В-третьих, выставка не просто использует пространство анфилады для презентации создавшего ее бюро, а делает попытку интенсификации ее музейного использования – в частности, показывает все функции, которые были заложены в проекте и либо недореализованы, либо не использовались в достаточной мере. Таких функций достаточно много и они достаточно зрелищны для того, чтобы сказать «ах». Впервые за несколько лет использования ежедневно открываются и закрываются циклопические двери между атриумами, – одна из главных «фишек» Анфилады. Трансформируется, меняя экспозицию раз в несколько часов, один из залов, а в одном из атриумов рядом с ним высажены деревья, – часть задуманного, реализованного технически, но пока не дождавшегося своих саженцев «зимнего сада», салютующего екатерининскому, эрмитажному саду в здании на другой стороне Дворцовой площади.
Сюда стоит прийти хотя бы для того, чтобы увидеть и почувствовать, как может действовать современный механизированный музей – его показывают так, как когда-то Гонзаго демонстрировал картины своего театра декораций, – и получается театр архитектурного механизма. Возможность убедиться, что такое есть в нашей стране, тоже многого стоит. Важно, что это не «просто аттракцион», а скорее работающая архитектура, хотя, конечно, для современной экспозиции элемент игры очень важен – и совершенно неясно, почему Эрмитаж до сих пор толком не использовал такие возможности.
Важно, что архитекторы использовали выставку как возможность заставить работать свое произведение, до-работать его по принципу «никогда не сдавайся». Вот это упорство, надо думать, и составляет высший пилотаж.
Недаром Никита Явейн некоторое время назад говорил, что своей выставкой хочет продемонстрировать, «как надо показывать архитектуру». Амбициозная задача, масштабное решение.
Никита Явейн, «Студия 44»:
«Замысел выставки возник если не 10, то уж точно 5 лет назад. Было желание показать архитектуру через нее саму, не прячась от профессии. У нас ведь как показывают архитектуру? Либо планшетами, которые всех раздражают, навязли в зубах и требуют особенного усилия, чтобы понять, о чем они. Либо инсталляциями, которые, напротив, зрелищны, но как правило уходят от собственно архитектуры и становятся своего рода средством профессионального эскапизма. Да и горы макетов, как на выставке Фостера, многие могут соорудить, и это не интересно. Или превратить все в поток видео, как на выставке Ренцо Пьяно, которая, кстати, мне очень понравилась. Но все это только часть мифа, а мне хотелось показать миф целиком. Показать архитектуру из нее самой, показать, что архитектура это красиво. Почему мы жутко стесняемся показывать архитектуру? Думаем, что это ужасно скучно. А это не скучно, это интересно! Мы решили сделать показ послойным, постепенно погружать зрителя, объяснять и рассказывать, идти, с одной стороны, от инсталляций, но не пренебрегать показом собственно архитектуры».
«Студия 44» существует 25 лет, а если считать от ПТАМа, основанного Никитой Явейном в 1991 году – то 30, так что юбилей двойной. Как сказано в самой первой экспликации, в портфолио «Студии 44» – более 200 работ, 45 из них реализованы, причем не только в Петербурге, Москве и вообще России, но и в столице Казахстана Астане, что в общем-то позволяет считать деятельность мастерской международной. Там же сказано о более чем ста наградах; «Студия 44» первой из российских архитекторов стала финалистом-победителем WAF, в 2015, причем сразу с двумя проектами: первой очередью Академии танца Бориса Эйфмана и проектом реконструкции центра Калининграда. Затем в 2018 их проект Музея блокады победил на WAF в номинации «Культура. Проект».
На выставке показаны 70 макетов к 44 проектам в зале макетов и 38 проектов в зале «Архив», то есть чуть больше половины, не всё, а только самое главное, впрочем, как видим, и самого важного набралось больше ста работ.
Так что надо признать, Никита Явейн прав в своем двойном подходе к экспозиции: когда разговор идет о десятках лет и сотнях работ, надо и захватывать зрителя, и объяснять ему.
Каждый из больших залов обладает собственной сценографией и внутренним сюжетом.
Первый зал – большой амфитеатр входа, показывает скорее сам себя, здесь внизу в аркаде закреплены рулоны калек, на которых можно писать отзывы, здесь начинается рассказ об Анфиладе: с множества эскизов амфитеатра, показывающих нам, что он мог получить практически любую форму.
