Пространство жизни архитектурной графики

В Инженерном корпусе Третьяковской галереи открыта для посещения выставка архитектурной графики «Только Италия!». Половину экспозиции составляют вещи из коллекции фонда Сергея Чобана, половину – рисунки из фондов ГТГ, и еще некоторую часть – работы четырех современных художников-архитекторов: Максима Атаянца, Сергея Кузнецова, Михаила Филиппова и Сергея Чобана.

Выставка – совершенно удивительная по множеству причин. Прежде всего качественная архитектурная графика это материал, располагающий к себе. Рассматривать ее от листа к листу, детально исследуя завитки, тени, стаффаж, ордер – совершеннейшее удовольствие.

С другой стороны нельзя сказать, что архитекторов часто показывают в Третьяковской галерее. Их там почти никогда не показывают. А тут – экспозиция объединила не только вещи из запасников галереи, такие, у которых мало шансов быть показанными в другое время, с листами из коллекции фонда Чобана, хранящимися в Берлине. В центре всего, как венец творения, помещены рисунки современных архитекторов.

Дизайн экспозиции принадлежит бюро SPEECH и Сергею Чобану, который расположил работы современников (в том числе и свои) в небольшом ротондальном зале; в окружающей его галерее выставлена графика XX века; поодаль, в двух более прямоугольных пространствах выставлены листы XVIII–XIX веков, разделенные на два блока: «Рождение темы» и «Россику» (работы иностранцев в России). Таким образом, хронология расходится в пространстве экспозиции кругами, или точнее сказать – сходится от прошлого к современности: что-то вроде кругов на воде, только наоборот.

Надо заметить, что SPEECH довольно-таки последовательно развивает мотив круглого зала в своей работе с экспозиционным дизайном: достаточно вспомнить выставку «Музей графики» на АрхМоскве 2013 года (когда берлинский музей графики еще не был открыт), или два дизайна экспозиции павильона России на венецианской биеннале архитектуры: живописную диараму города Вышнего Волочка в 2010 и «Пантеон» из QR-кодов 2012 года, недавно воссозданный в Зарядье. Круглые залы встречаются в дизайне современных выставок довольно редко – пространство ротонды не слишком удобно для экспонирования, так как имеет  свойство подавлять экспонаты и выглядеть более важным и ценным само по себе. Оно – храм, а не музей, пространство сосредоточения или даже – служения.

Это качество круглого подчеркнуто и использовано в развеске. Графика Нового времени выставлена по всем правилам музейного экспонирования и с причитающимся почетом. В ротондальном пространстве слева – графический лист перестает быть самоценным, становясь соподчиненной частью пространственного сюжета. Листы Атаянца, Кузнецова, Филиппова, Чобана развешаны в два ряда, не фиксируя внимание на каждой отдельной работе как на музейной ценности (графика XX века в круговой галерее служит переходом, само по себе кружение уже снимает музейную строгость).

Смысл высказывания достаточно ясен. Современная графика здесь не вполне экспонат, а скорее декларация самого факта ее существования – миссии продолжения и оживления традиции классического рисования. Она часть воображаемого храма искусств, тогда как историческая коллекция – что-то вроде его ризницы, хранилища ценных образцов.

Характерно, что пластическое интерьерное высказывание, столь тонко интерпретирующее содержание выставки, остается в рамках языка классики. Совершенно безордерной, но детализации и пространственных переживаний круглому залу добавляют собственно графические листы. Они его эфемерная архитектура. Чего стоит, к примеру, круглый бок Пантеона, артикулированный аккуратно прорисованной плинфой разгрузочных арок: «пантеон в пантеоне» продолжает начатую игру дальше, уже в воображаемом пространстве за плоскостью графического листа.

К сказанному остается добавить, что выставка, начиная с «основателей» XVIII века, далее исследует специфически русскую традицию любования Италией, и ближе к XXI оказывается, эта традиция приобрела здесь какие-то совершенно особенные черты, не лишенные ноты преклонения и в хорошем смысле одержимости, которую так тонко улавливает храмовая форма зала. Никто не исповедует штудии антиков так искреннее, как Максим Атаянц; никто не считает, что его архитектура рождается из акварельного пейзажа, как Михаил Филиппов; никто так не привержен самоценности жанра архитектурной графики, как Сергей Чобан, создавший ее музей и Сергей Кузнецов, постоянно выезжающий на пленеры. Вместе получается явление неоднородное, но безусловно уникальное.

