Метод. «То, что я делаю, у молодых архитекторов негативно называется мимикрия»
Двадцать лет назад вы говорили, что видите свою миссию в том, чтобы лечить город. Сегодня эта миссия сохраняется?Я и сейчас считаю, что глобальное улучшение исторической среды не нужно. Амбиции личностей, которые хотят сломать стереотипы, бессмысленны. Не надо ломать традиционные способы восприятия. В городе много зияющих ран, которые оставила война или чьи-то амбиции. И эти места надо залечить.
Год назад в Школе наследия Наталья Душкина и Рустам Рахматуллин устроили дискуссию «Новая архитектура в старом городе». Мы с Сергеем Скуратовым выступали как антагонисты. Сергей Скуратов доказывал, что архитектор имеет право менять среду так, как считает нужным, никого не спрашивая. Я возражал в том смысле, что архитектор должен проникновенно относиться ко всем наслоениям времени. У молодых архитекторов это называется негативно: мимикрия. По их мнению, мягко встраиваться в пространство – плохо, а креативно в него вмешиваться – хорошо. Но это не значит, что мы со Скуратовым ругаемся, просто у каждого собственное мнение.
Как ваши постройки: дом в Лёвшинском переулке, жилой квартал на Софийской набережной и гостиничный комплекс «Царев сад», соотносятся с миссией лечения города? Вы лечили среду?
Скорее, старался не напортить. В Лёвшинском я рисовал дом так, чтобы он выглядел давно построенным. Линия его балконов расположена на той же высоте, что линия карниза дома напротив. Кстати, недавно был любопытный случай. Ко мне пришел владелец этого двухэтажного домика, сказал, что хочет все снести и поставить на его месте точно такой же дом, как мой, такой же высоты. Я был удивлен, ведь я от этого домика отталкивался, когда проектировал…
-
![zooming]()
1 / 6Дом «Дворянское гнездо» в Левшинском переулке© АМ Сергей Киселев и Партнеры, © Студия Уткина
-
![zooming]()
2 / 6Дом «Дворянское гнездо» в Левшинском переулке© АМ Сергей Киселев и Партнеры, © Студия Уткина
-
![zooming]()
3 / 6Дом «Дворянское гнездо» в Левшинском переулке© АМ Сергей Киселев и Партнеры, © Студия Уткина
-
![zooming]()
4 / 6Дом «Дворянское гнездо» в Левшинском переулке© АМ Сергей Киселев и Партнеры, © Студия Уткина
-
![zooming]()
5 / 6Дом «Дворянское гнездо» в Левшинском переулке© АМ Сергей Киселев и Партнеры, © Студия Уткина
-
![zooming]()
6 / 6Дом «Дворянское гнездо» в Левшинском переулке© АМ Сергей Киселев и Партнеры, © Студия Уткина
Что касается Софийской набережной и «Царева сада», надо учитывать, что генпроектировщиками были другие организации. В проект Сергея Скуратова на Софийской набережной я вошел, когда был уже готовый конструктив, четыре корпуса уже стояли. Скуратов выиграл в конкурсе с модернистским проектом, но заказчику хотелось классических фасадов, и Сергей позвал меня. Мне пришлось в существующем проекте попытаться нарисовать другие фасады, соблюсти масштаб и пропорции к окружающей среде. К сожалению, не все получается, как я хочу: заказчики без спросу искажают проект. Мне кажется что цвет кирпича Hagemeister слишком тёмный по сравнению с запланированным, а камень слишком холодный.
