Попробую изложить по порядку. У выставки несколько особенностей: во-первых, она научно-исследовательская и в наше время, – когда все в основном сосредоточены на развлечении почтеннейшей публики за деньги, а от приставки «НИИ» стремятся поскорее избавиться, – музей оправдывает свою приставку в полной мере. Не могу сказать, что это произошло внезапно, я наблюдаю за музеем больше 20 лет, он прошел все стадии от отрицания до принятия, был очень скучным научным, был модным тусовочным с водкой под соленые огурцы в ледяной Руине, чего с ним только не было. Все это время верой и правдой служил архитектурным архивом для исследователей. Тут необходим комплимент Елизавете Лихачевой: при Ирине Коробьиной отреставрировали Руину и отрыли временный вариант постоянной экспозиции, но именно при Лихачевой сами большие музейные выставки стали опять становиться фундаментальными, одна за одной: с подлинниками, исследованиями; но и с модным экспозиционным дизайном.
Далее. Когда начали готовить выставку про отца-основателя, выяснилось, что вроде бы все всё о нем знают «и в то же время ничего», как говорила Алиса. В книгах лакуны, издано не все, полноценной монографии по-прежнему нет, – по церковным проектам есть одна, Дианы Кейпен-Вардиц, вероятно, через какое-то время появится еще одна, более основательная и на материалах личного архива Щусева, от Сергея Колузакова. Но в остальном Щусев оказался не то чтобы фундаментально изучен. Выставка – никак не монография, но закрывает часть пробелов, тем более что ее каталог 7-сантиметровой толщины и весом с хороший кирпич, объединен со сборником из 9 исследовательских статей по разным темам. Честно говоря, не знаю, зачем так сделали – много лучше было бы издать сборник отдельно, его проще было бы купить, и тем не менее, «задел» дальнейшего изучения архитектуры и биографии Щусева очевиден.
Не менее полезен двухтомник: в одном томе мемуары четырех человек, в другом все статьи и письменные работы Щусева. Кроме того, сейчас музей в телеграм-канале регулярно выкладывает небольшие фрагменты «о Щусеве», что тоже любопытно, ну, для клипового сознания и вообще. Плюс фильм, а на самом деле два: от музея и от первого канала.
Это совершенно точно не монография, не окончательное фундированное исследование, но подготовка к нему; такая любопытная примета времени, когда информацию можно получать очень разными способами. Со всех сторон нам теперь рассказывают, кто такой Щусев.
Щусев
Должна сказать, для меня Алексей Викторович Щусев не очень понятен как архитектор.Для одних Щусев это Марфо-Мариинская обитель с резьбой Коненкова и живописью Нестерова, для других он автор Мавзолея, для третьих строчка в названии музея. Очень разносторонний был архитектор, кажется только ему одному удалось не просто гибко, но именно что успешно, с хорошим результатом пройти перипетии первой половины российского XX века.
Такую «всеядность» в XX веке, который может похвастаться списками модернистов, не принявших классику, и классиков, не принявших авангард, сложновато понять. Другие «не могли», а он мог. Ругался, как рассказывают, на ВХУТЕМАС и его выпускников за безграмотность, но работал и в конструктивизме, и в модерне, в разных видах сталинской классики и пышном национальном стиле – его яркому примеру, театру в Ташкенте, на выставке уделено пол-зала. После войны делал проекты восстановления городов: Сталинграда, Истры, Великого Новгорода, Туапсе, Кишинева. То есть – и храмо-, и градо-строитель.
Нельзя, вероятно, называть Щусева реставратором, но домонгольскую церковь Василия в Овруче он при участии Петра Петровича Покрышкина для Николая II реконструировал, поставив на «свои» места найденные фрагменты, и историей архитектуры интересовался всерьез. Ключевой памятник советских двадцатых – Мавзолей, точнее говоря, Мавзолеи, Ленина – они вероятно, стали своего рода защитной грамотой для Щусева: то ли как автор гробницы вождя, то ли как просто очень умелый человек, он почти без потерь прошел не только смены стилевых предпочтений, но и репрессии.
