем курсе изучал иконопись, художественное ремесло. Также во время учебы на старших курсах мне обратился знакомый священник, ему надо было помочь с проектом храма, который и стал моей дипломной работой. Тогда я даже и не думал, что буду заниматься храмовой архитектурой. Делал какие-то совершенно светские проекты, интерьеры. Участвовал в проектировании крупного жилого комплекса.

Потом еще один приход попросил помочь с храмом, позже обратились из монастыря в Годеново, откуда происходит известный крест XV века. Мы с коллегами сделали для них эскизный проект большого собора, потом рабочку делали уже другие люди. Он еще строится, храмы иногда строятся очень долго. И как-то, одно-другое, но это скорее было как дополнение и к обычным проектам, и к, собственно, религиозной практике.

Когда же вы получили диплом архитектора?

В 2011 году. И в том же году поступил в семинарию в Троице-Сергиевой Лавре. Меня благословили на это мои духовные учителя, чтобы, возможно, потом стать священнослужителем. Официальное благословение тогда дал Митрополит Филарет (Вахромеев).

Что дала вам учеба в семинарии?

Прежде всего, систематизацию разрозненных богословских знаний.

Почему вы не стали священником?

Может быть, время еще не пришло. Нужно чувствовать ситуацию, время. С другой стороны, священников много, а храмовых архитекторов можно сосчитать по пальцам. Не менее важно, что, когда ты входишь в служение – это уже определенная несвобода, сложно ездить в командировки, заниматься активно архитектурной практикой. Ну и если я сейчас не священнослужитель, то церковнослужитель, знаю службу, стараюсь в алтаре помогать по мере возможностей… Хотя не исключаю, что когда-нибудь приду к иному чину, посмотрим.

Кроме того, буквально после второго-третьего года семинарии у меня появилась тема дипломной работы, исследования, которым я с тех пор и занимаюсь, что продолжилось и в магистратуре, и в аспирантуре.

Как звучит ваша тема?

Духовные основы храмоздательства, если кратко.

А руководитель?

Начинали мы с Ниной Валерьевной Квливидзе в Московской Духовной Академии, потом в магистратуре и аспирантуре Минской Духовной Академии – с Андреем Владиленовичем Даниловым. Он архитектор по первому образованию и сейчас доктор богословия; глубоко изучает философию, феноменологию религиозного символа, масонскую традицию, искусство и при этом культурологию совершенно разных направлений. Ругает меня за избыточную поэтичность текстов. В науке нужен скорее именно научный подход, факты и доводы, а не созерцание и полет мысли.

Расскажите об альманахе «Слово и камень». Вышел третий номер. Это собственный проект «Прохрам»?

Да, это одно из направлений нашей работы. Он родился из встреч, лекций, круглых столов, которые мы проводим. Это совершенно некоммерческий проект. Поэтому всегда стоит вопрос спонсорской помощи на печать бумажного издания, я уверен, что оно необходимо. Не люблю электронные книги. На третий номер открыли сбор, надо было собрать 800 тысяч только на печать, собрали в 10 раз меньше, издали в итоге на свои, хоть и с задержкой в несколько месяцев… Как-то так.

Альманах «Слово и камень», №3

© Мастерская «ПРОХРАМ»
Альманах «Слово и камень», №3

© Мастерская «ПРОХРАМ»

Тираж небольшой, регулярность относительная, поэтому мы называем его альманах, не журнал. Это скорее даже в некотором смысле коллекционное издание. Приглашаем интересных людей, обсуждаем все сферы сакральных искусств, не только архитектуру, но и музыку даже, и живопись; обращаемся и к западному опыту. Конечно, в основном это все сосредоточено вокруг русского православного храма и всего, что с ним связано, но в широком взгляде на него. Тексты издания скорее как камертон, работают как настройка, погружают в некое общее поле искусства, созерцательной рефлексии, богословия, философии, теории и практики в архитектуре; да и простого опыта коллег.

Альманах как-то помогает в вашей богословской работе или это две параллельные линии?

