И еще, по словам Степана Липгарта, проект связан с определенной вехой в его работе: во-первых, это «классика» ар-деко, но в сдержанном варианте, а во-вторых, ранее архитектору удавалось в крупных жилых домах работать преимущественно с фасадами, а здесь в зону его ответственности вошли и планировки – что, безусловно, правильно, так всегда должно быть, хотя бывает не всегда, – а следовательно, связь внутренней структуры дома с его внешним видом более тесная и обоснованная.
Рост квартир и их удобств, таких как террасы и гостиные с эркерами или тройными, напоминающими о начале XX века, окнами, формирует и фасадные решения, дома растут изнутри наружу. Оставаясь тем не менее в рамках «стройной» классической типологии и такой же, не без элементов питерской «дворцовости», композиции – не исключая в то же время и перекличек с доходными домами, в чем значительную роль играют трехгранные эркеры; они дают светлые пространства внутри, а снаружи – граненую, богатую пластику, подчеркнутую лентами карнизов, чей, достаточно значительный, вынос позволяет им полноправно работать на построение фасада, и пропорциональное, и ритмическое.
Вот каким образом изменяются квартиры – посмотрим на боковой дворовый фасад протяженной части, 2 секции большего корпуса: четыре этажа получили эркеры, следующий, шестой – граненый «классический» открытый балкон, дальше – французские балконы, на которые можно выйти одной стопой, и, наконец, на восьмом ярусе – терраса, глубоко утопленная внутрь и открытая сверху. То ли «пергола», то ли «патио». Но эффектно, редкий прием и интересный для жителей – хорошие виды и прогулка или посиделки на свежем воздухе не выходя из дома. В Италии он то и дело встречается, а в Петербурге, даже в начале XX века, так не делали; вот вам и влияние общемирового ар-деко.
Ну и что очень существенно: реализация отвечает замыслу, достаточно сравнить пару ракурсов. Не всегда архитектору удается гордо сопоставлять рендер и фотографию, а тут – вот, пожалуйста.
Интрига состоит в том, что дома стоят во дворе, а двор сформирован примерно поровну недорогими доходниками XIX века и послевоенными «сталинскими» домами, на одном из которых есть отпечаток воспоминаний о питерской неоклассике, но не очень отчетливый. В основном же те и другие дома в историческом окружении – довольно-таки экономной архитектуры своего времени, что легко объясняется бывшим полупромышленным статусом территории. До XXI века это было не очень дорогое место.
То ли дело сейчас. Тут растут новые кварталы, не то чтобы экстра-элитные, все же не самый центр, но современные. Статус места меняется, уже заметно изменился. Недавние дома есть и по соседству, южнее и юго-восточнее; – но ID Moskovskiy, хотя и тоже принадлежит к недавней застройке, ведет себя иначе: он заметно консервативнее нового окружения, то чересчур броского, то высокого, то несколько типизированно-предсказуемого. Он, не без толики снобизма, – «общается» скорее с близлежащим историческим контуром.
Впрочем тоже по-своему, на новом уровне: прячется во дворе а деревьями, машинами, гаражами, но при всей заявленной сдержанности он заметно репрезентативнее внешнего контура. За неряшливостью дворовой жизни выступает уверенно-ритмично, с достоинством держит марку, настоящий hidden jem, так просто не найдешь, а найдешь – удивишься. Из полуклассического окружения «вытягивает» важные мотивы и развивает их в своем авторском духе.
Если войти в арку дома архитектора Льва Косвена 1953 года – он тут, к слову, один из «украшенных», он вспоминает о неоклассике, тут над аркой помещены мирискуснические гирлянды, тройное окно, ниша... – то мы видим торцевой, но главный фасад «Московского». Он не то чтобы повторяет композицию Косвена, но входит с ней в определенный резонанс: к примеру, высокая, объединяющая 2 этажа, ниша над входом совершенно точно находит отклик в композиции торца нового дома.
Но гирлянды исключены из оборота, а пластичность и ритмичность в «Московском», особенно в его обращенном в сторону проспекта фасаде, нарастают. Окна – больше, лопатки в желобках каннелюр, по краям слоистые, как любит ар-деко, поверхность сложнее. У Косвена довольно много плоскости, пусть и покрытой тонким штукатурным рустом, – здесь плоскостей меньше, а окон больше. Хотя не из-за перекличек ли с соседом по проспекту возникает трехризалитная композиция? У Косвена центрального ризалита почему-то нет, но боковые очень акцентированы. И не потому ли на главном фасаде «Московского» плоскостей больше, нежели на других, боковых?
Любопытно, как тут формируется репрезентативный фасад – по принципу «обращения в сторону проспекта». Он встречает входящего из важной части города, поэтому он главный, хотя если посмотреть на план, то «приставлен» к протяженному корпусу сбоку. Классическая симметрия на нем очень проявлена, он строго выстроен, но с точки зрения композиции всего объема и комплекса в целом – выстроен вольно, исходя из особенностей участка и городского контекста; асимметрично и – гибко реагируя на возможности, предоставленные участком.
