Бруно Крукер: «Мы все участники конкурса на самое тихое высказывание»

Бруно Крукер, партнер цюрихского бюро von Ballmoos Krucker Architekten, посетил Москву в связи с выставкой «Швейцарские поселки», состоявшейся в ЦДХ в рамках Арх Москвы и V Московской биеннале архитектуры. Кураторы выставки – Елена Косовская и Юрий Пальмин, архитекторы выставки – Кирилл Асс и Надежда Корбут, графический дизайн – groza.design. Выставка осуществлена при поддержке фонда «Про Гельвеция» и архитектурного бюро «Проект Меганом».

Архи.ру:
– В анонсе к выставке «Швейцарские поселки» есть цитата архитектурного журналиста Акселя Симона: «Архитектуру бюро von Ballmoos Krucker едва ли можно назвать «душевной». Понимаю, что это слишком громкие слова, и, как мне кажется, дело вовсе не в душевности, но – дабы не вводить никого в заблуждение – хочу попросить вас пояснить, в чем особенность вашей архитектуры, и, как вы думаете, почему она кому-то не угодила?

Бруно Крукер:
– Это не то что бы лестное замечание, но я слышал что-то подобное и ранее (улыбается). Все дело в том, что по сравнению с другими швейцарскими архитекторами мы менее сконцентрированы на «идеальной детали», отдавая предпочтение тектонике и материальности объекта в целом. Можно сказать, что наша архитектура жестче, чем у других, ее даже можно назвать брутальной. Брутализм – основополагающий термин, так как именно это направление в архитектуре 1950-х – 1970-х годов повлияло на нашу философию и восприятие профессии. Мое увлечение брутализмом началось еще в студенческие годы, а лет десять назад я делал исследование работ Элисон и Питера Смитсонов [«Komplexe Gewöhnlichkeit – Der Upper Lawn Pavillon von Alison und Peter Smithson», 2002] и окончательно убедился в своих предпочтениях.





– В конце лекции в школе МАРШ Евгений Асс попросил вас обозначить цель вашей практики, перечислить закрепившиеся за вами приемы и методы, и, как мне показалось, вы немного смутились. В чем же причина ваших сомнений?


– Я не из болтливых, и мне довольно сложно отвечать на подобные вопросы. Это похоже на то, как дети спрашивают, что и почему. Такие вопросы обескураживают и ты никогда, по большому счету, к ним не готов. Мне кажется, что моя архитектура стремится быть реальной, без прикрас, вовлеченной во множество жизненных процессов – привычной каждому. В первую очередь, необходимо отдавать должное самым обычным, повседневным процессам, влияющим на уклад жизни, и только так вы поймете, куда поставить стол, диван, кровать или унитаз. Ведь архитектура – фон для жизни. И вы, как зритель, не замечаете всю сложность пространственной структуры, не понимаете взаимозависимость конструктивных элементов, вам совершенно неважно чуть больше, чуть меньше этот шаг колонн, или нет. Однажды, хорошо известная вам Елена Косовская, один из кураторов выставки, даже назвала это мое стремление «тягой к уродству» (смеется).





– Книга Thinking Architecture [«Размышляя об архитектуре»] Петера Цумтора начинается с небольшого пассажа, где автор рассказывает о детских воспоминаниях как о сильнейших импульсах, повлиявших на его дальнейшее восприятие архитектуры. Есть ли у вас подобные истории?

– Таких мощных истории, как у Петера у меня нет (улыбается). Но был ряд событий, благодаря которым я осознал, какая она – моя архитектура. В то время, когда я был студентом, аналоговая архитектура [Analogue Architecture] набирала обороты, пользуясь удивительной популярностью среди моих однокурсников, среди которых был небезызвестный Валерио Ольджати, тогда принявший на себя роль некого «гуру» в студенческом сообществе. Я наблюдал за этим течением со стороны, не то что бы отрицая его, скорее, я старался найти что-то свое. Тогда же Херцог и де Мерон активно начали свою работу, идеи которой проистекали из конструктивной системы с неожиданным сочетанием материалов. Не таясь, могу сказать, что они сильно повлияли на меня.