Скорее параллельные. Хотя, конечно, в чем-то есть перекличка. И из интервью, статей я сам получаю новые векторы своих духовных, интеллектуальных направлений, проектной практики. Что-то переходит и в личную работу с текстами.

Итак, вы богослов и параллельно вы работаете как архитектор. Сколько храмов вы уже спроектировали?

Может быть, пятьдесят, если брать все проекты, не знаю точно... Построено, конечно, значительно меньше.

Занимаетесь ли светским проектированием?

Очень изредка, скорее нет, чем да. На него просто не остается времени. Хотя, сегодня, храм – это комплекс, тем более в городе, что уже подразумевает помещения и здания не совсем религиозного назначения вокруг непосредственно храма.

С вашей темой – есть ли у вас сверхзадача? К примеру, предложить новый образ храма?

Нет, такой задачи нет. Задача – скорее вписаться в общий поток раскрытия реализации замысла Божия о мире.

Если говорить о глобальной именно творческой сверхзадаче деятельности всех вообще людей на Земле – то это вместе с божественной личностной энергией синергийное соучастие в трансформации космического пространства. Храмовая архитектура есть символическое пространство этой деятельности.

Храм – это символ, а символ принадлежит двум мирам. Я глубоко убежден, что время и пространство в храме иное. И, собственно, храмовое действо – оно влияет на весь космос. В Откровении Иоанна Богослова говорится о том, что когда Бог будет все во всем, все будет пронизано нетварными божественными энергиями – тогда плоть, материя обретет иное качество. В этом плане христианство – самая материалистическая религия, потому что оно не отрицает материю, а говорит о ее преображении. Многие другие религии отрицают материю, считая ее в некоторой степени иллюзорной.

И, создавая здание храма или его интерьер, мы в том числе не только создаем пространство, но символически участвуем в преображении космоса. Говоря языком алхимии – это процесс трансмутации Вселенной, длящийся испокон веков, приобретение нового качества в циклах эпох. Человек со Духом Святым в этом участвует, каждый своим талантом.

Ну а если говорить о задаче в контексте нашего линейного времени жизни, то это, наверное, – развитие духовной традиции, форм ее выражения. Собственно, сама жизнь духовных начал в культуре и искусстве.

Что это такое для вас – развитие традиции?

Сегодня храмовая архитектура, к сожалению, нередко сводится к набору архитектурных цитат и к копированию былых эпох. Можно себе представить, что есть «бренд» православного храма, он должен быть узнаваем, и мы его везде копируем в тех или иных интерпретациях. Чтобы все видели, что вот этот храм – православный.

Но духовная традиция – живая. И формы выражения могут приобретать вариативность по, можно так сказать, фрактальному принципу.

Объясните?

В любом фрактале заложен некий принцип, организующий его структуру. Его можно сопоставить с изначальным софийным импульсом, организующим материю. Он неизменен. Богословие и каноничность – это как раз об этом принципе.

А вариативность форм, которую мы тоже видим во фрактале – это про развитие традиции. Неизменные истины переходят из тысячелетия в тысячелетие, но каждый раз приобретают новое выражение. Фрактал скорее создает структуру, но и в нем всегда есть момент чуда появления нового паттерна, иначе он становится законом, а не благодатью. Природный фрактал всегда связан с этим чудом нового. Строгий математический фрактал более сух и четок. Это как человек: руки, ноги, голова, принцип строения один – но все люди при этом различны. Храмовая архитектура испокон веков опирается на одни принципы: куб, сфера, квадрат…

А протяженный объем базилики?

Базилика иллюстрирует линейность времени, чем, кстати, отражает особенность западной Церкви, чье делание сводится, скорее, к Нагорной проповеди, социально-миссионерской работе. Творить добро, открывать больницы, помогать бедным. Все это очень важно. Но это не главное. Важна встреча с самой жизнью бытия Божия. И оно не линейно, не где-то потом, за порогом времени. Хотя, конечно, у нас есть и базиликальные проекты.

