Контекст у жилых комплексов в районе реки Охты, на Магнитогорской улице и на Малоохтинском проспекте – общий. Участки находятся на границе исторического и советского Петербурга, в рыхлом поясе, наполненном как дореволюционными жилыми и промышленными зданиями, так и советскими хрущевками. Впрочем, виды из обоих домов откроются роскошные – на другом берегу самый что ни на есть исторический город с ансамблем Смольного и Никольским собором. Район перспективный, недалеко находится питерский Артплей, рядом строится жилой комплекс шведского девелопера. Главной точкой отсчета при обращении к кирпичной архитектуре стала судостроительная фабрика 1911 года постройки, сменившая много названий, из которых наиболее запоминающееся «Фабрика Лепсе», – краснокирпичный дореволюционный пром с башней, где в наше время поселился бизнес-центр.
ЖК Alter на Магнитогорской улице
Если контекст у проектов на Магнитогорской и на Малоохтинском был сходный, то согласовательные мытарства оказались разные. Сначала дом Alter на Магнитогорской был задуман автором в стиле кирпичного экспрессионизма (Backstein expressionismus) – разновидности ар-деко, характерной для масштабных немецких и голландских зданий 1920-х типа Чилехауса в Гамбурге или высотки Анцайгер в Ганновере, в которых бурные процессы машинного века уже очевидны, но кирпичная оболочка еще держится старых приемов ремесленного качества. Романтизм и гигантомания, с одной стороны, рукотворный, замысловатый маньеризм кирпичных узоров – с другой.Первый вариант Alter’a был домом с «бастионами», решенным в форме несимметричного каре, отмечавшего изгиб реки. Венчающую балюстраду украшали пинакли в виде фабричных труб – дань индустриальному пейзажу. Вообще фабричные трубы вызывают у архитекторов загадочные чувства: в них видят кампаниллы (а в фабриках – базилики), английский раннеиндустриальный пейзаж из труб представлялся Шинкелю курящимися египетскими обелисками. Степану Липгарту, наоборот, в пинаклях явились фабричные трубы (у Михаила Белова, помнится, были пинакли в виде нефтяных вышек). На мой взгляд, технике самое место – в пинаклях, на периферии, как горгульям – в водостоках готических соборов. Архитекторы же фабрику романтизируют и, пожалуй, чувствуют в ней энергию и витальность.
Так вот, романтический Backstein Expressionismus не прошел согласование у главного архитектора Петербурга, и второй, классический, вариант дома Alter также не был принят. Постепенно жилой комплекс на Магнитогорской приобрел вид сгруппированных вокруг двора трех кирпичных башен, которые выстраивают диалог с тремя белыми башнями другого архитектора, расположенными в непосредственной близости. Так что получилось некое посвящение. Поэты и композиторы свои произведения часто посвящают, а архитекторы почему-то нет. На моей памяти первый случай.
Три башни выполнены в так называемом «ребристом» стиле американского ар-деко. Ребристые углы уступов подчеркивают вертикальное движение, линии умножаются и стремятся вверх, завершаясь характерными скруглениями, как струи фонтанов, взмывшие вверх и достигшие предела высоты. Террасы последних трех этажей как раз и покоятся на этих «струях». Плюс есть еще пространство на крыше для жителей пентхаусов. Террасы – характерная черта американского ар-деко, а вот окна с мелкой расстекловкой в клеточку как раз больше свойственны амстердамскому и гамбургскому кирпичному экспрессионизму. Кстати, все окна – французские, до пола, чему нельзя не порадоваться.
В соответствии с принятой структурой, в стилобате и в нижних этажах разместят коммерческие помещения. На крыше стилобата будет закрытый двор, а под ним – паркинг. Любопытно совмещение масштабов. Масштаб стилобата – один этаж, а нижний регистр башен с пилястрами – три этажа. Если башни формируют градостроительную акваторию – поскольку воспринимаются с дальних точек, – то стилобат (с кофейнями) и въезды в паркинг ориентированы на человеческий масштаб и уличное пространство. Кстати, два общественных пространства – набережную, что идет вдоль исторического «Завода Лепсе» через квартал Alter к шведскому жилому комплексу, и двор – благоустроят в рамках проекта.
Дом на Малоохтинском проспекте
Этот дом предназначен для еще более пестрого контекста: желто-белое классическое казенное здание, доходный дом Серебряного века, лишенный декора, и советские пятиэтажки 1960-х. На участке ранее уже было спроектировано здание, однако его решения не удовлетворяли заказчика. Первоначально новый проектируемый объем складывался криволинейным, со сложным силуэтом, шел поиск наиболее оптимальной композиции с точки зрения инсоляции и показателей. В дальнейшем заказчик предпочёл вернуться к более простой форме, которая была задана в предшествовавшем проекте. Все фасады состоят из трех ярусов по два этажа плюс двухэтажный «цоколь» и аттик. От того, что этажи объединены по два, возникает зрительный эффект уменьшения высоты: кажется, что этажей пять, а на самом деле – девять. Дом выходит на улицу торцом, он же главный фасад. Композицию держат два эркера с нишей между ними. Чувственной линией эркеров проект адресуется к доходному дому начала ХХ века в стиле модерн, в частности к произведениям Алексея Бубыря. Один из вариантов даже был штукатурным, и в нем это происхождение особенно заметно.Асимметричная ниша между эркерами вносит в композицию главного фасада легкий элемент нерегулярности. Как будто волна прошла по поверхности, оставив на ней след, и сдвинула эркеры относительно оси. На самом деле эркеры пришлось заузить, чтобы они согласно нормам не превышали 30 % площади фасада. Эркеры опираются на консоли в виде перевернутых архитектонов – ар-декошная деталь! Кирпичная стена утончается кверху: в бельэтаже профилированные обрамления окон подчеркивают массу стены, в следующем ярусе лопатки между окнами становятся уже, а в третьем эркерном ярусе кирпичные лопатки частично закрыты металлическими пластинами. Возникает эффект уменьшения плотности и растворения телесности стены.