Мы поговорили со всеми четырьмя экспонентами зала современного рисунка.
 Архи.ру:
– Это действительно самая масштабная выставка архитектурного рисунка из сделанных при участии вашего фонда на данный момент?

Сергей Чобан:
– Я думаю, что да. И по количеству представленных работ, и по охваченному периоду, – это масштабнейший показ. Здесь присутствуют работы выдающихся западноевропейских авторов, основателей школы архитектурного рисунка XVIII века, и огромное количество графики замечательных российских художников и архитекторов, которые активно работали в этом контексте.

– Выставки архитектурной графики, организованные вашим фондом, уже складываются в определенную последовательность. Есть ли какой-то общий план, вектор развития, или сюжет каждый раз придумывается заново?

С.Ч.: В общем-то, каждый раз придумывается заново, хотя мы у нас есть определенные принципы. В частности, мы стремимся работать с выдающимися музейными институтами. Один из наших следующих проектов будет совместным с венской Альбертиной. Доктор Шрёдер [директор музея Альбертина в Вене – Архи.ру] был в залах нашего музея в Берлине и высказал пожелание сделать совместный проект, – мы очень рады этому и горды таким предложением. Есть и другие проекты.

Есть замыслы поработать с музеем архитектуры имени Щусева, я считаю, что это очень важно.

– Вы коллекционер, график, дизайнер, архитектор – как это связано между собой?

С.Ч.: Мне кажется, что это разные звенья одного занятия. В историческом контексте архитекторы были также и художниками; занимались не только капитальными строениями, но и дизайном сцены, театральных постановок.

– До XX века у архитекторов не было фотографии…

С.Ч.: Я думаю, что фотография преследует не те же цели, что архитектурный рисунок. Рисунок запечатлевает важнейшую часть человеческого творчества – архитектуру, которую человек создает внутри природного пространства.

– Между тем Максим Атаянц и Михаил Филиппов делают классическую архитектуру, а Вы нет.

С.Ч.: Конечно нет, это не связано напрямую с той архитектурой, которую мы делаем. Мне кажется, что изучение архитектуры путем рисования может приводить к совершенно разным результатам: это и изучение пропорций, и пространственных эффектов, и ткани, и детали. Недаром же сегодня не только в российских, но и во многих европейских школах снова уделяется много внимания рисованию, потому что только за счет рисования Вы можете увидеть, как сочетаются между собой материалы разной структуры, как ткань малейших деталей перетекает друг в друга.

– Ваши рисунки на выставках это всегда очень законченные работы, рисование с натуры. Почему Вы не выставляете эскизы?

С.Ч.: Во-первых, тема данной выставки – совершенно определенная, она другого не предполагает. А во-вторых рисунки сами по себе должны обладать самостоятельным качеством. Эскизы не всегда обладают таким качеством.

– Ваше рисование больше вырастает из вашей коллекции или из вашей архитектуры?

С.Ч.: Я думаю, что все-таки коллекция выросла из рисования. И многое в архитектуре, которую я делаю, вырастает из рисования. Только вырастает не прямо. Такого, чтобы ты рисовал сооружение античного периода, а потом проектировал что-то похожее, нет. Ты проектируешь потом что-то другое, потому что законы развития пространства – разные.

 Трем другим участникам выставки нам удалось задать один и тот же, в данном случае важный, вопрос: отличается ли их графика от исторической и если да, то чем.
 
– Чем Ваша графика отличается от исторической, представленной здесь, на выставке? 

М.А.: Здесь выставлена настолько разная графика… У меня такое ощущение, что четыре современных участника выставки отличаются друг от друга почти так же сильно, как и от тех, кто висит в других залах этой выставки.