Защищал отправленного в ссылку реставратора Петра Барановского. И вот еще удивительно: когда в 1937 году его «разнесли» в газете «Правда» коллеги-архитекторы – добрые люди Савельев и Стапран, – Щусева всего лишь понизили в должностях, и даже из союза архитекторов не выгнали после этой статьи. А других казнили и ссылали. Вот как так?
Все это можно объяснять и понимать по-разному. Словечко «всеядность» имеет очевидно негативные коннотации – ты либо за красных, либо за белых, – но ведь можно посмотреть и иначе, как сказал на открытии выставки один из четырех кураторов, замдиректора музея по науке Анатолий Оксенюк: «Человек, который хочет и может работать, будет работать и будет успешен». Прямо скажу, не всегда, ох не всегда это работает, но какое прекрасное мотивационное напутствие для всех.
И еще мне почему-то кажется, есть такие люди, которым надо, может, было бы жить вечно. Жил бы Щусев в наше время, был бы очень неплох на высокой должности, строил бы и башни, и стадионы, и созданием мастер-планов бы руководил. Не знаю, мог бы он сделать постсоветскую архитектуру счастливой, это вот как раз вряд ли, но эффективной бы сделал совершенно точно. А может я и не права – вон, какие слова молодого Щусева о церковной архитектуре, хочется кому-нибудь на лбу выгравировать такие слова: «оно должно подчиняться только религиозной идее и не терпеть рабского стеснения в формах».
Словом, глаза разбегаются.
Неудивительно, что одна из задач выставки – показать многообразие личности и в то же время как-то его абсорбировать, «собрать». В чем много помогает архитектура экспозиции от Сергея Чобана и Александры Шейнер.
Экспозиция
Она – вторая особенность. Легкая, простая и емкая. С таким дизайном выставка похожа на модный журнал. С хорошей типографикой, ненавязчивыми комментариями, особенно хорошо авторы разложили в среднем зале новый логотип музея в виде буквы Щ на латинские номера Мавзолеев. Мы как будто ходим внутри книги о Щусеве, написанной, напомню, еще не до конца. Не буквально, конечно, это сейчас была метафора, но ощущение любопытное.И еще одна особенность собственно экспозиционного дизайна – он очень деликатен по отношению к историческим интерьерам, как классицистической Анфилады, так и сводчатого Аптекарского приказа. Другие выставки отгораживаются или спорят, перекрикивают, а эта, простая и белая, как-то очень неплохо рифмуется. Александра Шейнер рассказала мне, что это намеренно: в некоторых случаях авторы экспозиции даже уменьшили высоту стендов, чтобы были видны медальоны за ними, и предлагали медальоны подсветить. Все это разумные решения не только потому, что историческую обстановку музея надо уважать (признаем, это не всегда работает) – но еще потому что сами залы Анфилады тут в некотором роде экспонат, в них-то и открылся в 1948 году музей Щусева.
Самое очевидное заявление о многообразии вынесено вперед, в первый зал: тут нас встречают заголовки «музейщик», «защитник», «реставратор» – любопытно, что главного, «архитектор», нету – вероятно, подразумевается «кто еще кроме как архитектор». А также список основных наград, от императорских до сталинских (вождя Щусев не пережил, умер в 1949 году), и портрет, картина маслом в золоченой раме. Сразу скажу, несколько таких «выпадающих» из общего строя вкраплений связаны с тем, что хранилища-источники потребовали «не переодевать» работы, то есть рамы вынужденные, но и вносят разнообразие.