Подобная игра есть и в нижнем ярусе, который трудно назвать цокольным, так как он выглядит легким, состоит из двух стеклянных этажей, общественного коммерческого и жилого. Зрительно они объединены стеклянной плоскостью, на которой сгущаются и разреживаются кирпичные «шторы». Дворовый фасад организован с помощью ризалитов и эркеров, но более плоских и регулярных. С противоположной стороны дом имеет выступ со скруглением, здесь как бы продолжается движение волны, начатой на главном фасаде. В аттике находится пентхаус, стена здесь облицована ребристым кирпичным узором в виде «резинки».
Дом планируется облицовать благородным клинкером, окна у него современные, лофтовые, с темно-серыми алюминиевыми рамами. То есть промышленный лофт в самом привлекательном, кирпичном, варианте скрещён с экспрессивной пластикой доходного дома Серебряного века. Также вспоминаются эксперименты с эркерами в кирпичном экспрессионизме и в застройке Петроградской стороны 1920-х годов. По-видимому, совмещать кирпичный лофт с традиционной архитектурой вообще плодотворно. Например, в московском здании Рассвет LOFT Studio промышленная эстетика была наложена на прием Нового Урбанизма, когда фасадный фронт состоял как бы из нескольких узких домов. Коктейль кирпичного лофта с ар-нуво и ар-деко в доме на Малоохтинском проспекте также весьма убедителен.
Обе вариации кирпичного дома, предложенные Степаном Липгартом, представляются мне перспективными для современного города. Трактованная творчески кирпичная кладка формирует в первых ярусах комфортную для глаза пластику, позволяя строить выше сколько угодно одинаковых этажей, если это необходимо. Значительная часть Манхэттена и других районов Нью-Йорка выстроена именно так. Для крупных российских городов, где по обстоятельствам непреодолимой силы не удается создавать гуманную 7-8 этажную застройку, фактурный кирпич разной степени ордерности – отличный выход. Там же, где масштаб меньше и ТЭПы не столь сильно довлеют над автором, возможности кирпичной пластики совершенно безграничны, что и доказывает проект на Малоохтинском проспекте.
P.S. Человек как художественная задача
Единение человеческого начала и художественных ценностей в традиционной архитектуре считалось непреложным. Превращение машины в идола, случившееся в архитектуре авангарда, привело к полному вытеснению человеческого, которое выражалось раньше в ордере, пластике, человекоподобии здания. Этот процесс продолжается около ста лет. В XXI веке наличие в поэтике архитектуры человеческого начала не только не считается обязательным, но о нем даже не вопрошают. Отчасти проблематика человека переместилась в благоустройство и планировку квартир, но там речь идет о чисто функциональном, то есть усеченном понимании человека.Фабрика начала ХХ века была домом для машины, но парадоксальным образом сохраняла человеческое начало в строении кирпичного фасада, пропорциях, силуэте, карнизах и наличниках. Теперь мы ценим и сохраняем доавангардный кирпичный пром, причем сохраняем именно оболочку, распоряжаясь внутренним пространством по своему усмотрению. Как хорошо, что форма не следовала функции! В кирпичном экспрессионизме 1920-х жилой дом, напротив, в каком-то смысле стал фабрикой, наполнился индустриальной романтикой, но человеческое сохранил априори благодаря рисунку рукотворной кирпичной кладки.
Сегодня архитекторы о человеческом начале как художественной задаче не спрашивают, поглощенные менее высокими, хотя и не менее важными, задачами. Но для Степана Липгарта этот вопрос был главным в период получения образования. Именно о человеке состоялся спор студента Липгарта с деконструктивистом Томом Мейном, и вектор был выбран Степаном именно тогда. Во всех своих петербургских проектах – ЖК «Ренессанс», ЖК «Бомонд» и ЖК «Маленькая Франция» на Васильевском острове, архитектор занимается исследованием пластики фасада, в котором человек так или иначе присутствует. И два кирпичных дома на Охте – не исключение.
Остается, конечно, еще главный вопрос «Зачем?». Зачем человек в архитектуре? Ответ, по крайней мере для христианина, очень простой. Человек – это образ Божий. Выкидывая из архитектуры человека, мы устраняем из нее и Бога. Остается природа и техника, экологический тоталитаризм и роботизированная цивилизация, которые мы и наблюдаем в надвигающемся шестом технологическом укладе. Искусство и архитектура (если она – искусство) всегда точно предсказывают образ будущего. Хорошо, что они оставляют нам надежду.