Алексей Гинзбург: «Дом Наркомфина нельзя просто отреставрировать»

Глава «Гинзбург Архитекстс» – о плане и деталях реконструкции дома Наркомфина, которая уже почти началась. Об уникальной структуре инженерных коммуникаций, предложенных в доме Моисеем Гинзбургом, необходимости дополнительных исследований и проекте благоустройства с понижением мостовой.

Беседовали:
Наталья Мурадова, Юлия Тарабарина

26 Июня 2017

Интервью

Реставрация Архитектура

Архитектор:

Мастерская:

Гинзбург Архитектс http://www.ginzburg.ru

Проект:

Проект реставрации и приспособления объекта культурного наследия «Здание дома Наркомфина» (2015–2017)
Россия, Москва, Новинский бульвар, 25, к.1

2015 — 2017

Заказчик: «Лига Прав»

Архи.ру:
– Почему вы вернулись к проекту реставрации дома Наркомфина? Вы же его бросали.

Алексей Гинзбург:
– Не то чтобы я его бросал. Я перестал им заниматься потому, что понял: ничего, кроме разговоров, не происходит. Велись незаконные ремонты, из дома выносили подлинные элементы. Обсуждали какие-то пристройки гаражей, фитнес-центров. Тогда я принял решение максимально дистанцироваться от всего этого.

zooming — Проект реставрации и приспособления объекта культурного наследия «Здание дома-коммуны Наркомфина» (2015–2017) © Гинзбург Архитектс

– А когда и с чего начался новый этап в истории реставрации?

– Новый этап начался в конце 2015 года, когда у дома появился владелец, компания «Лига Прав». Ей удалось сделать то, что не удавалось никому последние лет двадцать. Она консолидировала собственность в доме – выкупила на аукционе за полную стоимость площади, принадлежащие городу. Хотя эти площади не «сахарные», это коридоры и первый этаж, который должен быть в основном демонтирован. И еще коммунальный корпус, верхний уровень которого тоже нужно будет демонтировать. Никакого отношения к красивым материям все это не имеет. Но иначе были невозможны никакие шаги, связанные с реставрацией.

После того, как у дома появился единый владелец, который может вести работы со всеми его инженерными системами, и может выполнять функции заказчика и застройщика с юридической точки зрения, было получено официальное разрешение на производство работ. Не хочу называть даты, поскольку это зависит не от меня, но реализация начнется в ближайшее время. Конечно, все будет происходить постепенно, начиная с тех частей дома, которые свободны от обитателей.

– А сколько там сейчас живет человек? Все квартиры заняты?

– Там пока почти все квартиры сдаются, как и сдавались до того. Сейчас нам освободили две первые ячейки, но, конечно, мы будем постепенно заниматься всеми квартирами.

– Чем новый проект реставрации отличается от того, что был прежде?

– Дом сложнейший. Во многие его места – в те, что были выкуплены – даже я впервые попал только в прошлом году. И обследовать эти зоны мы тоже начали в прошлом году. В качестве изыскателей и проектировщиков по строительным конструкциям и инженерным разделам была привлечена ПФ «Градо», а мы – к реставрации и приспособлению в части архитектуры и интерьеров.

Совместно мы выполнили и согласовали проект реставрации и приспособления, а также рабочую документацию, части которой мы еще продолжаем выпускать. Равно как и продолжаем вести определенные изыскания. Какие-то технологические нюансы еще прорабатываются, но проект сделан на принципиально ином качественном уровне. Он намного более подробен.

– В какой последовательности будут вестись работы? Уже есть какой-то план на этот счет?

– Сначала будет демонтаж тех пристроек и настроек, которые появились в позднее время. Это касается коммунального корпуса и первого этажа. Дальше уже можно будет работать с коммунальным корпусом полностью и с северной частью дома. Мы хотим работать по частям. Раньше я считал, что это неправильно и нужно работать со всем домом в целом. Но глубокая комплексная проработка здания привела к пониманию того, что лучше начать работать с конструкциями и инженерными системами в части дома, чтобы апробировать многие из тех методик, которые мы заложили в проект и рабочую документацию. Ведь сказать, что мы занимались архитектурной частью проекта – значит ничего не сказать. Мы инженерам объясняли, как устроены в доме инженерные системы, потому что, не продумав их, невозможно сохранить структуру дома. А мы считаем очень важным ее сохранить.