Все остальное – а материала, как мы помним, очень много – аккуратно и тщательно вписано в концепцию: белые рамки ритмически срифмованы и отчасти нивелируют неизбежную разноформатность графики. И все залы погружены, в основном, в белый цвет, оживленный простой ступенчатой формой, источником которой, как рассказывают авторы, стал силуэт Мавзолея. Более того, Сергей Чобан и Александра Шейнер нашли там, у Ленина, пропорции Золотого сечения и выстроили свои ступеньки тоже в «золотой» пропорции: чуть больше, чуть меньше.
Перевернутые пирамиды формируют профили подставок для макетов, и только в одном месте – в маленьком проходном зале, посвященном мостам, архитекторы позволили себе соорудить крупные ступени, добавив к ним эффект перспективы: средняя часть скошена, что, при общей сдержанности решения, производит должный эффект, особенно – если идти, уже посмотрев выставку, назад, к выходу.
Не меньшее впечатление производит дугообразная скамейка в самом центре, как бы некие «качели», если представить ее себе на плане, между авангардом и имперской классикой – и белые схематичные планы городов, в проектировании восстановления которых Щусев принимал участие после войны: Сталинграда, Истры, Великого Новгорода, Туапсе, Кишинева. И металлические стеллажи в заключительном зале Анфилады, посвященном истории создания музея.
В экспозиции Аптекарского приказа, посвященной церквям, стеллажей намного больше – но там и экспонаты размещены плотнее, их больше – зато пространство организуют круглые и скругленные подставки-колонны, похожие на колонны новгородско-псковских храмов, – на них размещены шесть белых макетов, заказанных специально для выставки. Поэтому они одномасштабны и служат одновременно экспонатами и выставочным приемом. К слову, часть экспозиционной застройки планируется сохранить и использовать впоследствии: это относится и к подставкам, и к решетчатым стендам, простым и на вид очень прочным, несмотря на прозрачность. Больше всего выиграет пространство Аптекарского приказа, здесь появился новый гардероб и кладовки, устроенные так, что теперь для любого входящего очевидно, где начало экспозиции – стенки «ведут» за собой посетителя.
Сергей Чобан и Александра Шейнер позволили себе только один цветной акцент – красный зал на «перекрестке». Он напоминает о конференц-зале Петербургской Академии художеств и это логично, так как в нем выставлены академические рисунки и дипломная работа Щусева. Есть в этом решении и немного лирики: и Чобан, и Шейнер учились в Академии, защищались в том же зале, что и Щусев.
Словом, белый цвет с одной сквозной темой и не слишком кричащими акцентами – почти беспроигрышное решение для богатой экспонатами выставки: он и объединяет, и «успокаивает», и даже делает как будто более заметными те деликатные пластические комментарии, которые позволяют себе авторы пространства выставки. Может ли быть так, что сдержанность дизайна стала откликом на критику слишком яркой, по мнению некоторых ценителей, выставки Мельникова? Может да, а может и нет. Во всяком случае сейчас на выставке светло и спокойно. Что хорошо, поскольку очень многое надо воспринять.
Многотемье
Итак, Щусев – строитель Мавзолея, это в центре Анфилады, Щусев – автор церквей модерна, это в Аптекарском приказе. Очевидные вещи. Но есть довольно много неочевидных, «открытий» – для тех, конечно, кто не очень хорошо знает творчество Щусева, а таких большинство, все (и я) как-то знают его точечно.К примеру, надо знать, что Щусев не просто автор Казанского вокзала, а что он строил его всю жизнь, из императорского времени до сороковых. Может и его карьера в начале большевистского времени так травоядно сложилась потому, что он был важен как архитектор очень большого вокзала, а для 1920-х поезд культовая вещь, очень важная, потому что транспорт должен был налаживаться.
И как хорошо совпало, что нынешний директор музея Наталья Шашкова защитила кандидатскую диссертацию как раз по Московско-Курской железной дороге, главным архитектором которой был Щусев. Так на выставке появился целый зал: не только про Казанский вокзал, но и про малые станции, дополнительные, тоже щусевские. И зал про мосты.