Эпохи разные. На современную графику не могла не повлиять колоссальная визуальная избыточность современности. За последние два года в мире было сделано больше фотографий, чем за всю предыдущую историю со времен первого дагерротипа. Давление визуальной избыточности заставляет по-другому относиться к рисунку и вытаскивать оттуда что-то такое, чего нету, скажем, в фотографии. Я достаточно профессионально фотографирую, поэтому мне важно сравнивать эти вещи. Но я боюсь рефлексировать на эту тему сознательно, потому что задача-то и рисунка и фотографии одна и та же... Мне хочется как-то выразить свою радость и волнение при встрече с этими зданиями. Наверное, Кваренги те же задачи решал. А результат разный, потому что эпоха другая. Как еще на это ответить?

– А почему Вы не только фотографируете, но еще и рисуете?

М.А.: А вот на это я легко отвечу. Потому что задействуются разные механизмы. Рисунок это способ изучения, единственный вид человеческой деятельности, в которой одновременно с равной интенсивностью задействованы мозг, глаз и рука. Невозможно вдумчиво и сконцентрировано провести час, глядя на какое-то архитектурное произведение, если ты не рисуешь. Это способ изучения.

Фотографируем мы для других, чтобы поделиться, а рисуешь для себя. Для усвоения. В моем случае, по крайней мере.

– Вы когда-нибудь рисовали с фотографии?

М.А.: Конечно же, как любой оболтус, обучавшийся в Академии художеств, я рисовал с фотографии ночью, когда не успевал, например, сделать курсовую работу. Тогда мне казалось, что это легче. Теперь я стараюсь этого не делать, потому что это бессмысленная имитация процесса. На мой взгляд, смысл рисования в том, чтобы рисовать с натуры.

Когда я рисую, что-то постигая, то этот процесс – глубокий. Зачем его упрощать, пытаясь получить дешево тот же результат? Или внешне выглядящий так же. В тех случаях, когда не успел на месте закончить, иногда, конечно, подсматриваешь в фотографии… Но это вторично. Поразительно, что мне сейчас с фотографии нарисовать гораздо труднее и дольше, чем с натуры. Это правда.
 
– Чем Ваша графика отличается от исторической, представленной здесь, на выставке?

С.К.: Я бы скромно сказал, что мы так не умеем. Я восхищен работами Максима Атаянца, который нашел в себе ресурс, смог погрузиться и перейти на другую степень детальности – понятно, что сложно не значит хорошо, а просто не значит плохо, – но тем не менее то, каких высот достигали старые мастера, и в терпении, и в трудолюбии, и в глазомере, – это потрясает. Надо учиться… Я пока с завистью смотрю на графику, представленную здесь; овладеть таким навыком, конечно, было бы здорово.

– Значит ли рисование классической архитектуры стремление строить классическую архитектуру?

С.К.: Нет, абсолютно не значит. Рисование классической архитектуры не надо увязывать с проектированием классической архитектуры, как чтение «Трех мушкетеров» не значит, что ты готов завтра размахивать шпагой.

– Как тогда у Вас лично связаны архитектура и рисование?

С.К.: Я в этом смысле олдскульный человек, я ценю базовые, ремесленные навыки. Мне кажется, что способ делать архитектуру не изменился и не должен меняться: человек должен пропускать через себя мысли, ощущения, чувства – компьютер не позволит выразить всё. Я много и серьезно увлекался компьютерной графикой, у меня было много публикаций и выставок, это дает мне возможность сравнить работу руками и глазами – и работу с компьютером. Когда ты владеешь рукой и можешь изобразить то, что у тебя в голове, своими руками, это помогает и лично тебе, и как инструмент убеждения тоже хорошо работает.

– Почему Вы не выставляете эскизную графику?

С.К.: В данном случае это было бы не уместно… Это не сознательная позиция; будут предложения – будем выставлять. Вообще говоря, это неправда, мы ее выставляем – на выставке «архитектора года» на Арх Москве у нас была эскизная графика. У нас много эскизов хорошего качества. Почеркушки же, на мой взгляд, попросту не будут интересны зрителям. Я бы вообще сказал, что интерес зрителей к какой-либо работе прямо пропорционален объему вложенного в нее труда.

– Как Вы начали рисовать историческую архитектуру?