-
![zooming]()
1 / 5ЖК на Софийской набережной© Илья Уткин
-
![zooming]()
2 / 5ЖК на Софийской набережной© Илья Уткин
-
![zooming]()
3 / 5ЖК на Софийской набережной© Илья Уткин
-
![zooming]()
4 / 5ЖК на Софийской набережной© Илья Уткин
-
![zooming]()
5 / 5ЖК на Софийской набережной© Илья Уткин
Гостиничный комплекс «Царев Сад» тоже имеет сложную историю. Там был закрытый конкурс (см. результаты, – прим. ред.), в котором выиграла моя студия и еще две команды. Я постарался воспроизвести сложную морфологию квартала Кокоревского подворья. В итоге заказчик поручил мне спроектировать стилобатную часть, выходящую к Москворецкому мосту (остальное делают другие авторы). Архитектура с мощным рустом по идее должна была играть роль подпорной стены. А стена должна поддерживать сад, но сада как такового пока не получилось. От чугунных кашпо, которые были в проекте, отказались, «брутальные» чугунные решетки отменили. Венткороба, которые были в подвале, вынесли наверх. Каков будет результат, неизвестно.
Проект часовни
© Илья Уткин
В проекте жилого комплекса с реконструкцией электростанции в районе Трехгорки я тоже действовал, исходя из жесткой ситуации и пытался ее смягчить. Там вообще-то нельзя было строить. На Краснопресненской набережной, рядом с памятником архитектуры город выделил полоску жилья, вписал туда задание на 100 000 м2, и поехало. Предыдущие авторы проекта ставили башни, но их запретили. Ко мне обратились из ДКН, порекомендовали меня заказчику, компании «Ташир». Я предложил постконструктивизм, чтоб сыграть в ансамбле с круглой башней. Изюминкой проекта стал тройной дом с арками, сквозь которые видно Трехгорку. Эксперты приняли скрепя сердце. Пришлось все-таки спроектировать высокий дом. Все равно получилось 60 000 м2, почти в два раза меньше требуемого. Тем не менее, я пытался сделать что-то человечное. А потом возник конфликт между владельцем Трехгорки Олегом Дерипаской и компанией «Ташир». И всё остановилось.
Истоки. «Я помню этих рыцарей на мосту и обнаженных красавиц»
Когда вы сформировались как архитектор?Я начинал учиться воспринимать красоту в дедушкиной библиотеке. Хотя мой дед, архитектор Георгий Вегман, в молодости был конструктивист, у него хранились факсимильные альбомы Пиранези и Палладио, как, впрочем, и Ле Корбюзье, Vers L’Arсhitecturе в оригинале, на французском языке. Это были книги с потрясающей подачей: все эти мелованные странички с особым запахом… Я любил разглядывать живопись и офортную графику. Это были мои детские книжки. Я помню этих рыцарей, которые бились на мосту у Бёклина, обнаженных красавиц, лодки, парусники, архитектурные виды.. У моего друга и коллеги Саши Бродского оказалось много такого же опыта: он из художественной семьи, я из архитектурной. Чего не было у него дома, то было у меня. Мы с интересом воспринимали пиранезианские виды Рима с планами и надписями, фантастические пространства карчери. Нас объединяли предпочтения к исторической архитектуре и любовь к офорту. Кое-что перешло в наши бумажные проекты.
У кого вы учились в МАРХИ?
Я учился у Константина Владимировича Кудряшёва и у Бориса Григорьевича Бархина. Но в том числе – у Пиранези и Палладио.
Вы написали статью про Пиранези в 2010 году, где объяснили, за что архитекторы любят этого автора-визионера. За что?
Это была статья про выставку Пиранези в Венеции, на которую мы съездили с Сашей Бродским, и она нас поразила. Гравюрный оттиск, как и архитектуру, невозможно воспроизвести книжной полиграфией. Большая гравюра имеет свой масштаб. К ней нужно идти. Сначала воспринимается образ целиком, а при приближении замечаешь всё больше и больше деталей, до причудливой паутины узоров авторского штриха. Неровности бумаги дышат, делая образы объёмными и живыми. Один такой офорт можно разглядывать часами, гуляя по античным мостовым, заглядывать в арки акведуков. Пиранези создал целый мир. Вот почему он продолжает вдохновлять архитекторов и других творческих людей. Я в той статье написал, как однажды я объяснял студентам сложный процесс изготовления офорта и понял по скепсису на их лицах, что они никогда этого делать не будут. А будут проще и по-другому. А я не могу по-другому. Искусства без тяжкого труда и мастерства не бывает.