В православии преобладает крестово-купольный храм. Он центричен и иллюстрирует холистичность, цельность времени. Он построен на синтезе кубического и сферического объемов, олицетворяющих, соответственно, материю и дух. Православная Церковь свидетельствует, что мы, здесь и сейчас, без какого-то посредничества, через собственную практику и таинство богообщения можем встретиться с Божеством напрямую, почувствовать Его. Об этом говорит философия исихазма – на мой взгляд, единственное верное и подлинное мистическое христианское учение. В нем есть переживание мистерии смерти и воскресения, приобщенности к нетварному свету, божественному, фаворскому. В точке безмолвия, в точке созерцания мы можем соприкоснуться с духовным миром. Это не линейность, но центричность и собранность.

Так вот, философия нетварного света, к которому может приобщиться человек, была отвергнута Западом на догматическом уровне. Что тоже с некоторыми условностями определяет специфику западной храмовой архитектуры.

А Православная Церковь признает ее до сих пор. На этом строится наша мистика, духовный опыт и, в том числе, храмовая архитектура со всеми вариативностями форм ее выражений.

Что вы скажете о проявлении исихазма через архитектурные формы? К примеру, в XIV веке?

Если говорить про архитектуру, то с периодом появления учения святителя Григория Паламы на Руси, а это время Сергия Радонежского и митрополита Алексия, связано четыре самых известных нам «раннемосковских» храма. Два в Звенигороде, третий – Спасский собор Андроникова монастыря и Троицкий собор в Лавре. Дело прежде всего в том, как именно внутрь попадает свет. В стенах почти нет источников света, главный источник – единственный световой барабан. Входящий в храм человек обращает свое умозрение вверх, а там в куполе Спас Вседержитель и ряд окон в барабане. Все остальное вокруг – это, как говорили святые отцы, божественный мрак. Ну или, как в этих храмах, полумрак, приглушенность бытия. В него надо погрузиться, отказаться от всего, чтобы увидеть нетварный свет, символом которого является свет дневной, сосредоточенный в барабане, или свет лампад, свечей.

Отказ от всего может перекликаться с концепцией буддийской пустоты, отказе от знания и обусловленных предрассудками идей о Божестве, с блаженным незнанием, путь к которому лежит через нить ступенчатого познания и практики при внутреннем вопрошании. Это все очень глубоко и интересно, суть в том, что ступени духовного опыта могут выражаться в храмовом символизме, так, к примеру, в упомянутых храмах раннемосковского зодчества при подъеме взора кверху мы можем встретиться с практически единственным источником света, что перекликается с пониманием света, приходящего всегда как чудо благодати в блаженном неведении божественного мрака и молитвенного созерцания.

Исихазм отразился и в ступенчатых объемах, и в пламенеющих кокошниках, и, безусловно, в религиозной живописи того периода.

Спасибо… Как вы относитесь к понятию «канон» по отношению к архитектуре? Сейчас его употребляют нередко и не всегда по делу, на мой взгляд.

Да, тема важная и вы правды, не всегда есть понимание – что же это такое. Вообще говоря, канон – это палка, мера длины в античности. Позже – мера благочестивого нрава. Апостол Павел упоминает о нем как о мере нашей веры и благочестия. Позднее каноном называют список священных книг, писания Апостолов, а затем свод правил Священных соборов. Но нет нигде канона или правила относительно того, каким должен быть православный храм.

Многие наши современники путают канон и традицию. Светский заказчик скажет «в стиле», священник скажет «в каноне». «Росписи в каноне Рублева». Формулировка некорректная, но мы ее понимаем, потому что привыкли. То есть канон относится скорее в догматике и вероучению, архитектурные же формы, или изображения – скорее к традиции. Традиция не должна нарушать канон, она должна стараться максимально его выразить. Канон говорит о понятиях, о богословских истинах. Выражение «архитектурный канон» уместнее было бы употреблять как «архитектурная традиция» с указанием, какая именно.

Вы нередко в своих выступлениях показываете работы современных западных архитекторов. От чего вы отталкиваетесь – от них или от модерна, каким он был перед Первой мировой войной?