Работа Щусева с проектами московской Академии наук, позднее построенной, как известно, по проекту Юрия Платонова, тоже не очень известна, между тем она вдохновила часть академической застройки Ленинского проспекта, а где-то и легла в основу.
Гостиница «Москва» – тоже отдельный сюжет. С ним связана та самая статья-донос 1937 года из «Правды», то есть началась она для Щусева болезненно, и закончилась тоже грустно: гостиницу сломали и сделали из нее муляж, похожий, но не очень, причем тогда, в начале 2000-х, «при Давиде», музей пытался бороться за сохранение подлинного здания, как и почти тогда же – за сохранение подлинного Военторга. То и другое не удалось, и сейчас нам показывают собранные при разрушении фрагменты подлинного здания «Москвы».
Очень красиво в стеклянном кожухе у основания колонн разложена всякая гостиничная ерунда, от четок и старого телефона до гипсовой капители пилястры и балюстры ограждения. Граненые медальоны из кессонов потолка – на стенах.
Или вот, например, о работе Щусева с восстановлением городов тоже как будто бы не было очень известно. Особенно важен для него был Кишинев, там Щусев родился и провел детство, и Новгород – образец для представлений модерна о «русском духе» и источник для архитектуры церквей. Почему только Щусев Псков не восстанавливал, вот вопрос; видимо, так исторически сложилось. В аннотации к новгородскому проекту есть слова Щусева с рекомендацией «внешний облик выдержать в духе классики и новгородско-псковской архитектуры». Ужасно захотелось поехать в Новгород и поискать среди сталинок такие мотивы – но кажется, все же их там нет.
Музей
Отдельная тема музей, ему посвящен последний зал анфилады.И тут надо сказать, что музеев было два. Точнее сначала, конечно, был один – музей при созданной в начале 1930-х Академии архитектуры, и находился он в Донском монастыре. Потом в 1945 году Щусев создает второй – Музей русской архитектуры. Вот прямо так, с упором на идентичность в названии. Впрочем, в тот исторический момент многие только об идентичности и думали (и опять напрашивается: что-то да делал бы Щусев сейчас). Здесь же в пояснении сказано: на тему архитектурного музея Щусев высказывался еще в 1919 году, и у него был опыт руководства Третьяковской галереей (именно! опять же, не все об этом знают; в 1926–1928 годах). Поддержку «общедоступного музея» Щусев получает прямо от Молотова, и тогда же получает здание, дом Талызиных, за три года расселяет жильцов коммуналок, которые там были, и в 1948 году открывает в Анфиладе, то есть прямо там, где сейчас выставка в честь Щусева, выставку, посвященную всем периодам русской архитектуры. Поговаривают, что часть экспонатов была заимствована из музея Академии архитектуры.
Дело это стало для Щусева последним: в 1948 открыли музей, в мае 1949 Щусев умер, и музей на следующий день назвали его именем.
История, надо сказать, довольно любопытная, будем надеяться, музей не перестанет ее рассказывать. В 1964 два музея объединили в один под именем Щусева, а в 1990-е музей выехал из Донского монастыря и поселился в доме Талызиных, где ему теперь очень тесно.
Решетки-стеллажи последнего зала становятся той почти не верифицируемой «зацепкой», которая связывает выставку в Анфиладе с ее продолжением, посвященным церковной архитектуре Щусева – там установлены похожие конструкции, рассчитанные на повторное применение в дальнейшем. Музей был концом, церкви началом, и все как будто закольцовывается.