– То есть, сохранение всей инженерной структуры заложено в проект? А в каком состоянии находятся инженерные системы?

– Дом Наркомфина невозможно просто отреставрировать. Во многих других конструктивистских зданиях можно в конце концов ограничиться тем, чтобы сделать – сохранить только фасад. Но специфика дома Наркомфина – именно во внутренней структуре. В ней так много заложено, что если допустить какие-то изменения, то разрушишь ее всю. Наша задача – создать образцово-показательный кейс, иначе дом мы утратим.

Большую часть инженерных систем нужно заменять. Например, в доме есть сгнившие стальные водопроводные трубы. Но в проект заложены решения, где все соответствует точной исторической трассировке. И мы на этом настаиваем. Эта историческая трассировка очень непростая. Она противоречит современным нормам и требованиям.

Например, канализация в доме была сделана так: между третьим и четвертым этажами внутрь сборно-монолитных перекрытий были вмонтированы горизонтальные участки.

– А для чего это делалось таким образом?

– Это стояк, который следует структуре дома. Там, где квартиры типа F переходили в более крупный шаг ячеек типа К, требовалось перекидывать горизонтальные участки просто потому, что нижние квартиры больше.

На самом деле внутренняя структура дома непроста для понимания. У некоторых первый подход был такой: «А мы сейчас сделаем новые стояки и все!». И где вы их сделаете? Они у вас пройдут через центр квартиры. Это невозможно. Возможно только в пустотелых блоках в стене или опять в этом же перекрытии.

Дальше мне пришлось объяснять инженерам, что часть колонн того застроенного первого этажа были на самом деле толстыми. На старых фотографиях это видно. В них проходили и канализация, и водопровод. Никто не верил, что так может быть – бродили по дому, искали водопровод, искали канализацию. Разве что с рамками не ходили.

– А как там был устроен отвод воды с крыши?

– Внутренний водосток. Совершенно модернисткая история. Он забился, никто не хотел возиться с тем, чтобы его прочищать. Сделали какие-то байпасы, они текли, вода попадала внутрь дома. Нынешнее состояние дома полностью отвечает уровню и культуре его обслуживания.

– Но наружные стены, они ведь из камышита?

– Хорошо, значит, поговорим о камышите. У меня была идея для развлечения масс оставить кусочки камышита под стеклом внутри корпуса прачечной, для которой уже получено разрешение на строительные работы и готова рабочая документация – после реставрации в ней будет кафе. На самом-то деле камышит – это предтеча каменной ваты. В доме заложено очень много технологий современного строительства. В этом большая часть его инновационности, а не только в архитектуре, структуре или организации пространства. Камышит служил утеплителем торцевых монолитных балок. Там, где они выходили на фасад близко к поверхности, эти маленькие участки им утеплялись.

– Камышит есть только там?

– Только. Дом построен из блоков, которые отливали из бетона на стройплощадке. Блоки были двух типов. Одни – это «блоки Прохорова», похожие на те, что использовались при строительстве Баухауса. Они для внутренних стен и имеют две пустоты. Как раз в этих пустотах прокладывались коммуникации.

Другие назывались «блоки типа крестьянин». Они использовались для кладки наружных стен. Комбинация была такой: блок – засыпка шлаком или чем-то еще в качестве утеплителя – полблока – штукатурка – покраска. Вот так была устроена эта первая трехслойная стена

– А как вы будете поступать со стенами?

– Это один из самых дискуссионных вопросов. Где-то стены руинированы, где-то уже переложены, где-то в прекрасном состоянии. В основном все повреждения связаны с водой. Например, страшнее других выглядит восточный фасад. По нему идут цветочницы, в них были отверстия для того, чтобы вода выливалась наружу. В какой-то момент, скорее всего после войны, отверстия заделали. Никаких кашпо внутри не было, просто почва и растения. Оттуда на фасад выливалась грязная вода, которая попадала в трещины между штукатуркой и блоками. А вот со стенами коммунального корпуса или западного фасада все абсолютно нормально, и ничего там делать не надо. Но есть южный и северный торцы, есть эти куски восточного фасада, которые частично нужно будет перекладывать.