Это был поворотный момент в архитектуре Швейцарии, до того утонченной, с большим вниманием к деталям, настолько чистой и стерильной, что это сводило с ума. Швейцарский контекст можно противопоставить русскому, хаотичному, беспорядочному, немного запущенному. В начале 1980-х мы поняли – хватит с нас этой чистоты – и вдохновлялись опытом «старших», деревянными домами, которые априори не могли быть идеальными. Мы были своего рода провокаторами. К примеру, жилой комплекс Stoeckenacker в Цюрихе, один из первых наших проектов, был и остается радикальным не только для архитектурного сообщества.

– Кто для вас выступал в роли своеобразной «точки опоры», может быть, даже наставника? Необходимо ли ссылаться на опыт предшественников в рамках архитектурного образования?

– Когда я только начинал, с восторгом изучал работы Мирослава Шика. Многие из моих друзей попали под его влияние, они делали удивительные проекты, но никогда не показывали свою «точку опоры», скрывая, что они ссылались на существующие здания. Сейчас же ситуация диаметрально противоположная. Валерио Ольджати заполнил свой сайт множеством вдохновляющих его фотокарточек, собрал целую коллекцию [The Images of Architects] «точек опоры» известных швейцарских архитекторов. Эта тема крайне актуальна. Еще в 2009 мы с моим коллегой Томасом фон Бальмосом делали выставку «Bauten und Spekulationen \ Здания и рассуждения» в Берлине, посвященную этой теме. Внутри галереи Aedes мы сделали павильон из ОСБ, где развесили свои скетчи, работы, а также копии изображений, которые на нас повлияли.

Ссылки очень важны, потому что они во многом облегчают коммуникацию между живыми архитекторами. Если кто-то из студентов или молодых сотрудников не понимает то, что я хочу сказать, то я показываю пример, все просто.

В работе со ссылками нужно понимать, что это не прямая цитата, свободная от контекста. Вам необходимо переосмысливать увиденное, а не копировать его подчистую, нет смысла показывать виллу Палладио, мол, смотри, с кем говорю, вот она, моя «точка опоры», как будто это важнее, чем то, что ты отвечаешь. Хотя, к сожалению, студенты, как и довольно большой процент преуспевающих профессионалов, паразитируют на приемах, а иногда даже повторяют объекты мировой архитектуры, по сути, ничего в них не вкладывая своего. Это уму непостижимо. Возможно, в моих постройках все менее очевидно, но, присмотревшись, вы увидите эту вневременную связь со множеством основополагающих источников.

Существует целая вселенная важного: Смитсоны, Пуйон, Алехандро де ла Сота, с творчеством которого я познакомился на своем академическом поприще еще лет в тридцать (а мой коллега, основатель бюро, Томас фон Бальмос, даже работал с ним), канадский художник Давид Рабинович, сознающий удивительные плоскостные композиции, переосмысляющий понятия – деление и дистанция восприятия. Ну и, конечно, кино, я без ума от Антониони, был год, когда я жил в Париже, за который я просмотрел если не всех, то большинство гениев мирового кинематографа. Выбор «точки опоры» обусловлен проектом, типологией, формой, материалом и т.д., иногда мы даже ссылаемся на позитивный опыт ныне живущих и процветающих коллег (улыбается). «Точка опоры» – это ваш бэкграунд, соприкасаясь с которым, вы создаете что-то свое. Мне кажется, каждый архитектор должен вгрызаться в окружающий мир, в то, как другие пытались и пытаются по сей день что-то создать, объяснить. Это своего рода профессиональная преемственность.





– В рамках выставки ваш проект жилого комплекса «Тримли» кураторы назвали «Модель для сборки», по произведению Хулио Кортасара. Но не будем о книге, в своих проектах вы часто используете панель, однако панель – унифицированный объект промышленного масштаба, глобальный по своей сути, в вашем случае становится уникальным. Говорит ли это о чем-то локальном, о том, что вы заигрываете с глобальным, порождая новые интерпретации?