Ниши заложенных окон в стене справа от лестницы отмечены красным цветом: «это рана здания, хотя и залеченная», – поясняют архитекторы. Стена корпуса у Мойки была ослаблена, сначала пожаром 100-летней давности, потом, в сравнительно недавнее время, строительством паркинга жилого дома поблизости. Чтобы укрепить стену, было решено заложить 18 проемов – именно они отмечены цветом, как напоминание об истории здания. История изложена на одном из планшетов, и все же в мозгу застревает вопрос, почему окна красные, отчего всю дорогу затем обращаешь внимание на элементы красного цвета, что позволяет последним недвусмысленно сложиться в лейтмотив или «красную нить».
Нить обнаруживается здесь же под ногами – по оси, которая была найдена архитекторами при проектировании и отмечена полосой полупрозрачного зеленого стекла, притягательного и прочного, выдерживающего до 500 кг на 1 м2, так что на нем можно смело попрыгать (только не все вместе!) – по этой встроенной в анфиладу оси сейчас приклеена красная полоска фраз, извлеченных из главных интервью Никиты Явейна, на русском и английском, о творчестве и практике. Я не поленилась прочесть первые две фразы, они звучат так: «Меня всегда занимало то, что связано с конструированием дома как некоего сложного механизма, в основе которого лежат не механические, а культурные начала. Иногда прототип один, иногда их сразу несколько. Некоторые «мимолетны», иные претендуют стать изначальной основой построения вещи, прототипы необязательно исторические и даже архитектурные, они могут быть взяты из мира природы, кораблестроения, детской игрушки и чего угодно».
«Манифестом их сложно назвать, скорее это заметки», – говорит Никита Явейн. Но и прочитать их непросто, разве что задаться такой целью и идти сначала и до конца, а так – слова скорее мельком попадаются взгляду: «заказчик», «прототипы» – некий телетайп или телеграфная лента сопровождает нас всю дорогу, но на сосредоточенное внимание не претендует.
Во втором зале нас встречают своего рода пропилеи: деревянный коричневый вагончик справа к выставке не относится, это часть постоянной экспозиции Эрмитажа, инсталляция Ильи и Эмили Кабаковых. Реагируя на такое соседство, архитекторы поместили слева металлический контейнер, побитый жизнью, с ржавчиной, как прямо со стройки: «знали бы вы, чего стоило это согласовать, а потом поднять его наверх», – комментирует решение Никита Явейн.
Контейнер установлен на красных ступеньках, что как будто сигнализирует: не проходите мимо, в нем что-то важное. По словам автора дизайна экспозиции Сергея Падалко, именно отсюда пошел объединяющий красный цвет – такой оказалась противопожарная краска для ступеней под контейнером, а дальше пошло-поехало.
Перед контейнером инсталляция, натюрморт архитектора: рулоны чертежей, небольшие макеты, клавиатуры, образцы стройматериалов, кирпичей и кирпичиков.
Внутри контейнера показывают кино о постройках, но не сухое отчетно-перевыборное, а художественное: фрагменты съемки чередуются на фоне ритмичной музыки и образуют из крыш, улиц, арок, потоков людей и прочего зарифмованные узоры, похожие на картинки калейдоскопа. Заставляя увидеть в большом малое, или в малом большое: своего рода паттерны жизни построек, – которые, между тем, если хотя бы немного знать портфолио «Студии 44», легко узнаются. Здания выбирали, по словам Никиты Явейна, «пожившие», а съемку затем нарезали покадрово под руководством режиссера Ивана Снежкина, с участием архитекторов. Видео – один из основных инструментов взаимодействия наших современников с реальностью – призвано погрузить нас в мир зданий, оно же подчеркивает их реальность и обжитую обитаемость, что важно: реализаций много.