К сожалению, российские храмостроители и художники, как правило, в большинстве своем, живут в некоем самозамкнутом мире. Да, этот мир может быть прекрасен и глубок, но мы не должны забывать о том, что у Церкви есть миссионерское поле, а архитектура, визуальный язык – что, как не инструмент миссии?

Тем не менее, прошло уже почти 40 лет храмоздательства у нас, а развития практически не происходит. Происходит какое-то смешение всего со всем подряд. Порой это дает не лучшие образцы поисков, так что иногда хочется сказать: лучше бы хорошо копировали, а не пытались самовыражаться. И дело не в том, чтобы возрождать неорусский стиль или, наоборот, делать стеклянные барабаны и на этом останавливаться. Дело в том, чтобы созидать и в традиции, и в контексте общемировой архитектуры. Работать со средой, с материалами, с процессами. И для этого, конечно, нужно смотреть из этого мира кокошников и сводов также и на общемировой архитектурный контекст.

Архитектор проектирует процессы, после их определения создает пространство, а потом уже облекает это в материю, в архитектуру. Современный храм в городской среде – это многогранный кластер с большой интеграционной зоной между литургическим пространством и урбанистической средой. Там может быть и кафе, и выставочный зал, и общественный центр. Грамотный предпроектный анализ – 70% успеха; мы должны изучать морфологию общества, пространства и социокультурные феномены того или иного места. Сакральным может быть не только храм, но и среда для тихой прогулки, музейная сфера, парк, кладбище... Нужно немножко выглядывать из своей скорлупы, потому что, в конце концов, во Христе все сакрализировано, граница между сакральным и профанным перфорирована. И контекст общемировой архитектуры, а за ней и культуры может задать новые идеи, векторы развития и нашей православной архитектуры.

И все-таки, если говорить о ваших авторских стилевых и образных предпочтениях, какие они?

Мне очень близок «русский стиль» периода модерна. Не только архитектура – философия, искусство – некий романтизм этой эпохи. И наши Покровский, Шехтель, Бондаренко, Щусев. Но мне нравится и венская школа изобразительного искусства, Густав Климт, Эгон Шиле, у него есть спорные произведения, а есть изумительные совершенно пейзажи. Он прекрасный мастер линии. Одно время я жил только храмовой архитектурой, потом взор стал шире – и я заново открыл для себя Тадао Андо, Ханса Бенефильда, Луиса Кана, Марио Ботта, Калатраву, Цумтора… Там множество потрясающих архитектурных находок, работы с пространством, материалом, деталями. Другая моя любовь – древняя восточная архитектура. Шумерская, индийская, Египет. Мне нравится их монументальность и величие. Архаика. Конечно, я очень люблю и русские средневековые храмы, как каменные, так и деревянное северное зодчество. Сейчас чаще стало звучать такое понятие, как археофутуризм. Думаю, мне близко такого рода определение.

Иными словами, я сторонник аскетичной архитектуры и подлинных природных материалов. Аскетизм дает простор для умозрения. Если в храмовом интерьере все пестрит и одно перекрикивает другое – то, чтобы помолиться, хочется закрыть глаза. То же касается и фасадов, если они чрезмерно наполнены декором – это мешает, да и порой просто превращается в бутафорию. Достаточно визуального шума в городе, храм призван быть местом внимательного созерцания, настройки на высшее начало… И вообще мы призваны проектировать пространство, среду, а не объекты.

Слушаю я вас – это слова современного архитектора. Расскажите, как устроена ваша мастерская? Я видела мозаичистов и стеклодувов, но, как я понимаю, они работают отдельно?

Да, это отдельные компании, наши друзья и одновременно партнеры. Московский мозаичный цех – им руководит Дионисий Иванников. Стеклодувная мастерская Алексея Яценко. Мы экспериментируем, вместо привычных светильников пробуем делать в православных храмах современные дизайнерские вещи, опять же – показывать красоту материала и работы света. Недавно вот сделали цикл авторских икон с иконописцем Романом Лоборуком для одного нашего проекта интерьеров.