– С этого все начиналось, но то, к чему мы пришли, можно скорее назвать специфическим, чем локальным – в хорошем смысле этого слова. К примеру, «Тримли» – размышление о «повторе» дверей, окон, типологий квартир. При этом важно понимать, что каждый раз изгибая форму, вы меняете типологию, делая ее уникальной по своей сути. То же происходит в отношении сетки дома, которую едва ли можно назвать регулярной, да и сеткой вообще, это какой-то рациональный порядок, но он скорее тяготеет к художественному, чем техногенному. Это не монотонный бесконечный фасад, в нем заключен ряд повторяющихся шагов, создающий особую ритмику, являющуюся и правилом, и исключением. Неким подспорьем ко всему проекту послужила книга, написанная французским философом Жилем Делезом «Различие и повторение», где поднимаются вопросы о сути разнообразия, заложенной в, с первого взгляда, одинаковых вещах, что немного отдает структурализмом, но в то же время эта идея мне полностью импонирует, то как у «слов» с одинаковым написанием появляются разные значения в зависимости от их положения в контексте. Хотелось бы верить, что моя архитектура говорит о чем-то подобном, так как мне интересно переосмыслять догматы – элементы, модули, те же пресловутые сетки. Большинство типовых домов – результат индустриализации, где архитектор-проектировщик хотел просчитать все. К примеру, так некогда популярный Эрнст Нойферт упростил понимание процесса проектирования до невозможного. Я не то что бы борец с технократической мыслью, скорее, не сторонник унификации архитектуры, но и методов Superstudio я не приемлю, уж больно они далеки от реальности. Возвращаясь к вопросу, я бы не сказал, что наш метод говорит о какой-то локальности, скорее он акцентирует внимание на особенностях местности, ее специфике.

– Вы используете сетку и строительный материал как гештальт. Правильно ли я понимаю, что расшивка между блоками – важная часть вашего тектонического восприятия архитектуры?

– Радость узнавания – важная часть игры. Любой материал обладает конструктивными, культурными и эстетическими особенностями, исходя из которых ты начинаешь формировать архитектуру, раскладывая ее на элементы. Существует нерушимая связь между материалом и конструктивной сеткой. Наш инструмент – бетонный блок. Но наш типовой элемент – это не та панель прямоугольной формы с отверстием под окно, повсеместно встречающаяся в Москве, никак не реагирующая на конструктивную систему и проем, это визуально насыщенный блок, имеющий свое индивидуальное место в комбинации, пусть и не рукотворный, но ручной по характеру своего создания. Некоторые из таких блоков несут в себе тот самый гештальт, кажутся чем-то само собой разумеющимся на дальней периферии сознания, к примеру существует отдельный блок, оконная перемычка, создающий ощущение безопасности, понятный любому, пусть и неподготовленному зрителю. Следовательно, панель становится результатом чего-то большего, чем бездушной штамповки. В свою очередь, сама панель в сознании потребителя – знак, отсылающий к определенному времени, знак, который я пытаюсь интерпретировать, выявляя свойства материала. Бетон должен оставаться бетоном вне зависимости от способа обработки и пигментации, это архетипичный материал, почти не подверженный старению. Но, бесспорно, есть и другие примеры, которые по своей структуре и «модели сборки» можно без труда назвать тектоническими.

– Говоря о других примерах, почему не кирпич, в природе которого изначально заложена модульность? Зачем заново изобретать велосипед?

– Все дело в том, что в Цюрихе нет традиции работы с кирпичом, это что-то не наше, используется довольно редко, да и дороговато. Хотя мы делали несколько кирпичных объектов. Я уважаю кирпич, возможно, так на меня повлиял Стивен Бейтс – мой английский коллега. Но, поймите, для Англии, Голландии или Бельгии – это классический материал, работа с которым сформировала мощный культурный пласт.