Третий по счету зал занят выставкой макетов, установленных в конструкции строительных лесов – это выставка Архитектора года, показанная Никитой Явейном в 2017 году на Арх Москве, но «существенно исправленная и дополненная». Стенды по стенам позволят изучить все 44 проекта. На леса можно подняться: мостки выстроены всё по той же оси и дают еще одну точку взгляда на Анфиладу, не говоря уже о том, что фигурально погружают нас в лабиринт профессии, позволяя поддаться обаянию архитектурных моделей, исполненных в разном материале, с разной степенью детализации, некоторые деревянные, некоторые с подсветкой…
«Картинкам не верят, фильмам тоже перестали верить, мол, мало ли что вы там нарисуете. А в макеты люди еще верят, они рукодельны и материальны», – говорит Никита Явейн, называя инсталляцию на лесах «городом макетов».
Действительно, макет, – один из лучших способов показа архитектуры, он позволяет взглянуть на здание разом и сверху, и со всех сторон, он создает у смотрящего чувство понимания и причастности, он, кроме того, наделен эффектом «кукольного домика», который позволяет ощутить себя этаким Гулливером, высшим существом, заглядывающим в окно к лилипутским фигуркам и как-будто-все-понимающим. Чудесная вещь вот эта возможность посмотреть на нечто большое, на дом, музей, театр – свысока. Обычно они больше нас, а тут наоборот. Так что, надо думать, Никита Явейн прав, макеты как жанр не отомрут никогда.
В то же время, и настоящий контейнер, столь остро противоречащий по определению дворцовому пространству Эрмитажа, и леса – это элементы стройки, которые здесь также лейтмотивом проведены по выставке в целью показать разные стороны профессии. Стройка – одна из таких сторон. В четвертом, самом большом зале о ней напоминает тонкая металлическая решетка, похожая на опалубку – кладочная сетка. Она графична, прозрачна, регулярна и в то же время из-за своей незаполненности нематериальна или условно-материальна, как чертеж. Здесь и показывают чертежи – в первую очередь.
Идея принадлежит Сергею Падалко, который, помимо работы с собственно дизайном выставки, также много содействовал тому, чтобы она заняла всю Афиладу целиком, а не несколько залов, как предполагалось первоначально. Архитектор, глава бюро «Витрувий и сыновья», давно знаком с Никитой Явейном: больше 10 лет они преподают в одной мастерской Академии Художеств. Поэтому: «работали в режиме общения». Никита Явейн пригласил Сергея Падалко для «внешней точки зрения» и признается, что с большинством предложений был согласен.
Сергей Падалко, «АМ «Витрувий и сыновья»»
«Я считал своей основной задачей работу с пространством и, думаю, это удалось. Мне понравилось работать с Главным штабом, возможно потому, что я сразу был убежден, что с ним не нужно бороться. Ему нужно подыгрывать. Там всё и так уже есть.
Думаю, что анфилада – хороший выставочный фон для показа творчества «Студии 44», поскольку оно очень многообразно, а чередование залов позволяет последовательно разворачивать разные сюжеты.
А идея с сетками пришла молниеносно. Как только вошел в этот двор, стало понятно, что просто так оставлять его ни в коем случае нельзя, потому что он очень сильный. С другой стороны и «побеждать», преодолевать его тоже нельзя. Поэтому должно быть что-то большое и прозрачное. Некоторое время думали, взять сетку 5 мм или 6 мм, нарисовали компьютерную модель, и сетка 6 мм показалось нам грубоватой, да и дороговатой, откровенно говоря. То, что сейчас, на мой взгляд, в самый раз. Сетка подвешена и пригружена бетонными блоками, так что визуально решетки вырастают их них как из оснований. Конструкция продолжает тему строительных материалов, честных, открытых, таких, как мы любим, – эта тема составляет один из лейтмотивов выставки».
Думаю, что анфилада – хороший выставочный фон для показа творчества «Студии 44», поскольку оно очень многообразно, а чередование залов позволяет последовательно разворачивать разные сюжеты.
А идея с сетками пришла молниеносно. Как только вошел в этот двор, стало понятно, что просто так оставлять его ни в коем случае нельзя, потому что он очень сильный. С другой стороны и «побеждать», преодолевать его тоже нельзя. Поэтому должно быть что-то большое и прозрачное. Некоторое время думали, взять сетку 5 мм или 6 мм, нарисовали компьютерную модель, и сетка 6 мм показалось нам грубоватой, да и дороговатой, откровенно говоря. То, что сейчас, на мой взгляд, в самый раз. Сетка подвешена и пригружена бетонными блоками, так что визуально решетки вырастают их них как из оснований. Конструкция продолжает тему строительных материалов, честных, открытых, таких, как мы любим, – эта тема составляет один из лейтмотивов выставки».