Процент утрат мы указали достаточно приблизительно: только в процессе, идя от оси к оси и исследуя каждую ось, мы сможем понять все точно. Но перекладка будет осуществляться только теми же блоками. Мы будем делать копии этих блоков и восстанавливать кладку. Всем, кто вместо того предлагал пеноблоки или пустотелый кирпич, я на двух эскизах, нарисованных рукой, объяснил, почему чисто технически, а даже не из реставрационных соображений, так делать нельзя.

– Так почему же нельзя?

– Потому что у каждого материала есть свои габариты. Другие габариты меняют внутреннее пространство дома, а там все компактно, и одно сразу цепляет за собой другое. У других материалов и другой объемный вес, на который не рассчитаны перекрытия.

– Будет ли как-то отражено на фасадах, согласно Венецианской хартии, где новая часть, а где старая? Или пока еще рано об этом говорить?

– Мне очень нравится, как, согласно хартии, отреставрирован Neues Museum в Берлине. Это одно из моих любимых зданий. Но когда я на него смотрю, то понимаю, что это история скорее разбомбленного музея, нежели восстановленного. Память разрушенного Берлина – важная часть исторической памяти немцев.

Нужно ли в случае с домом Наркомфина показывать, что вот тут мы переложили этот квадратный метр, а здесь – нет? То есть, хотим ли мы, чтобы фасад дома напоминал кожное заболевание, какой-то псориаз? Для меня это большой вопрос.

Когда я смотрел в Дессау отреставрированный Баухауз, то ничего подобного не заметил. Там все едино в отделке, нигде не показано, где у них новое, а где старое. На здании «Известий» я позволил себе не делать так, чтобы было видно, где новый витраж, а где старый. Иначе фасад был бы похож на калейдоскоп, а мне хотелось, чтобы образ здания был цельным. Для меня это очень серьезный вопрос – выбора, каким путем идти. Я долго об этом думал и все еще продолжаю думать.

– Вот вы говорите, что многое удалось исследовать впервые. Вы обнаружили что-то новое?

– Есть вещи, которые для меня стали открытием. Например, витраж коммунального корпуса. Я всегда считал, что он темный, как и на «Известиях». А он был светлый, почти белый и снаружи, и внутри. Кстати, само здание не было белым, таким, как сейчас изображают конструктивистскую архитектуру. Такого не было, мы точно откроем первый цвет. У нас уже есть исследования, и мы будем продолжать зондажи. Еще мы нашли горизонтальные световые приямки, которые в начале века были очень модными. Они сейчас завалены, и мы их будем, естественно, сохранять.

– А что происходит с интерьерами?

– У меня есть мечта. Я хочу добиться, чтобы квартиры в этом доме продавались с интерьерами. Если не с мебелью, то хотя бы с оборудованием кухни и санузлов. Мне важно показать, что в доме не было никаких случайных элементов, дизайна ради дизайна, архитектуры ради архитектуры. Там каждая деталь имела очень понятный функциональный смысл. Это относится даже к покраске стен.

Все ремонты, которые там происходили, полностью забили оригинальную отделку. Сейчас мы в двух первых квартирах уже взяли 49 проб краски со стен. Разные стены в ячейках красились в разные цвета. В журнале «Современная Архитектура» была статья Моисея Гинзбурга про то, как надо красить стены, там были две цветовые гаммы – холодная и теплая, и потом была колористическая таблица Шепера. Сейчас мы будем эти цвета анализировать, сличать с шеперовской таблицей.

– Значит ли это, что цветовая гамма зависела от типа ячейки?

– Я не знаю. И никто сейчас этого не скажет. Нет никакой информации. Мы ничего не узнаем, если не будем ходить со скальпелем и сверлом, а технолог не будет исследовать зондажи в лаборатории. В двух первых квартирах мы уже открыли первую и вторую покраску. Мне самому очень интересно понять, красились ли все квартиры в разные цвета или в одинаковые. Мне кажется это такой «вкусной» частью. Я готов хоть каждую квартиру делать индивидуально, но находить оригинальные цвета.

