Blank Architects: «Нет оправданий, кроме архитектуры»

Архи.ру: 
– Что представляет собой бюро Blank Architects?

Магда Чихонь:
– Основатели blank architects – пять партнеров: Лукаш, Магда (Магда Кмита – прим. ред.), Шимон, Пиотр и я. Мы все изучали архитектуру в разных странах Европы. Я живу в Москве с 2002. Мы познакомились здесь, в России. Это было простым совпадением. Никакого изначального плана у нас не было. Но мы нашли общий язык и создали бюро. Мы все являемся соучредителями и управляем компанией как партнеры. Все цели и решения компании вытекают из того, как мы, все пятеро, видим ситуацию.

– Было сложно приехать в Россию и создать свою компанию?

М.Ч: Не для нас, и я скажу почему. Мы были молоды. Вы знаете, на ум приходит аналогия с ребенком, который учится ходить и не думает о том, что случится, если он упадет. Мы были заворожены возможностями, которые нам открылись. В Европе, куда поехали многие мои однокурсники, была жесткая конкуренция, им приходилось намного сложнее. Здесь же был своего рода «открытый Восток», если можно так сказать. ​(Обращаясь к Лукашу) Сколько лет тебе было, когда ты начал управлять стройками?

Лукаш Качмарчик: Двадцать четыре.

М.Ч: В двадцать четыре он был ГАПом. Мы были молоды и уже были наделены огромными полномочиями, на Западе такое было бы невозможно даже представить.

Командная работа

– А как строятся коммуникации внутри компании?

М.Ч: Сегодня в бюро 45 архитекторов плюс административные сотрудники. У нас действует принцип недельных совещаний – design-boards, где мы обсуждаем проекты. На них обычно присутствуют человек 10. Когда ты долго работаешь над чем-то, в определенный момент у тебя формируется туннельное зрение. У тех же, кто не вовлечен непосредственно в проект, свежий взгляд, и они задают вопросы, о которых вы даже не задумывались, потому что ежедневно во всем этом этом варитесь. В нашем бюро проектирование – это не амбиции одного человека, а прежде всего командная работа. Проекты для нас – это постоянный диалог.​

– Как вы подбираете своих сотрудников?

М.Ч: Мы очень внимательно смотрим, когда приходят новые люди. Один из партнеров проводит собеседование, потом, вне зависимости от того, на какую вакансию кандидат претендует – ГАПа или младшего архитектора, с ним беседую я. Мы обязательно просим выполнить несколько тестовых заданий. На одну вакансию обычно приходит около 40 резюме. Примерно пятерых мы приглашаем на собеседование, а потом выбираем одного. У нас очень мощный испытательный срок. Но люди работают с нами уже в течение 10 лет, так что пройти его возможно (смеется). Мы очень жесткие. Мы судим по тому, как люди творчески и логически мыслят, нам важно понять, насколько они открыты новому.

Л.К: Мы стараемся поддерживать такую атмосферу, где все решается в процессе обсуждения. Мы не требуем беспрекословно выполнить спущенное сверху решение. Даже младший архитектор может повлиять на проект. Некоторые компании называют это «демократический подход». Люди, которые приходят к нам на собеседование, иногда бывают очень этим удивлены. В России чаще действует «иерархический метод»: есть главный архитектор, имя которого носит бюро, а все остальные просто его последователи. У нас же слово «Architects» стоит в названии во множественном числе, то есть архитекторов много. И это важно.

М.Ч: Архитектор может быть очень молодым. Если он умеет мыслить открыто и увлечен своим делом, то у него блестящее будущее в нашем бюро: в 26-27 лет можно стать ГАПом, хотя есть масса архитекторов с сорокалетним стажем и большим портфолио, которые нам не подходят, потому что они просто исполнители.

Л.К: Но мы не любим оправданий по какому бы то ни было поводу.

М.Ч: Не может быть никаких оправданий, кроме архитектуры. Лучше вообще не проектировать, чем проектировать неправильно.

– Как вы считаете, эти недостатки могут быть связаны с особенностями подготовки российских архитектурных вузов?

М.Ч: У нас не учат по учебникам с нормативами. Я всегда спрашиваю на собеседовании, что нужно делать в первую очередь. И многие отвечают, что сначала возьмут нормативы. Но нормы – это не все. Прежде всего необходимо представить, как здание будет функционировать и как люди будут его использовать. Мне кажется отличие в этом.

Кризис среднего возраста

– Как менялось ваше бюро?

М.Ч: До 2008 года какой бы заказ ни приходил, мы его брали и особенно не раздумывали. Это была своего рода бизнес-машина. Но в 2008-м наступил кризис, и мы потеряли почти все контракты. У нас были еще партнеры, и они, решив, что бизнес закончился, покинули бюро. А мы, оставшись впятером, стали думать, что же мы хотим делать дальше.