Из сетки сделаны стенды, несущие кальку с распечатанными на ней чертежами и листы с рендерами и фотографиями, развешанные на уровне глаз. Выше картинок сетки уходят в пространство самого большого зала анфилады почти до потолка, так что оно заполнено мельтешением линий, похожих на линии построения или на незалитую опалубку на стройке, на что-то незавершенное, но очень дерзкое, предполагающее почти бесконечный рост в разных направлениях, и – регуляного, не-хаотического.
Пространственный, как будто тюлевый, узор уходя в высоту начинает жить какой-то своей жизнью: можно подумать, что вот, посетители выставки переговариваются перед картинками, а линии там, выше, где нет людей, – беседуют о чем-то своем. Может быть там зарождается какой-то недоступный нашему рассудку интеллект «больших данных»? Нам не поясняют, зачем в практическом смысле сетки выросли так высоко, в чем польза от такого использования стройматериала – и сама по себе эта немотивированность хороша как прием, порождающий смысл, поскольку заставляет задуматься о природе нашего перспективного восприятия, в своей основе – стройного и предсказуемого, за что его так любил Паоло Учелло; но стоит пространственным построениям вырасти и умножиться – они легко превращаются, как здесь, в металлическое облако.
Кроме того сетка кажется парафразом тех строительных лесов, которые мы видели в 3 зале, и с этих лесов отлично смотрится.
Справа постройки, слева проекты. Поначалу рендеры и фотографии, «красивую» представительную часть, развесили лицом ко входу, затем, за день до открытия, – рассказывает Никита Явейн, – перевесили все наоборот, поместив чертежи, в основном из разряда РД, «рабочки», вперед. Решение надо признать правильным: линии чертежей вошли в резонанс с линиями сетки, полупрозрачная калька срифмовалась с построениями сеток на фоне серых стен. Так что входя мы погружаемся в серебристо-мерцающее марево чертежей, становимся его частью, приобщаемся к таинству создания – и прочтения – архитектурного проекта. Что отвечает одной из целей выставки – «рассказать о кухне». Но, видимо, не только рассказать, а еще и показать ее красоту, красоту чертежа: «Всегда мне казалось, что рабочка интереснее, чем что-либо», – подчеркивает Никита Явейн.
Но в четвертом зале возникает еще и интересная перекличка масштабов: переход от циклопического к небольшому, человеческому. Хотя сетки растут вверх, как лес, внизу мы обнаруживаем проекты и постройки – как грибы, там много информации, и можно подолгу бродить, изучать.
Антон Яр-Скрябин, «Студия 44»
«Тут получилась идеальная камерность, в хорошем смысле. Удивительно, но хотя я участвовал в монтаже, в процессе и, видимо, в суете это не чувствовалось – а когда вошел сюда, когда всё готово, смотрю – какая домашняя получилась выставка, как всё по-человечески. Я ждал чего-то подавляющего, крупного, помпезности, а вижу идеальный масштаб, как будто дворы Эрмитажа стали комнатами «Студии-44».
Должен сказать, здесь выставлено далеко не все, что делала «Студия-44» на протяжении 25 лет, и даже в течение 10 лет, пока я здесь работаю. Удивительно, насколько много сделано за это время. В рабочей обстановке это не очень чувствуется, мы все время погружены в процесс, а выставка создает отстраненность и можно оценить, как много человеческого труда вложено в эту работу».
Должен сказать, здесь выставлено далеко не все, что делала «Студия-44» на протяжении 25 лет, и даже в течение 10 лет, пока я здесь работаю. Удивительно, насколько много сделано за это время. В рабочей обстановке это не очень чувствуется, мы все время погружены в процесс, а выставка создает отстраненность и можно оценить, как много человеческого труда вложено в эту работу».
Пятый зал посвящен «происхождению формы». Он же служит главным механическим аттракционом, примером трансформируемой экспозиции, хотя подчеркнем, что возможность трансформации заложена во всех трех залах, которые образовались в корпусах-перемычках Росси. Сейчас один из них работает для примера, а могут превращаться все.