Заказчик вот хочет, чтобы мы сделали деревянные полы. Понятно, что ксилолитовые полы практически все жильцы заменили на деревянные и паркетные, кроме, может, Милютина. Он положил ковры на этот ксилолит. Паркет я сделать готов, но стены хочу покрасить в оригинальные цвета.

– А с квартирой Милютина как обстоят дела? Вы уже занимались его «виллой»?

– Да какая же она вилла… Я всем рассказываю, как появилась квартира Милютина. Я считаю, что историческая правда не должна теряться. Начнем с того, что квартиры Милютина не было в проекте. Она появилась только потому, что не хватило денег на покупку приточной вытяжной вентилляции. А венткамера на крыше уже была. И Милютин решил сделать себе там квартиру. Они переругались с Гинзбургом вдрызг, и Милютин сказал, что сам спроектирует себе квартиру. Взял ячейку типа К, привязал к этому объему и покрасил в синий цвет. Я был там еще до того, как в ней сделали ремонт и нарисовали «Симпсонов» на стене. Сейчас их уже закрасили, но все равно это чудовищно. Мы, конечно, воссоздадим в ней оригинальную покраску. Все будет сделано так же, как и в других квартирах. Она для нас ничем не отличается от других квартир. Это в общем-то, кунштюк: нарком сделал себе пентхаус в венткамере рядом с четырьмя комнатами общежития рабочих. Имел право.

– Один из последних скандалов до того, как сменился собственник, был связан с тем, что из коридоров выносили столярку. Там хоть что-нибудь в итоге осталось?

– Немного, но осталось. Есть по чему восстанавливать. Небольшой процент окон мы все-таки постараемся отреставрировать. Но чертежи есть, и как все делать, понятно.

– А кухонные шторки, которые мы все по учебникам знаем, от них что-нибудь сохранилось?

– Подозреваю, что их вообще не было.

– Как не было? А как же чертеж?

– Чертеж этот из книги «Жилище», я его сам очень люблю. Но я нигде не видел ни одной фотографии. Нет ни одного подтверждения, никакого. Не уверен, что их реализовали. Когда я в детстве туда приходил, в тех местах, где, по проекту Гинзбурга, должны были быть кухни, стояли газовые плиты в большинстве квартир. Во всяком случае в тех, в которых я был. То есть место кухонного элемента в ячейках F было заполнено чем-то, связанным с кухней. Моя мечта – сделать кичинетты по эскизам из книги «Жилище» с той самой гармошкой; но газовых плит у нас, понятно, не будет.

– Что еще входит в ваши планы реставрации?

– Мы хотим опустить уровень земли. Там уровень пола был примерно на сантиметров 30 ниже, чем сейчас земля. Это отдельная такая программа, всегда очень много говорилось о том, что надо открыть первый этаж. То, сколько всего надо сделать, чтобы его открыть, особо не анализировалось. А прежде всего нужно понять, куда девать воду. Дом находится в низине. Сейчас вода течет под него даже с парковки перед «Новинским пассажем». Мы сделали проект, генплан, согласовали с УПДК^(?), согласовали с американским посольством. Заказчик получил технические условия на присоединение к коллектору ливневой канализации. Только благодаря этому вся эта история стала возможной. Сейчас согласовываем с полицией. Но, помимо этого, там есть сети, которые, возможно, надо будет опускать ниже, заглублять. Это тоже требует получения технических условий, выполнения работ, дополнительных средств.

– То есть проект предусматривает благоустройство?

– Я хочу сделать единую пешеходную территорию от американского посольства до парка с проходом под домом. Понятно, что исторически там была земля, а под домом бетон, но я предложил мощение гранитом по системе, которая в Москве уже принята, просто по принципу единообразия.

– А музей в доме Наркомфина планируется сделать?

– Обсуждаем этот вопрос с заказчиком. Мы убеждены, что музеефикация одной из ячеек очень нужна.