Был период, когда у нас было собственное производство, станки, столяры; но мы от этого отказались. Сейчас в штате бюро «Прохрам» – в основном архитекторы, художники и дизайнеры.

Дизайнеры интерьера или графические?

И те, и другие. Мы постоянно делаем проекты с прекрасными графическим дизайнером Катей Антошкиной и каллиграфом Мариной Марьиной. Моя супруга Екатерина Остроумова, с которой, собственно, мы и создали когда-то Прохрам, специализируется на работе с экспозиционными проектами, мы вместе делаем выставки и музеи. Даша Чечко, наш менеджер, также недавно была куратором одного нашего музейного проекта.

У нас же есть целое направление выставок и музейных экспозиций.

Проект экспозиции в круглой Башне в Тушино я помню.

Он пока что остался в проекте; был посвящен т.н. русскому Логосу, русской идее.

Что такое «русский Логос»?

Есть определенный замысел Божий о мире – в нем определенное предназначение, как дар, потенция, есть у каждого человека. Такое же предназначение, путь есть и у каждого народа в формате духовной реализации Божьего замысла о мире. К примеру, у Юрия Мамлеева есть книга «Россия вечная» – он там очень глубоко рассуждает о предназначении России.

Так вот, я думаю, предназначение так или иначе раскрывается в различных формах культуры. Естественно, культуры отличаются. Вычленение определенных принципов из нашей культуры, позволяет перевести эти принципы и формы на язык философии, попытаться понять, куда же ты, Русь, идешь…

И куда?

В эсхатологическое Царство. Ну, я бы сказал, русскому человеку бесконечно что-то надо. Об этом наша всегдашняя русская тоска и любовь к незавершенности форм, тяга к Запредельному, отсутствие границ и только бесконечный горизонт – все это пыталась осмыслить русская философия, да и архитектура тоже, как раз в момент отхода от Синодального периода, возвращения к корням. Вся эта плеяда русского искусства и архитектуры рубежа XIX – XX веков свидетельствуют об этом. Они предпринимали попытку выражения этого русского Логоса. И мне кажется, он до сих пор не определен. Да и не может быть определен ввиду его всегдашней недосказанности. Манифестирующие определения ограничивают поэтику умозрительного вектора. Сейчас на каждом углу звучат рассуждения об идентичности, но в большинстве случаев это просто хайп, профанация…

Если возвращаться к нашей выставке, мы там попытались посмотреть на идею русского Логоса трехвекторно. Первый – искусство, второй – политика, третий – духовная оставляющая, религиозный контекст. У нас там и XX век интересно получился, и, собственно, целеполагание во вневременном… Жаль, что не реализовано, остался только проект. Может быть, книжку выпустим.

Есть реализованный музей, посвященный Царской семье на станции «Дно», в цокольном ярусе храма. Мы с Катей давно изучаем Романовых, собираем материал, делали несколько выставок, в Переславле в селе Годеново, потом в Софии в Болгарии и еще в Минске. Полностью делали и визуал, и контент. Сейчас готовим книгу о них по мотивам экспозиции.

Про Николая II или всех Романовых?

Меня давно волнует тема царства и тема жертвы, жертвенности. А также духовной роли царя и царской инициации. И я думаю, в нашем обществе есть непонимание Николая II и его подвига. А смотреть на него без контекста всех Романовых, конечно, тоже нельзя. Без контекста клятвы 1613 года, без царской Голгофы, положившей начало многим новомученикам и исповедникам XX века.

Недавно доделали музей раннехристианского искусства в подклете собора в Челябинске. Тоже очень интересный музейный проект получился.

Вы работаете только с экспозиционным дизайном или делаете всю экспозицию целиком?