Красная нить – ось высказываний – в центре зала прорастает постаментом красного стекла, он поддерживает 3D-принтер, печатающий макеты знаковых проектов, постепенно расставляемые здесь же по стенам. На постаменте – фрагменты текстов, призванных раскрыть суть вопроса. Залом занимался архитектор Иван Кожин.
«Наконец-то Анфилада используется так, как это было задумано. Собственно, главная идея выставки – показать, как может функционировать ее пространство. Возможно, информации можно было дать больше, или больше рассказать о собственно процессе работы, но экспозиция получилась цельной, у нее есть свой сценарий и выглядит она эффектно.
Зал Происхождение формы посвящен ответу на вопрос, а может быть даже упрек: многие коллеги говорят, что у «Студии 44» нет стиля. Действительно, работы очень разные. Но в них всегда заложена некая концептуальная основа, которая в той или иной степени оказывается важнее внешнего впечатления. Мы показываем, из каких вещей рождается форма: в случае с вокзалом в Сочи это, c одной стороны, потоки людей, а с другой некие природные ассоциации с раскинувшей крылья птицей, в проекте Музея Блокады – коллективная память, более эмоциональные вещи, которые мы показываем в виде картин, больших лайт-боксов. Для каждого из показанных образовательных проектов мы тоже демонстрируем источники размышлений.
Должен сказать, что это стремление объяснить, рассказать почему – одна из особенностей работы с Никитой Игоревичем [Явейном]: ему не достаточно показать нечто красивое, важно объяснить, почему это необходимо. Чисто визуальная вещь без мотивации не будет воспринята. Много разных объектов, совсем разных, но все их удерживает некая идеологическая структура. Это помогает. Кроме того, в бюро трудится много людей, такой подход помогает им не терять себя, проявлять себя активнее, чем если бы приходилось действовать в заданной манере мэтра. Возникает больше оснований для партнерства и самостоятельности участников процесса».
Зал Происхождение формы посвящен ответу на вопрос, а может быть даже упрек: многие коллеги говорят, что у «Студии 44» нет стиля. Действительно, работы очень разные. Но в них всегда заложена некая концептуальная основа, которая в той или иной степени оказывается важнее внешнего впечатления. Мы показываем, из каких вещей рождается форма: в случае с вокзалом в Сочи это, c одной стороны, потоки людей, а с другой некие природные ассоциации с раскинувшей крылья птицей, в проекте Музея Блокады – коллективная память, более эмоциональные вещи, которые мы показываем в виде картин, больших лайт-боксов. Для каждого из показанных образовательных проектов мы тоже демонстрируем источники размышлений.
Должен сказать, что это стремление объяснить, рассказать почему – одна из особенностей работы с Никитой Игоревичем [Явейном]: ему не достаточно показать нечто красивое, важно объяснить, почему это необходимо. Чисто визуальная вещь без мотивации не будет воспринята. Много разных объектов, совсем разных, но все их удерживает некая идеологическая структура. Это помогает. Кроме того, в бюро трудится много людей, такой подход помогает им не терять себя, проявлять себя активнее, чем если бы приходилось действовать в заданной манере мэтра. Возникает больше оснований для партнерства и самостоятельности участников процесса».
Действительно, как определяет, опираясь на «теорию лингвиста Ноама Хомского о существовании в языке глубинных и поверхностных структур» историк и критик Ханс Ибелингс, – архитектура «Студии 44» строится на «прочной и последовательной» глубинной структуре», при том что ее «поверхностная структура <…> может иметь множество разнообразных манифестаций» – его статья из книги-портфолио мастерской процитирована на постаменте в центре зала.
Архитектурные решения многослойны, они могут сочетать несколько разных идей и смыслов разной генерации, – подчеркивают другие комментарии здесь же. Со сложно-сочиненностью идей неожиданно рифмуются слои-ниточки, накладываемые друг на друга 3D-принтером, и «слоистость» трансформируемого зала, в котором упакованы два варианта экспозиции.