К 500-летию Палладио у вас вышла статья, где вы приводите слова великого итальянского архитектора, а именно: «Когда мы, созерцая прекрасную машину мироздания, видим, каких дивных высот она преисполнена, <…> мы уже не сомневаемся, что возводимые нами храмы должны быть подобны тому храму, который Бог в бесконечной своей благости сотворил…». И пишете что-то вроде «прошу считать меня палладианцем». Поясните, в каких ваших произведениях влияние Палладио наиболее сильно. В виллах? В храмах? В общем понимании архитектуры как отражения небесной гармонии?
К сожалению, до великого Палладио мне далеко… В реальности приходится с большим трудом искать заказы, потакать капризам заказчиков с неуёмными запросами и пытаться не испортить уже порядком испорченную среду.
Ваши здания приятны для глаз, с нежной и красивой проработкой детали. Все привыкли, что современная архитектура поражает размерами и взрывает контекст. И вообще философ франкфуртской школы Адорно утверждал, что после Освенцима поэзия невозможна, и с начала ХХ века искусство изображает ниспадение в бездну, черный квадрат и т.д. А у вас традиционные двухэтажные домики, миниатюрные шатровые храмы... Нет ли в вашей архитектуре, доступной для понимания любому горожанину, противоречия с духом времени?
Это старая история, что считать современным и несовременным. Эти дебаты начались в 1970-х годах, когда мы об этом ещё не думали, делая первые конкурсы. Просто захотелось уйти от постулатов модернизма, от заученных композиций из бетона и стекла. В соавторстве с Александром Бродским было сделано немало проектов для различных конкурсов. Мы использовали ручную графику и вдохновлялись образами архитектуры, возвращающими былые эстетические ценности. И это было современно. Потом это явление назвали постмодернизмом.
Я бы не ставила знак равенства между постмодернизмом и бумажной архитектурой – поэтичной, вернувшей в зодчество душу и метафизику. Бумарх, по мнению Хан-Магомедова, есть вклад России в мировую культуру ХХ века наряду с русским авангардом и сталинским ампиром. Вы с Александром Бродским сначала побеждали в бумажных конкурсах, а потом объехали весь мир с инсталляциями, пока в 1994 году вы не основали собственную студию. Как бумажная архитектура связана с сегодняшними постройками?
Связь – в способе проектирования. Бумажная архитектура научила нас работать, ставить конкретную задачу, создавать эскизы, потом выбирать из них. Все архитекторы, которые участвовали в конкурсах, стали личностями. У них появился стиль, они умеют работать.
Идеи. «Была творческая оттепель, а потом десятилетие бескультурья»
Вы написали в 1998 году статью «Час монстра» про так называемую аттракционную архитектуру. За год до этого как раз появился Музей Гери в Бильбао. В статье была любопытная аналогия архитектуры с голливудскими фильмами. Мне запомнилась концовка статьи: «Монстр часто убивает своего создателя, но конец оптимистичен: молодой парень спасает Землю от инопланетных чудищ, и за него выходит прекрасная девушка». Если 90-е – час монстра, как вы оцениваете 2000-е? В начале 2000-х годов был момент творческой оттепели, творческого общения и азарта. В журналах шла дискуссия. Было ощущение, что все мы – архитекторы, кураторы, искусствоведы – участвуем в некой конференции, спорим о стилях, о том, каким быть городу. Разговор был интересным, я писал какие-то статьи, выписывал журналы. А потом всё сошло на нет.
Что произошло в 2010-х?
В 2010-х бушует десятилетие бескультурья. Иногда я попадаю на совещания и понимаю, что среда дизайнеров, менеджеров и девелоперов культурно деградировала. Непонятно, какие вузы они заканчивали. Объясняю заказчикам, что их дизайнеры – неграмотные, а они отвечают, что у них нет оснований не доверять своим дизайнерам, потому что проекты успешно продаются.
Ничего не слышат. Стало не до тонких градаций и философии. Быть бы живу. В разы уменьшилась плата за проектирование. Количество заказов на частные дома сократилось, потому что можно купить в интернете готовый проект. Однако мне все-таки удалось за эти годы спроектировать и построить несколько классических вилл, пару жилых домов и собственный дом в деревне.