Л.К: И, кстати, одним из важных моментов того периода было то, что мы изменили свое видение. Мы поняли, что нужно полностью контролировать процесс создания архитектурного проекта.

М.Ч: Тогда было много зарубежных бюро, которые приезжали, рисовали концепцию и перебрасывали ее дальше местным архитекторам. А мы очень адекватные люди, и мы видели, что потом происходит с ней в реальности и понимали, почему так происходит. Я до сих пор пытаюсь увидеть все возможные подводные камни в проекте – от начала создания концепции до окончания строительства. В России очень важно быть полностью погруженным в процесс, если ты хочешь увидеть свое здание построенным. Мы пришли к этому в 2008, сейчас ситуация отчасти меняется, а тогда архитектор был только архитектором. Тем, кого в Европе называют «general designer», в России всегда был ГИП. На Западе же не инженер ведет проект, а архитектор. Нам тогда приходилось доказывать заказчикам, что это хорошая идея, когда архитектор стоит во главе. Потому что архитектор видит все.

– Последний кризис сказался на работе бюро?

М.Ч: Часть наших конкурентов закрылись, а мы сохранили, как минимум, прежний объем работы, и становимся сильнее. Но 2015 ознаменовался тем, что трое из партнеров подошли к своему 40-летию. И мы снова задумались, что же мы делаем. Думали примерно год. В итоге создали новый имидж Blank Architects и решили, что наша цель – стать международным бюро и проектировать по всему миру.

– У вас есть для этого стратегия?

М.Ч: Единственный верный путь – это участие в конкурсах. Мы создали департамент, которым руководит Лукаш. Он занимается выбором тех конкурсов, в которых стоит участвовать, и подготовкой проектов. Мы пытаемся участвовать в международных конкурсах. И также принимаем участие в конкурсах, проходящих в России. Неважно из какой ты страны, важно создавать хорошую архитектуру.

– А что такое хорошая архитектура в вашем понимании?

Л.К: Даже у каждого из нас пяти свой ответ на этот вопрос, но мы пришли к общему знаменателю. Мы считаем, что хорошая архитектура – это ответственная архитектура. В первую очередь мы изучаем взаимосвязи. Это касается не только размеров, пропорций и материалов, но прежде всего среды. Того, в какую реакцию наше здание будет вступать с тем местом, в котором оно появится.

М.Ч: Я могу сказать, что такое плохая архитектура. Плохая архитектура – это то, что мы пытаемся с корнем вырвать из сознания каждого, кто приходит к нам работать, причем вне зависимости от возраста. В России техзадание может быть изложено в гигантском томе, где заказчик в мельчайших деталях будет описывать, что ему нужно. И ему сперва все так и нарисуют. Это обесценивает архитектора. Он должен участвовать в процессе осмысления проекта вместе с клиентом.

Л.К: Это ответственность по отношению к инвесторам, соседям, людям, которые будут пользоваться этим зданием, и по отношению к экологии тоже.

М.Ч: Мы хотим улучшать качество жизни в городе. Когда к нам приходит клиент с техзаданием, мы его внимательно изучаем и говорим: «Мы понимаем, что вы хотите. Но давайте мы предложим, что здесь можно изменить». Мы не мыслим только в границах участка застройки. На нескольких проектах мы убеждали заказчика инвестировать деньги в окружение, например, разбить парк, чтобы придать объекту идентичность и создать прежде всего комфортные условия для людей, жителей города.

Архитектура как Volvo

– Ваше бюро ведь занимается в основном проектированием торговых зданий?

М.Ч: У нас много разных проектов. Мы занимаемся и спортивными объектами, например, сотрудничаем с компанией SPEECH на проекте ​ стадиона «Динамо».

Л.Ч: Это очень интересно, потому что скорее всего «Динамо» станет единственным стадионом в мире с торговым этажом. Такого не бывает, потому что стадионы редко находятся в центре города.

М.Ч: Еще мы занимаемся и офисами, и отелями, и жильем. Нас интересуют проекты комплексные и сложные. Проектов, связанных с ритейлом, у нас много, потому что мы с них начинали. Сектор очень специфический – это замкнутый круг заказчиков, проектных менеджеров и архитекторов. И мы в этом круге: чем больше ты проектируешь, тем больше у тебя опыта. Но мы стараемся всегда смотреть на проектирование торговых площадей свежим взглядом. Проекты ритейла очень интересны потому, что необходимо понять логику, как там все работает, как располагать определенные элементы в здании, чтобы получить результат. Ритейл все время меняется, причем достаточно существенно.

Л.К: Сейчас задача усложняется. Если вы возьмете качественные проекты торговых зданий, то увидите, что они не чисто торговые, а смешанного использования. Они перестают быть просто шоппинг-центрами, а становятся life-hub центрами, в большей степени открытыми городу. Эта тенденция пока не проявилась в полной мере в России, мы ее как раз исследуем.