По-разному. Но в том-то и дело, что достаточно часто мы берем на себя все, включая наполнение. К примеру, в Челябинске нет раннехристианского искусства – мы составляли программу, искали предметы, изготавливали копии… Работали с Михаилом Бушуевым, это известный петербургский художник-реставратор, с командой Дениса Иванникова создавали копии мозаик, с Лешей Яценко много экспериментировали со стеклом, создавая копии матированных старинных сосудов, с Ярославом Стародубцевым и Данилой Никитиным сделали реплику знамени Константина Великого. И потом, мы ведь не просто «раздаем» работу на аутсорс – особенность нашей команды в том, что чем бы мы ни занимались: зданием, интерьером, наполнением, мы входим во все детали, работаем вместе, что-то пишем, рисуем. Это всегда соборное творчество. Нередко мы берем на себя полностью весь подряд. К примеру, недавно в Алапаевске создали интерьер храма именно так – от карандашных эскизов до полной реализации.

Сейчас работаем над интерьером криптового храма в Псковской области, делаем его в очень архаичном, даже брутальном духе. Храм посвящен Иоанну Крестителю, а он, как известно, жил в пещерах, в пустыне, и храм получается у нас «пещерным», там грубая штукатурка, колотый камень, мозаика, интересно выстроен свет, все это создает особую атмосферу. Собственно, атмосфера – наверное, главное, на что работает интерьер.

И еще мы стараемся делать выставки христианского искусства, не только архитектуры, собирать коллег.

Было уже три спецпроекта на «Зодчестве», первый был «алхимическим». Там были кирпичи из соляных блоков, сера, ртуть в виде зеркала – все складывалось в инсталляцию храма как искомого золота – философского камня. Потом я делал, тоже на Зодчестве, спецпроект, где сочетались платоновы тела и готические витражные розы с их символизмом цвета… Трансцендентность была представлена в виде фиолетового тетраэдра. Все это интересные эксперименты.

Расскажите о любимых проектах.

Как-то так получается, что они чаще нереализованные или пока не реализованные. К примеру, русский культурный центр в Саудовской Аравии. Центральное звено, павильон – апеллирует, как раз, к архаике, мегалитам. Внутри мы предложили искусственный сад с микроклиматом и четыре реки – образ Рая.

Еще один интересный проект мы недавно показали на последнем Зодчестве, 2025 года, представив проект пяти часовен и выразив христианское богословие в формах синтеза архаики и современной архитектуры. Это также был спецпроект, который удалось осуществить при помощи компании КРОСТ. Мы его придумали также с моей женой Екатериной: пять часовен, каждая из которых может быть туристической точкой притяжения и одновременно маркировать пространство всей страны. Северная, южная, западная, восточная, а центральную поместили на Атлае, в географическом центре Евразии. Каждая – пространство безмолвия, исихастирий, место для всматривания в собственную душу, умной молитвы и обращения к Богу. Центральную часовню мы решили как Эсхатон, связали с учением о конце времен. Это зиккурат, одетый в кубический объем; внутри стоит престол, куда можно приносить антиминс и иногда служить там литургию. Над ним открытое небо – природный свидетель бытия Бога по словам Мирча Элиаде. По сторонам 12 врат, как в описании Небесного града Иерусалима в Откровении Иоанна Богослова.

Пять экспериментальных часовен. ПРОХРАМ © Мастерская «ПРОХРАМ»

Это ваш проект-инициатива? Бумажный?

Инициатива, да, но не совсем бумажный. Мы сейчас прилагаем усилия к тому, чтобы его немного продвинуть. Такие небольшие объекты не очень затратны, но могли бы быть востребованы в контексте развития внутреннего туризма, малых поселений и интереса к нашей культуре и ее духовным началам.

Если говорить о конкретных проектах, то сейчас нам очень интересно работать с краснодарским девелопером «Точно». Архитектура там не совсем современная получилась; южная... Но интересная. И территория храма не ограждена, а является частью сквера – на мой взгляд, это очень важно. Я говорю о храме в честь иконы Божией Матери «Знамение» для ЖК «Первое место»; его строительство только что началось.