Недавно летом мы делали типовой судебный корпус. Даже не знаю точно, кто заказчик. Это госструктуры, которые общаются через посредников, каких-то менеджеров. Архитекторов на совещания не зовут. Выделены деньги, их надо распилить, а архитектуру заказать за копейки. Быстренько все сделали и куда-то понесли.
И все-таки где мы сейчас? Какая идея ведет архитектуру? Экологическая? Реконструкционная?
Сейчас архитектура не идейная. Она экономическая. Иногда к ней приплетают какие-то идеи, вроде той, что за счет технологии архитектура может кого-то спасти. Но суть остается та же – коммерция. В ХХ веке архитектура мечтала менять людей и пространство. Да и в предшествующие века она была полна идей. Строители средневековых замков увековечивали владельца; архитекторы Ренессанса вдохновлялись платонизмом, служили божественной гармонии; Леду изобрел «говорящую» архитектуру. Сейчас идейная составляющая утеряна совершенно.
Храм. «Христиане переживают одну и ту же историю много раз»
Как вы понимаете концепцию современного храма? Как она реализована в ваших постройках?Я давно хотел построить храм, у меня есть много проектов. Одно я понял точно: нельзя делать архитектуру, которая нужна только тебе. Надо создавать такой храм, который в понимании прихожан и служащих священников будет храмом. В концепции христианства нет временного прогресса. Все повторяется. Христиане переживают одну и ту же историю много раз. Я не против современных храмов, с удовольствием смотрел журналы с католическими американскими храмами. У Тадао Андо есть красивый бетонный храм с крестом. Но это просто композиции на тему. А храм, который я проектирую, традиционен. Он связан, прежде всего, с литургическим действом. Он должен быть снаружи и внутри похож на храм, а не на завод или бетонный дворец. По морфотипу вписываться в окружающее пространство – с луковицей, куполом или шатром. Внутри исторических стереотипов вполне допустимо искать пропорции и материалы. Историческая храмовая архитектура настолько многообразна, что ты можешь выбрать все что угодно, в зависимости от того, где находится постройка: в городе или в поле, в лесу или на холме.
С храмом в Новодевичьем монастыре ситуация сложилась для меня счастливо. Это воссоздание, поскольку объект охраняется ЮНЕСКО. Там планировалась постройка другого автора. Она была уже согласована, но выяснилось, что она не подходит. Тогда доктор искусствоведения Андрей Леонидович Баталов попросил меня нарисовать проект. Показали его митрополиту Ювеналию, он сначала отказал. А потом храм оценил Игорь Александрович Найвальд, меценат и храмостроитель. Я познакомил его с митрополитом, и дело пошло. Храм работает, но до конца еще не завершен. Внизу должен быть музей исторического храма Усекновения главы Иоанна Предтечи, который стоял очень близко к стене, и французы, вошедшие в Москву в 1812 году, думали, что внутри диверсанты, и его взорвали. Новый храм гораздо меньше исторического и отдалённо напоминает оригинал.
В конкурсе Тихона Шевкунова на Храм Новомучеников в Сретенском монастыре я участвовал по просьбе моей младшей дочери Марии. По заданию храм нужно было разместить в исторической застройке. И особенностью моего решения стал интерьерный храм без фасадов. Только купол был виден с Цветного бульвара. Новый Храм Новомучеников – это как раз тот случай, когда можно было спроектировать что-то не совсем традиционное, в стиле ХХ века, поскольку храм посвящен событиям, вместившим в себя все ужасы прошедшего столетия. Проектов было много, но выбирали Тихон Шевкунов с патриархом Кириллом…
В результате историческую застройку снесли и выстроили нарядный, как ёлочная игрушка, пряничный дом.
