Николай Молок. Давид Аркин: “идеолог космополитизма” в архитектуре. Москва: Новое литературное обозрение, 2023. 472 с., ил.
Фотография © Илья Печёнкин
Герой книги Николая Молока – рафинированный франкофил с отличным знанием истории искусства и нескольких языков, начавший свой путь интеллектуала еще в дореволюционной России и состоявший в переписке с Марком Шагалом. В двадцатые он сначала горячо сочувствует теоретикам «производственного искусства», затем напротив – становится на защиту станковой картины и палехских кустарей. Будучи одним из устроителей советского отдела на парижской Международной выставке декоративного искусства 1925 года, он обеспечил громкий успех палешан: они удостоились одного из Гран-при. «Народничество» Аркина, если вдуматься, никак не противоречит кодексу российского интеллигента. Дистанция от почвеннической историософии его ранних статей до любви к крестьянским ремеслам, а оттуда – к утверждению народного «права на колонну» в архитектуре, положим, не так велика.
И все же на протяжении двухсот шестидесяти страниц (больше трети книги занимает документальное приложение) перед читателем разворачивается жутковатый сюжет, в котором за респектабельной историей карьерного взлета и нарастания служебных регалий скрывается опыт перерождения. Автор подчеркивает это, используя в один из моментов эпитет «другой Аркин» применительно к своему герою.
В предисловии Николай Молок упоминает отмеченную еще Владимиром Паперным странность: говоря о советском искусстве 1930-х годов, принято констатировать, что «естественное» его развитие было нарушено неким внешним вмешательством, но тогда неясно, почему «это было встречено большинством архитекторов с таким ликованием?». Иными словами, политическая воля (в наличии которой не позволяет усомниться фактология процесса) опиралась на серьезно фундированную позицию теоретика – здесь Молок ссылается на мнение другого коллеги, Владимира Седова, который выводит именно Аркина в роли создателя концепции «освоения классического наследия», на десятилетия определившей облик советской архитектуры.
С этой гипотезой трудно спорить, ведь именно Аркин сформулировал и вынес в публичное поле постулаты первой антиформалистической кампании, под удар которой попали разом и «модернисты», и «эклектики». Другое дело, что понятие «формализма», равно как и очертания его положительного антипода, беспрестанно менялось, сообщая динамизм и «образам архитектуры» (название самой известной книги Аркина, вышедшей в 1941 году) прошлого.
Целая глава книги Николая Молока отведена описанию научной биографии Эмиля Кауфмана, чья работа о Клоде Николя Леду, вышедшая в 1933 году, удостоилась рецензии Аркина на страницах советского журнала «Архитектура за рубежом». То, как советский архитектуровед «читает Кауфмана», апроприируя концепцию западного ученого и, наконец, выворачивая ее наизнанку, когда революционная архитектура оказывается в собственных текстах Аркина архитектурой [французской] революции, ярко иллюстрирует драму советской гуманитарной науки.
Да и сама биография Давида Аркина, представленная в книге, невольно воспринимается как поучительная история. Избегая зыбкой позиции судьи, выносящего вердикт задним числом, над этим текстом все-таки нельзя не задуматься о мере ответственности, априори несомой мастером критического слова – тем более в эпоху великой турбулентности и борьбы на уничтожение, когда слово (тем более печатное) обретает способность губить целые судьбы.
В финале книги (и жизни ее героя) срабатывает «правило бумеранга»: «Если в тридцатые годы, на первом этапе “чисток” в советской архитектурной среде Аркин был одним из главных обвинителей, теперь, в сороковые, – как случилось со многими деятелями сталинской эпохи – он стал одним из главных обвиняемых».
Последняя глава, название которой почти повторяет подзаголовок книги и ярлык, присвоенный Аркину обвинителями, содержит обстоятельный экскурс в атмосферу позднесталинского времени. Начало холодной войны и последовавшая сверху отмашка на возгонку патриотизма стали триггером раскрытия многими отнюдь не лучших своих качеств. Маховик раскручивался стремительно, в списке врагов и космополитов замелькали целые издания и институции (журнал «Архитектура СССР», Академия архитектуры, «так называемая школа Жолтовского» и т.д.).
Начавшись с шельмования в прессе, травля Аркина переросла в разбирательство на Суде чести в конце 1947 года. Грех «руководящего идеолога» советской архитектуры заключался в публикации на страницах британского The Architectural Review. Инкриминируя Аркину «тенденцию преклонения перед новейшим западноевропейским искусством», коллеги припомнили ему обширный перечень «ошибок», совершенных ранее – в довоенных публикациях об архитектуре муссолиниевской Италии и о русском классицизме.
Два года спустя разыгрался второй акт этой пьесы, окончившийся увольнением Аркина из Академии архитектуры и фактическим запретом на профессию (ему было отказано в возможности публиковаться). По счастью, эта страница сменилась в его жизни более светлой, ведь Аркин успел застать оттепель и «борьбу с излишествами».
В заключении книги Николай Молок не предлагает никакой морали, и это, пожалуй, сильная позиция. Мало что является столь непростительным, как талант. Но таков лишь один из выводов; прочие читатель сделает самостоятельно.