– Какой из тех проектов, над которыми вы сейчас работаете, вам самим кажется наиболее интересным?

Л.К: Наверно, ТЦ «Пятая авеню», хотя он на первый взгляд простой. Можно сказать, что это реновация здания, построенного в конце девяностых.

М.Ч: Я бы назвала этот проект ребрендингом ритейла. Старое здание мы очищаем до каркаса и фундамента. Оно там стояло годами и сформировался определенный паттерн использования этого здания людьми. Мы приводим существующие элементы в соответствии с новым контекстом, который хотим создать. Мы думаем о новых функциях, которые добавим. Если вы хотите сделать коммьюнити-центр, хаб, у него должна быть определенная атмосфера, чтобы он стал привлекательным и открытым.

Л.К: Cейчас мы работаем над тем, чтобы организовать фермерский рынок на третьем этаже. Это достаточно необычно, потому что в Европе фермерские рынки обычно располагаются на нижнем уровне, так сложилось исторически. И есть еще много подобных деталей, способных превратить это здание в коммьюнити-хаб. Это вещи маленького формата, но они очень интересные.

– Есть ли у бюро амбиции спроектировать здание из разряда архитектурных «икон»?

М.Ч: Я хочу создавать для людей возможности наслаждаться жизнью. Не думаю, что от того, что они увидят гигантскую арку и сделают одну фотографию на ее фоне, их жизнь улучшится. Яркие здания нужны городу, но должен быть баланс. Это как машины. Кто-то покупает хорошую машину, например, Volvo, и есть те, у которых Ferrari, хотя это непрактично: у нее низкая подвеска, она не слишком безопасная, очень дорогая, и вообще, куда вы собираетесь ехать с такой скоростью? Хотя конечно, все на нее будут обращать внимание, в этом много показного.

Л.К: Зависит от того, что вкладывать в понятие «здания-иконы». Для меня это дом Мельникова. Такие – хотим. Но если речь идет о гигантских башнях, призванных продемонстрировать возможности сырьевых гигантов – не уверен, что для нас это важно.
 

«Команда из Москвы»

– Какой проект у вас самый любимый?

М.Ч: У нас сотни проектов, и каждый по-своему любимый. Мне очень нравится лондонский проект, с которым мы несколько лет назад, участвовали в конкурсе RIBA. Нужно было сделать мастерплан большой территории в центре Лондона, в Воксхолле (Vauxhall). Жюри рассматривало только один планшет формата А1. И он должен был рассказать всю историю, это было очень сложно. Мы вошли в число трех финалистов. Там было около сотни участников со всего мира. В финал вышли британцы, французские архитекторы, которые базируются в Лондоне, и мы. Все очень удивились, что архитекторы из России вышли в первую тройку.

Л.К: Настолько неожиданно, что даже газета The London Evening Standard про это написала. Никого больше в статье не упомянули, только «московскую команду».

М.Ч: Для них это было неожиданно, потому что это историческое место, а мы сумели его понять. Мы прочли много книг о том, как развивался Лондон. У нас было очень серьезное изыскание по месту. И потом появилась идея, как его переформировать, ввести ландшафтные зоны, функциональные зоны и также создать сценарии того, как территория будет функционировать в разные времена года, потому что вокруг много общественных пространств. Как нам потом сказали члены жюри, они были удивлены, что мы сумели понять ощущения тех людей, которые там родились и выросли. Мы смогли создать связь и с Биг-Беном и с галерей Тейт. Для меня это было большим успехом.

– А в чем ваше отличие, «команды из Москвы», от исконно российских компаний?

Л.К: Мы приехали и стали работать, и мы ничего не знали о том, как следует работать здесь. Поэтому мы все вещи делали по-своему. Всем вокруг это тоже было очень интересно, потому что это было удивительно. Мы делали вещи, которые до нас никто не делал раньше. Например, мы стали работать с ВНИПО, который занимается противопожарными нормами. То есть, мы сначала вникли во все эти нормы, чтобы понять их, а потом попытались адаптировать их, чтобы они стали такими, как мы хотим. И это было своего рода приключение – мы не шли по той же тропе, что и все остальные. Потому что мы были иностранцами и думали о вещах в своей манере.

М.Ч: Я не знаю, как сравнить нас с другими российскими бюро, потому что никогда не работала в них. Мы иногда сотрудничаем. Но я так понимаю, что мы больше уделяем внимания тому, что человек говорит, а не тому, сколько ему лет и какая у него должность.

Л.К: И еще я думаю, что мы просто упорные. Нам могут тысячи раз сказать, что невозможно так построить здание или еще что-то сделать. Но мы в итоге все равно найдем способ доказать, что это возможно. Мы просто в ярость приходим, когда нам говорят, что это невозможно, а мы-то знаем, что возможно (cмеется). Иногда мы просто бьемся лбом об стену, но чаще через нее проходим.