Самое интересное в главном фасаде – портал входа. Он двухэтажной высоты, его рамка вынесена далеко вперед, а в плане он – экседра, полукруглая ниша, хотя без полусферы конхи. Решение редкое, неожиданное, восходящее к ар-деко, принадлежит к особенностям почерка Степана Липгарта: он как правило вытягивает входные группы, насколько возможно, по вертикали, и делает их максимально пластичными. Входы – отдельная «фишка» его домов.
Увы, авторский проект интерьера лобби не был реализован, а полукруг ниши строители выложили как-то не очень аккуратно. Где вы, мастера 1910-х?
Второй вход, протяженной секции, вторит первому, но без круглой ниши, хотя в верхней части появляется ряд полукруглых желобков. Чем не каннелюры; причем мотив распространяется и дальше, в других частях дома, доступных для взгляда пешехода.
И тоже – деталь нетипичная для нашего времени, которое вроде бы увлечено ар-деко, но воспринимает его чаще как рыночный продукт, а значит, поверхностно. Рамки, карнизы, фиалы – и все. Но Липгарт в своих реинкарнациях стилистки тридцатых годов идет как правило дальше, поскольку давно увлечен исследованием предмета.
Другая важная, и тоже реализованная часть комплекса – пилонада-стоя, которая соединяет два корпуса. Там можно гулять, от лобби на ее верхний ярус ведет лестница, а внизу прятаться от дождя. Галерея зонирует двор, делит его на две части.
Уже из вышесказанного очевидно, что пластика тут разнообразна, и меняется, оставаясь в рамках заданной темы, от фасада к фасаду, но нюансами. К проспекту обращен «дворец», во двор – «доходный дом», но ведь доходные дома XIX и начала XX века никогда не имели таких дворовых фасадов. Тут дворовый фасад – как уличный. Получается немного наизнанку, дом, поставленный среди двора, исторически скорее всего был бы крайне простым и недорогим; но теперь не так. Фасады уличного вида, и более репрезентативные, нежели здесь же рядом, на самой улице, оказались во дворе. Так уж исторически сложилось, шуба наизнанку. Но в наше время не все знают, как исторически носили шубы, а что казалось странным, – все изменилось в общепринятых представлениях несколько раз, вот и более «парадный» дом за сдержанным фронтом красной линии тоже представляется вполне нормальным явлением; даже характерным.
Нижний ярус фасадов выполнен из стеклофибробетона, имитирующего песчаник, верх – штукатурный; что, к слову, надо признать нормальным для Петербурга, не так много в нем исторических домов из камня. Во всех частях пластика насыщенна, но в нижнем ярусе больше элементов, рассчитанных на рассмотрение вблизи, особенно много каннелюр, с правильными, полукруглыми, желобками. Им вторит руст, интересный, с двумя уровнями рельефности – выступающими камнями. Наверху преобладают пластинчатые уступы, чередующиеся с металлическими решетками, чей волютообразный изгиб внезапно напоминает бидермайер, стилистику более раннюю, чем ар-деко, середины XIX века, и ненавязчиво смягчает жесткость преобладающих прямых линий. Словом, здесь есть, что разглядывать.
В пространстве дом организован асимметрично, но логично: два объема разной длины, но с родственной трехризалитной композицией, одна обращена на запад, другая на восток, параллельны Московскому проспекту. Один, самый протяженный, перпендикулярен; пилонада – тоже параллельна. Получается фрагмент системы, внутренне срежиссированный наподобие молекулы или кристаллической решетки, но помещенный в хаотичную среду двора. Отчасти это построение – и по осям, и по равновесию симметрии и асимметрии, – напоминает план соседней школы архитектора Александра Лишневского, тридцатых годов, как-то они, особенно если смотреть сверху, перекликаются друг с другом, выстраивая родственные фрагменты городской ткани – отчасти регулярные, но не лишенные «модернистской» асимметрии.
Тут хочется вернуться к сказанному вначале. Бурный рост «новой жизни» за Обводным каналом состоит, в основном, из энергичных вторжений: по большей части они претендуют на значительный фрагмент города, переформатируют его «под себя» полностью.
Тактика «Московского» другая. Он, с одной стороны, в силу обстоятельств: участок достался во дворе, а с другой стороны в результате выбора классической стилистики, – достаточно глубоко погружается в контекст и развивает найденные в нем идеи. Новое прорастает в старом, без всякого принуждения улавливая и развивая его «дизайн-код». Тонкий и интересный способ общения с городом. Рыночная ценность ар-деко тут как будто, да позволено мне будет так сказать, рифмуется с общекультурной ценностью архитектуры классического плана.
Ну да, мы же в Петербурге. Тут каждый гриб должен колонной или аркой прорастать; хотя и не всегда так делает.