В Карелии для Валаамского монастыря мы сделали проект подворья в Ладожских шхерах – тоже один из любимых проектов, но пока он также в процессе реализации. В нем мы переосмыслили русское деревянное зодчество в контексте каркасных конструкций и деревянных вентфасадов. Но это дерево поставлено на монументальное каменное основание, как на скалу.

Петергоф, вы его публиковали… Грандиозный замысел настоятеля – комплекс при кампусе Петербургского университета в Петергофе. Он на отшибе, там достаточно депрессивная обстановка, это не центр города. Священник говорит, в год одно-два самоубийства среди студентов, это очень трагично… И, конечно, он очень переживает за это место. Отсюда идея общественного центра для студентов, такого, который можно было бы построить в несколько очередей: библиотека, кофейня, коворкинг. Рехаб у нас там тоже спроектирован – место для лечения от наркотической и игровой зависимости. Такие проекты могут быть очень востребованы, так как могут кардинально изменить не только среду, то и в целом социокультурный фон.

Музей Царской семьи на станции Дно Псковской области

© Мастерская «ПРОХРАМ»
Музей Царской семьи на станции Дно Псковской области

© Мастерская «ПРОХРАМ»

Вы работаете в Москве и Петербурге, два офиса, почему?

У меня супруга петербурженка, я меня тоже есть корни из этого города, мой прадед там погиб в блокаду. Но родом я из Минска. Там, можно сказать, родился «Прохрам»… Когда подрос старший ребенок, мы решили, что в школу нужно идти в России, а не в Минске. Тогда уже вовсю работали в Москве. Но для жизни выбрали Петербург.

Мастерскую в Минске я передал коллегам. Там сейчас отличный ГИП, мы полноценно сотрудничаем. А семейная база у нас в Петербурге. Я вообще люблю Север как таковой с его озерами, монастырями, мхом, камнями, заливом, колоритом, близким небом во всех смыслах. Таким образом и получилось, что одна мастерская у нас в Петербурге, а вторая в Москве, но это одна нераздельная команда.

Вот вы говорите: «не все мне близко» из того, что проектируют сейчас в храмовой сфере. Если говорить о традиции, «каноне» и новации – какую границу, вы считаете, нельзя переходить в церковной архитектуре?

Наверное, все сводится к экзистенциальным переживаниям, которые человек испытывает, находясь в храме. У человека должно в храме рождаться чувство дома – абсолютной родины, ощущения вечности, чувство величия и красоты Божией, духовного Отечества. Человеку там должно быть хорошо. И, конечно, храм при этом должен быть выстроен вокруг литургического пространства, которое и определяет его. Есть и догматические понятия о человеке, о мире, что кратко выражено в православном Символе веры.

Вот то, что нельзя нарушать. И если какие-то решения противоречат этим факторам – если, скажем, много деталей соблюдено, но там дискомфортно – такой храм, на мой взгляд, при внешней каноничности не является каноничным. Красота – одно из имен Бога и если он просто диспропорционален, то есть, фактически, не красив, то уже в одном этом нарушение канона. В этом смысле особенно ценен западный опыт, там за вторую половину XX и начало XXI века появилось много сооружений, где удалось создать цельные гармоничные пространства, хорошая работа света и живого материала. При этом, однако, западные храмы нередко похожи, как говорил апостол Павел, на храмы неведомому Богу, потому что там нет присутствия персонифицированного Божества, Личности Абсолюта, выраженной во Христе. Нет живой рабочей иконографии.

И вот еще что важно – динамичность. При статике, монументальности, даже жесткости – должна присутствовать умозрительная, наверное, динамичность. Потому что космос динамичен, все пронизано энергией, и храм должен это передавать. Это как некий пульс жизни, движение энергий во внешней статике. Оно воспринимается на уровне ощущений, но, все же, архитектура, дизайн, живопись – работают на эти ощущения.

То есть должны быть четкие форматы догматики, нерушимые правила веры, это и есть границы. Но формат выражений может обладать большой вариативностью и здесь уже нет границ, а есть простор. Собственно, всё и строится на балансе догматики и свободы.