Ну и ко всему прочему, кирпич подразумевает определенный масштаб, который мы не можем себе позволить. Вы подбираете материал на соответствие множеству требований, но важно понимать, что каждый стык требует отдельного внимания, вне зависимости от его материальности. Вы не можете построить стометровый кирпичный фасад, так как существует огромное количество конструктивных особенностей, продиктованных самим материалом, вам нужны деформационные швы с определенным шагом и т.д. Вернее, не так, можете, конечно, но зачем травмировать здание, зачем убивать цельность, саму суть этого материала. На своей лекции я показывал здание Кая Фискера в Копенгагене, огромное по своему размеру, но, к сожалению, так уже никто не строит.

– Несмотря на высокий уровень жизни в Швейцарии, в каждом доме есть бункер (и это при том, что вы не участвовали в мировых войнах). Бункер – мощный архетип, часть вашей ментальности, говорящий о безопасности, это убежище, что-то подобное я чувствую по отношению к модернистским послевоенным гипер-структурам Фернана Пуйона, что-то подобное проскальзывает и в вашей работе. Можно ли говорить, что ваша архитектура апеллирует к этому образу, присутствует ли эта связь на самом деле, или это мои домыслы?

– Пожалуй, эта связь неслучайна, но, может, она немного преувеличена вами, так как мы в своей практике смещаем акценты с феноменологической составляющей в сторону реальной жизни, но, говоря о цельности, тектонике, вы абсолютно правы. Здания Фернана Пуйона прямо-таки кричат о безопасности, это камерные, независимые структуры, с расшивкой фасадов на каменные глыбы. Это удивительные по своей атмосфере постройки, что непосредственно связано с тем, как они стареют. К примеру, его знаменитая постройка в Алжире, Climat de France, на данный момент «обживается» местными пользователями совершенно не так, как хотел бы этого автор, но его архитектура настолько сильна, что «несанкционированное» заполнение колоннад, любого рода бриколаж, никак не может ей навредить. Поэтому и я стараюсь быть дипломатичнее по отношению к обитателям моей архитектуры, позволяя им «осваивать» свои объекты, все время прокручивая в голове слова Луиджи Сноцци, отца тичинской архитектуры: «Вы должный создавать здания, которые будут умирать достойно». Хочется верить, что любая из наших построек будет просто восхитительной руиной (улыбается). Мы стараемся делать максимально гибкую для жизни структуру, допуская, что в недалеком будущем она будет перестраиваться, ведь вы должны воспринимать архитектуру не только в момент ее рождения. К примеру, мы сделали проект дома престарелых, где структура изначально предоставляет поле для деятельности, не настаивая на каком-то конкретном сценарии. До определенного момента для данной типологии было принято устанавливать несущие стены между каждой комнатой, что усложняло процесс реновации, поэтому многие из этих построек 1960-х годов сносятся из-за неактуальности, так как стандарт жизни во многом поменялся.

– Но разве это плохо, что архитектора как бы настаивает: или так, или сноси? Вот Дом Ванны Вентури был выставлен на продажу, что произойдет, если вдруг будущий владелец захочет там что-то переделать?

– А почему нет? (смеется) Конечно, есть объекты, в которые нельзя вносить изменения под страхом смертной казни, но все зависит от каждого здания в отдельности. Если архитектура обнажена до предела, ей все нипочем.





– Если структура может быть чем угодно в дальнейшем, то, возвращаясь к представленному на Арх Москве, должна ли архитектура реагировать на свое содержание, я говорю об отпечатке, который накладывает социальная составляющая на типологию, или же архитектора переживет любую функцию? Вступали ли вы в контакт с будущими жителями еще на стадии проектирования? Проводили ли исследования?

– В нашем случае это исследование было необязательным, так как кооперативное жилье – типичная модель для Цюриха и составляет примерно 1/4 от всего жилого фонда. Хотя на данный момент этот стандарт претерпевает всяческое переосмысление, в MAW [«Больше, чем жилье»] присутствует идея коллективной формы собственности, а «Тримли» – вполне традиционный многоквартирный дом. Работа в данном контексте подразумевает преимущественно жилье, избегая внедрения всевозможных коммерческих структур. Предпочтительно смешение нескольких типологий квартир. В «Тримли» есть как 3-, 4-, 5-комнатные квартиры для многодетных семей, так и небольшие однокомнатные квартиры для пожилых людей, рассчитанные на одного, двух человек. Важно отметить, что за последние несколько лет размер жилых площадей был пересмотрен, квартиры стали меньше, возник новый стандарт, появление которого во многом спровоцировано кризисом…

– Так вернемся на шаг назад, что же важнее – типология или структура?