Выставки. «Меня решили покарать, лишив работы»
Какова роль выставок в вашем творчестве? Какие из них наиболее важные и любимые?Выставки – часть архитектурной работы. Начиная с 1980-х в течение двух десятилетий мы делали с Бродским выставки и инсталляции в Америке и в России. Решить пространство, показать какую-то мысль, рассказать о чем-то – это нормальная инсталляционная выставочная программа. Она длилась долго, потом надоела, но зато я могу теперь делать выставки с закрытыми глазами, настолько мне все понятно.
Потом пришел черед классических выставок. В 1995 году состоялась серьезная выставка «Меланхолия» в галерее Риджина. На ней были представлены 100 фотографий разрушающихся зданий Москвы и инсталляция. Акция была направлена против мэра Лужкова. На мое здоровье негативно повлияло созерцание этих руин, хотя я и пытался находить в них композиционные красоты. На Венецианской биеннале 2000 года «Меланхолия» была повторена и дополнена, и, благодаря ей, русский павильон получил специальное упоминание жюри.
А потом начался шабаш Лужкова, когда почти одновременно снесли гостиницу «Москва», «Военторг» и «Детский мир». Наталья Душкина к 100-летию своего деда, архитектора Алексея Душкина, написала несколько книг и затеяла выставку в Музее архитектуры. Я решил ее в виде огромной мастерской, поставил огромные мольберты с огромными отмывками, гигантские столы. Там была показана серьезная архитектура, для того чтобы обозначить величие архитектора прошлого и показать, что нельзя уничтожать эти памятники советской эпохи.
Тогда как раз образовался Архнадзор. И директор Музея архитектуры Давид Саркисян понял, в чем его конек – в сохранении московской архитектуры. Было письмо культурной общественности президенту о недопустимости разрушения памятников. Николай Молок поместил его в «Известиях», мы собирали подписи. А потом нас за это «казнили». Меня решили покарать, лишив работы. Так что Душкин – это была мощная и опасная выставка. Она прозвучала, все стали говорить про историческую архитектуру, защищать старую Москву. Эта тема обсуждалась на ТВ, «на ковер» вызывали главного архитектора города Александра Кузьмина.
Потом я сделал выставку своего деда Вегмана, издал книгу о нем, об архитекторе второго ряда. И оказалось, что он первого ряда. Хан-Магомедов разразился статьями и всех их вытащил, и Милиниса, и Хиддекеля, и Вегмана, и Крутикова, издав серию книжек про авангард. Мы с Ханом общались под конец его жизни. Была еще выставка про архитектора Марковского, отца моей жены Елены Марковской. А последняя выставка посвящена моему отцу, архитектору Валентину Уткину. У него потрясающие акварели, мы завесили ими всю «Руину». Их около пятисот в каталоге, выполненных, в основном, в 1960-е годы. Акварель раньше была обязательной для архитектурной подачи. В институте учили акварели, архитекторы ездили на пленэр рисовать. А сейчас архитектурная акварель как традиция исчезла.
Город. «Моя концепция города – традиционная, историческая»
Опишите ваше понимание города?Это ни в коем случае не спальные районы, где небоскребы вроде должны быть вставлены в зелень, но зелени никогда не получается, вместо нее строятся дополнительные небоскребы. И возникает «клетка», невозможная для жилья, как в китайских городах, где все свободное место занимают дома. Концепция города у меня – традиционная, историческая. Лучший вариант для города – улицы и площади.
Какое соотношение ширины улицы и высоты фасада является оптимальным?
Чем уже улицы, тем ниже дома. Тогда они получаются дорогими и приватными. Чем меньше дом, тем более дорого он должен быть сделан, потому что человек наблюдает фасады с близкого расстояния. От архитектора требуется понимание масштаба детали. Мой идеал – классический город, а не конструктивистский. Моя цель – не инженерная романтика Корбюзье, а романтика красоты и композиции. Этот идеал воплощен, прежде всего, в недавно завершенной Кадашевской слободе – традиционном малоэтажном городском квартале с исторической церковью Воскресения Христова.
Если бы вам девелопер предложил сделать небоскреб, как бы вы поступили?
У меня был такой проект в конце 1990-х, на Алексеевской: дом-гора, строгий, без ордера, простые кирпичные стены, а на вершине – Акрополь.