С кем из коллег вы «говорите на одном языке»?

Сложно сказать… Думаю, с Андреем Альбертовичем Анисимовым у нас было достаточно глубокое взаимопонимание, когда мы сотрудничали. Мы даже делали интерьеры в некоторые его храмы. Но времена поменялись. Мы близко общаемся с Михаилом Александровичем Мамошиным, он председатель совета САР по храмовой архитектуре – приятный, обаятельный человек, но наши взгляды на архитектуру, все же, как видно по проектам, несколько разнятся, что, впрочем, не мешает нам делать единое общее дело.

Даниил Макаров и Иван Земляков, бывшее содружество «Квадратура Круга», делают экспериментальные проекты. Не все мне близко, но сам факт того, что они создают прецеденты интересной архитектуры, не стоят на месте, вызывает уважение.

Еще мне нравится подход одного мало известного архитектора Виктора Варламова. Он сторонник классической архитектуры, традиционных техник и у него, я бы так сказал, мистический подход к созданию храма, что мне близко. Он к нему подходит как к рождению ребенка, проживает каждый храм как историю, по нескольку лет по 3–4 года может заниматься одним храмом, тогда как наше бюро делает, скорее, 3–4 проекта в год. Он сам проектирует и сам строит, руководит бригадой, таскает камни. У нас есть глубокое интервью с ним во втором номере «Слова и камня».

Конечно, кроме архитекторов, есть художники, искусствоведы, теологи, священники, с которыми у нас, так сказать, одна волна… Мы, так сказать, пишем единый собирательный образ вечности.

Как вы думаете, архитектор, который берется за проектирование храма, обязательно должен быть воцерковленным и той же конфессии?

Не думаю, что все так категорично. Но необходимо понимать литургику. Однако это может изучить, задавшись вопросом, любой светский человек. В конце концов, посоветоваться с батюшкой. Тем не менее есть и другое: создавая храм, архитектор входит в некое, скажем так, энергетическое поле мистической связи с Церковью как таковой. Не организацией – а с Церковью как с мистическим телом Христовым. И создавая здание храма, он участвует в той сверхзадаче, о которой мы говорили – преображении космоса, который в конце концов весь должен стать Церковью. Становится инструментом Духа Святого. Тут желательно не просто интеллектуальное погружение в контекст, но и практическое, а это уже участие в литургической жизни. Даже если человек вне контекста, то должен быть кто-то, кто не только бы консультировал, но, скажем так, был бы проводником такого архитектора в этот церковный сад. Потому что происходит некоторая духовная инициация, подключение. Как мне кажется, только из такого включенного духовного состояния и может родиться подлинный храм.

Честно говоря, я завел бы в каждом архитектурном бюро своего философа, а заодно и психолога.

Тем не менее есть примеры архитекторов, работающих вне этой включенности: как мы помним, немало значимых храмов на Руси построены итальянцами, католиками. И тот же упомянутый мной Тадао Андо делал и буддийские храмы, и христианские. Интересно, что получилось бы у него с православным храмом. Я думаю, это был бы, безусловно, интересный опыт.

Никто не пытался вас обвинить в ереси?

Как-то так, вроде и нет. Критика, конечно, бывает. Впрочем, нередко она происходит от неведения самих критиков. На поверхностный взгляд, конечно, можно сказать, что якобы у нас что-то неправославное, так как непривычное, – однако если разобраться, то – богословское образование, слава Богу, позволяет мне держаться в рамках строгого православного вероучения.

При этом я сомневающийся человек, открытый новому, изучающий. Стараюсь прислушиваться к тому, что говорят люди. Есть возможность посоветоваться в спорных моментах с духовными людьми; и, конечно, есть сообщество экспертов, искусствоведов, богословов, практикующих священников... Меня очень радует, что в целом все они – как раз «за» развитие того языка сакрального искусства и архитектуры, на котором мы стараемся говорить.

Архитектор:

Мастерская:

Мастерская «Прохрам» https://prohram.com/

24 Декабря 2025

Похожие статьи