Зал Происхождения формы – своего рода точка, дальше разворачивается рассказ об Анфиладе. Следующий атриум, со скульптурами, которые, как и вагончик Кабаковых, входят в постоянную экспозицию ГЭ, засажен липами. Они должны распуститься в марте и зазеленеть в апреле. Деревья посажены в кадках, предусмотренных во всех атриумах Анфилады – вся она могла бы быть чередованием трансформируемых залов и зимних садов; давайте думать, что теперь сады имеют шанс все же появиться, а механизмы – чаще использоваться.
Помимо деревьев фоном здесь появляются баннеры с планами и эскизами крыла Главного штаба, которые перекликаются со столь же крупной графикой в самом конце и дают понять, что теперь – речь о здании, в котором мы находимся.
Следующий, предпоследний зал Никита Явейн называет «иконостасом: местный чин и так далее…», сравнивая его методику с залом Формы: там внешняя, тут внутренняя. «Здесь мы полностью разоблачились, показали всё от первых, несколько наивных эскизов. Поэтому зал так нравится студентам», – поясняет глава «Студии 44», попутно признаваясь, что больше так делать не планирует.
Зал целиком заполнен фотографиями и эскизами, развешенными по стенам, которые, на мой московский взгляд, больше напоминают не иконостас, а дворцовую шпалерную развеску, популярную в XVIII веке. Но пусть будет иконостас. Все контуры красные, вторят «красной линии». Здесь лейтмотив вновь рассыпается множеством картинок, некоторые из которых так высоко, что и не разобрать. Ближе к глазам стенды-столики, разглядывать которые, напротив, легко и просто. На этих столиках – оригинальные рисунки одного из соавторов Анфилады, ныне покойного архитектора «Студии 44» Владимира Лемехова. Зал превращается отчасти в памятник, памятник всем трудам, вложенным в 12 лет проектирования и строительства.
Логичное завершение – острый птичий, в плане похожий на контур оригами, нос Певческой лестницы. Ее конфигурация вторит большой лестнице-амфитеатру входа, но там уступ, а здесь выступ, как будто они части одной волны, проходящей через Главный штаб или даже волны, поднятой устремленным к северо-востоку пространством Анфилады.
Здесь, впрочем, возникает расхождение замысла: острый нос, по которому все мы изучали особенности архитектуры ампира, повернут вправо, к мосту, а ось, объединяющая залы Анфилады и найденная архитекторами «Студии 44» в веренице дворов Главного штаба, смотрит прямо на Петропавловку, на ее шпиль. В комментарии честно сказано: вряд ли Карл Иванович Росси имел в виду эту ось. Но архитекторы ее нашли, «надели» на нее огромные двери, превратили в новый сюжет, отчасти прочитанный ими в структуре здания, отчасти вмененный ему, – но с какой, заметим, силой и страстью была воплощена в реальные формы эта умственная конструкция.
Теперь Новая Большая анфилада устремлена к шпилю прочерченной в полу стеклянной линией, на выставке подчеркнутой красной линией слов, и в последнем зале ее удерживает металлическая сетка с леденцовыми ангелами – угощением для тех, кто дошел до конца, также предназначенным для снятия пафоса. Все же выставка крупная, воздействует на многие чувства, а ангел на палочке превращает причастность зрителя к трудам 25 или 30 лет в нечто легкое и ненавязчивое, в то, что несложно нести.
***
Петербург, как известно, состоит из осей, вокруг которых затем были выстроены дома проспектов. А его небо состоит из золотых шпилей и ангелов на них, точнее, лишь их присутствие над «небесной линией», прочерченной словами академика Дмитрия Лихачёва, всеми признано как легитимное. В этом смысле Анфилада «Студии 44» воспринимается как рефлексия на тему города вообще и саморефлексия в частности. Найденная ось приобретает черты откровения, нашептанного свыше в процессе долгих поисков; сама по себе подоплека проекта, «нанизанного» на линию, объясненного и обусловленного ею, оказывается идеей из разряда описанных в зале Формы. А вся выставка вообще, устремленная туда, где, невидимый из зала, но парит, мы это знаем, золотой ангел на шпиле, – прочитывается в итоге как обращение не только к реальным зрителям и коллегам, но и к высшей силе, – той, небесной, которой из глубин обратной перспективы под силу взвесить и вклад, и усилия. Не перед людьми отчитываемся. Там, сверху, ангелы смотрят на нас, как на фигурки в макете, легко читают все надписи, и вообще всё знают, всё-всё.