А если бы вы строили город в чистом поле, какая у него была бы структура?
Структура была бы традиционная: улица – площадь. Основная застройка – спокойная, фоновая. Акценты – на административные и культурные объекты и другие репрезентативные сооружения. Видовые точки, зелень, парки, все как полагается. Когда был бум освоения Рублевки, я делал проекты поселков. Один из них, на острове Пяловского водохранилища, в плане похож на самолет. Девелоперы пришли ко мне с готовым проектом из монструозных многоэтажек. Я предложил им малоэтажный комплекс той же площади, даже в полтора раза больше.
Почему девелоперы не идут на малоэтажное строительство? Из-за стоимости сетей?
Архитектура – это коммерческий продукт! В нем каждая копейка считается. С башнями думать не надо: воткнул сваи и поднимай этаж над этажом. Это в сто раз дешевле и проще согласовывать. А потом жители этих башен становятся людьми со сломанной психикой, которые не понимают, отчего это у них депрессия. А это город давит размерами и уродством.
В статье «Творческое кредо» вы противопоставляете Венецианскую архитектурную биеннале как оплот глобализма прекрасному городу Венеции. Действительно, лозунг куратора Фуксаса «меньше эстетики, больше этики» кажется искусственным. Вы пишете: «Венеция сама собой даёт ответ на поставленные вопросы. Архитектура города создавалась веками, трудом и любовью горожан. Любовь это этика, красота – эстетика. Они вместе составляют основу человеческой архитектуры. Логика и Суть Международной архитектуры современного глобализма дьявольски проста – она просит душу за сытость и комфорт». Поясните, пожалуйста, что имеется в виду.
Международная архитектурная элита – это не кучка монстров, убивающих исторические города, уничтожающих природу, уродующих психику людей. Это культурные люди, нуждающиеся в оправдании своей деятельности. Поэтому они придумывают разные «концепции» наподобие лозунга Фуксаса; или что Эйфелева башня сначала не нравилась, а потом понравилась; или что город должен всё время развиваться; или – очень часто – что раньше не было мобильников, а теперь они есть.
Когда у меня в 2000-м была выставка в Венеции, там работали ребята и девушки, все такие веселые и счастливые. Я спросил: «Почему вам так хорошо?». Они задумались: «Воды много, машин нет, лодки плавают». Я говорю: «Дураки, здесь архитектура на вас так действует. Вот почему вы такие счастливые».
Интересно ли вам изучать авангардные произведения российских и зарубежных коллег-современников? Доставляет ли удовольствие? Кого именно смотрите в России и за рубежом?
Честно говоря, я перестал смотреть архитектурные новости, потому что я вижу постоянное повторение пройденного, а если что-то и удивляет, то вызывает неприятные эмоции. Это профессиональная болезнь: с возрастом я стал чувствителен к восприятию архитектуры. В последнее время я себя балую созерцанием природных композиций и естественных пейзажей.
Приступая к этому вопросу, не надеюсь получить ответа, тем не менее. Кого из современных архитекторов традиционного направления считаете единомышленниками или, наоборот, антагонистами? Почему российские неоклассики, на ваш взгляд, не объединяются, в отличие от западных, не создают образовательных институций, и довольно редко участвуют в крупных архитектурных конкурсах?
Объединение маловероятно, слишком разные мастера, со своими пристрастиями. В России другие реалии, да и время другое: творческий труд обесценился и свелся к прикладной компьютерной визуализации, которую может сделать школьник. Есть ещё несколько архитекторов, понимающих в классике и умеющих ее проектировать. Да, мы бы участвовали в конкурсах, только нас не приглашают. Мейнстрим архитектуры сейчас тяготеет к производственной стилистике, выраженной в квадратных километрах жилых и офисных площадей. Действующий архитектурный круг уже сформирован сложившейся строительной бюрократией, именно она выбирает и диктует свои условия на этом рынке. Так что если повезёт и удастся на задворках что-то сделать, то это будет уникально и дорого.