С.К.: Рисовать я начал задолго до поступления в институт. Мои родители никак не были связаны ни с искусством, ни с архитектурой, а я увлекся разнообразным творчеством, макетированием, рисованием, так и попал на подготовительные курсы в МАРХИ. С тех пор я не прекращал рисовать; правда после института была пауза, когда я занимался больше не ручной, а компьютерной графикой.

Позже, начав работать с Сергеем Чобаном, где-то около 2006 года, я предложил ему ездить по разным городам, рисовать архитектуру. С тех пор мы регулярно по несколько раз в год ездим рисовать архитектуру. Наша первая поездка на пленер в Рим была, например, по следам Пиранези.

– Чем Ваша графика отличается от исторической, представленной здесь, на выставке? 

М.Ф.: На такой вопрос я не могу ответить. Я могу сказать, чем отличается архитектурная графика от архитектурного пейзажа. Я член союза художников уже 30 лет и выставлялся как художник в очень многих местах, включая Третьяковскую галерею и Русский музей. Для меня этот вопрос абсолютно понятен. Архитектурный пейзаж, которым занимались наши предки – это, прежде всего, высококачественный рисунок и организация листа с художническим подходом. Архитекторы, к сожалению, в большинстве своем рисуют полюбившийся объект как маленькую перспективу, а не как пейзаж.

В советское время я даже работал по договорам Академии художеств как чистый пейзажист. В перестройку там пришли как раз к власти серовцы – в большинстве своем хорошие художники, реалисты, Грицай, Решетников, Налбандян… Сильные, техничные графики тоже были.

Остальная советская графика развивалась в направлении модернистской организации листа: к примеру, если вода светлая, то она пишется совершенно белым, и так далее. Я же, когда начал писать, больше думал о нюансах, промежуточных тонах; оттенки белой ночи, качество рисунка, тонкости перспективы… Это сделало меня в то время довольно уникальным, меня эти старики очень любили. Я работал по договорам, приходил, показывал, они делали какие-то замечания, – было такое ощущение, что меня смотрят мастера.

Так что я не чувствую большой разницы со старыми мастерами. Если они делали не технический рисунок, а – пейзаж. К пейзажу подход был – как художника. На архитектурный факультет Академии художеств в свое время брали тех, кто рисует лучше, а на живописный – тех, кто хуже рисует. И давали диплом под названием «художник архитектуры» – так это формулировалось до какого-то, я не помню точно, года. Я не чувствую никакой с ними разницы, особенно когда это касается работ начала века. Я воспитан на работах Остроумовой-Лебедевой.

Хотя для меня интересен другой нюанс – белая ночь. Русский пейзаж был нюансирован на промежуточных состояниях. К примеру, Васильев – оттепель, ни зима, ни весна, ни свет, ни темнота, полутон, проглядывающий луч солнца… Вы не найдете в мировой живописи качественных пейзажей, в которых были бы яркое голубое небо и яркая зелень! Может быть у Рылова что-то такое может быть или у Сезанна, но это другое уже.

– Получается, у Вас две темы: ваш архитектурный пейзаж и ваша архитектура…

М.Ф.: Нет! Никакой разницы нету. Красивая архитектура должна быть связана с природой, с солнцем. Я очень хорошо знаю и люблю историю искусства. В 1980-х годах мне было интересно продолжить то, что оборвалось в двадцатые годы, когда живопись так или иначе стала превращаться в – может быть, очень качественный, – но модернизм.

– Вы считаете, это реально срастить?

М.Ф.: Да, это абсолютная реальность. В январе этого года я сдал – леса сняты с 750 тысяч квадратных метров жилых объектов.

– В Сочи?

М.Ф.: Не только в Сочи, в Москве дом на улице Маршала Рыбалко. Уверяю Вас, это воплощение стиля 2001 года, который я придумал тридцать лет назад.

– Вы ощущаете это как воплощение вашей живописи?

М.Ф.: Да, да… Я не вижу разницы.

Вы не поверите, я ведь закончил Академию, придумал концепцию и после этого первый раз взял кисточку и акварель. Я не писал ни в Академии, ни в художественной школе. А если писал, так на то, что я тогда делал, смотреть невозможно.