Церкви
Выставка церковных проектов Щусева, напомню, занимает Аптекарский приказ, у нее отдельные кураторы: ученый секретарь музея Юлия Ратомская и замдиректора по науке Анатолий Оксенюк. По-хорошему, на нее можно прийти отдельно, поскольку она очень насыщенна, экспонаты в два ряда, шесть новых белых макетов очень симпатично зонируют пространство, в общем, это такой большой учебник по церковной архитектуре начала века.И живописи. Щусев работал и с консерватором Нестеровым (он поссорился с архитектором, когда тот построил Мавзолей), и с авангардистами: Петровым-Водкиным, Рерихом и даже Натальей Гончаровой. Его первой заметной работой стало восстановление домогольской церкви Василия в Овруче совместно с реставратором Петром Петровичем Покрышкиным, причем в процессе раскопали основания лестничных башен, которые тут же и восстановили. Показывают видео с освящения храма, причем Щусева там разглядеть сложно, а Николая II – видно. Тогда Щусев стал одним из любимых архитекторов царской семьи, потому-то он потом построил для великой княгини Елизаветы Федоровны Марфо-Мариинскую обитель, безусловный шедевр церковного модерна, целостное, очень романтичное и красивое произведение, которое все так любят.
Экспонатов множество, но «держит» пространство выставки нестеровский картон Нерукотворного Спаса, написанный для показа Елизавете Федоровне, единожды поставленный на фасад, – любопытнейший аналог современных рендеров и VR-моделей, которые показывают заказчикам для презентации и обсуждения проектов. Откуда он в музее неизвестно, вероятно, был в коллекции самого Щусева. Но живопись очень «достоверная», добротная, выдерживает рассматривание с близкого расстояния.
Не менее хорош узнаваемый издали Петров-Водкин: вроде бы известно, что он по образованию иконописец, но ранние работы как-то редко видишь и не всегда есть возможность сравнить Троицу с «Пролетарской Мадонной».
Кто-то сказал, что экспонатов многовато, а мне нравится изобилие «вытащенных на свет» рисунков и эскизов. В том числе орнаментов, это отдельная тема, можно рассмотреть каждую завитушку.
Словом, для поклонников Марфо-Мариинской обители эта выставка – находка. Как, надо думать, и для церковных архитекторов и их заказчиков, которых надо сюда на экскурсии водить, хотя бы – чтобы почитали размышления Щусева о свободе творчества. Развитие церковной архитектуры в православии в начале века пережило подъем, но затем остановилось и все никак не может вырваться обратно на свободу. Вряд ли надежды обоснованы, но вдруг выставка и здесь поможет?
Итак, кто же такой Щусев? Однозначного ответа выставка не дает, да и не должна; но задает много вопросов, «остраняет» тему и освежает восприятие. Фигура Щусева срослась с музеем и стала – это, конечно, субъективный взгляд, но кажется, что так и есть – за многие годы какой-то застывшей и одновременно неясной, в отличие от многих его современников – без яркого определенного образа. Все знают, что Шехтель строил особняки, Мельников искал собственную форму авангарда, Гинзбург – это экспериментальный дом не хуже, чем у Корбюзье, и так далее. А про Щусева такой зацепки нет, точнее, он распределяется между многими точками: обитель, вокзал, гробница – и теряет ясность. Сродни посмертному скульптурному портрету на лестнице, где глаз академика почти не видно, и лицо какое-то стертое. В портрете прием понятен: Сарра Лебедева показала, как покойный Щусев в 1949 году «уходит» от современников, растворяется. И вот эта неопределенность, неясность какая-то, как будто «прилипла» к Щусеву. То ли он гениальный архитектор, то ли талантливый администратор, то ли в церковное время раскрылся полностью, то ли в авангарде, то ли в сталинское. Выставка же показывает, что «реперных точек» было не три, а больше, – может быть, она станет началом или «драйвером» исследования какого-то нового уровня, которое когда-нибудь объяснит нам, что же за человек был академик. А может наоборот, после того, как весь материал будет собран и проанализирован, вопросы все равно останутся открытыми, и так будет и нужно.
Между тем хоть Щусев и не был единственным основателем Музея архитектуры, он, похоже, был тем человеком, благодаря которому музей поселился в центре Москвы и стал по-настоящему большим, исключительно ценным хранилищем информации по истории архитектуры. Честно сказать, не за Мавзолей, а за ГНИМА, – ему точно надо поставить памятник.