– Понимаю, возник диссонанс, есть то, что мы не в силах изменить в архетипе жилья. В истории Швейцарии был печальный опыт создания гибких планировочных решений для жилых домов, но когда у вас семья, дети, то ваши требования к квартире возрастают, вы хотите получить изолированный дом, крепость. Ваша повседневность требует определенного набора функций, их классификации. Со своей стороны мы стремимся предложить рациональное использование квадратных метров, выявленную конфигурацию и работающую схему жилых пространств. Архитектор должен оперировать структурой, но не типологией. К примеру, жилые дома, широко распространенные в XIX веке, с лестницей по центру, перед которой есть то, что мы называем Diele, своего рода холл с множеством дверей, в Цюрихе немало подобных домов. Я жил в одной из таких универсальных по своей сути квартир, они могут быть офисным, жилым, каким угодно пространством, так как каждая из комнат имеет свой независимый доступ. Понимаете, вам просто в голову не придет убрать стену. Мирослав Шик до сих пор прибегает к этой традиционной для Швейцарии структуре, и не случайно.

– Это и есть ваше видение «устойчивости» в архитектуре?

– Да! Если вы не стремитесь к сносу, то это лучший сценарий, который можно прописать. Даже если это трудозатратно, оно того стоит. План и пространство, все взаимосвязано, в том числе немаловажен материал фасада, так как если вы делаете дом из дешевых материалов, то будьте готовы, что ваше детище разрушится уже при вашей жизни.





– Жизнь в кооперативном поселке – своего рода несогласие с окружающей действительностью. Есть в этом что-то посттравматическое, как будто мы возвращаемся в послевоенное время, вернее, приравниваем нынешнее к тому, ведь не случайно существуют все эти правила – жить могут только семейные пары, иногда только с детьми и т.д. В упомянутый вами MAW не может попасть простой смертный, это своего рода крепость. Но от чего они защищаются? Воина? Глобализация? Капитализм? Стремятся к самоидентификации? Как вы расцениваете эту тенденцию с профессиональной точки зрения?

– Пожалуй, они выказывают определенного рода пренебрежение к современным нормам, но эта форма жизни обоснована не столько идеологией, сколько стремлением к архаичному, заложенному в каждом человеке укладу. Некоторое время назад я говорил с Анной Броновицкой, и она сказала, что россиянам по причине множества исторических событий претит всякого рода коллективность. Но ведь для нас это совсем другое. К примеру, говоря о MAW, его жители пытаются создать место, где каждый знает в лицо своего соседа, выстроить доверительные отношения. Они пытаются создать безопасную среду, автономную по форме управления структуру. Ну и, конечно же, если уйти в глубь этого понятия, то кооператив далеко не коммуна, здесь не стоит вопрос об общности имущества или труда. У каждого есть выбор: становиться частью коллективного или нет. В каждом поселке есть что-то вроде общественных или полуобщественных пространств, для соседского, совместного времяпрепровождения. Но выбор, возможность выбора, отличает этих людей, это их самостоятельное решение, а не навязанное извне.

– Не кажется ли вам, что все сложилось, что ваша форма как нельзя лучше подчеркивает, характеризует то, в чем они живут и находятся? Вы говорите о сборных конструкциях, бетоне, ценности архетипа, они говорят о том же феномене, только с социальной точки зрения…

– С формальной точки зрения, вы абсолютно правы, «Тримли» чем-то напоминает послевоенный модернизм, могу сказать, что на данный момент времени тот же, как вы выразились, «синдром», прослеживается в работах многих скандинавских и английских архитекторов. Послевоенная Скандинавия вообще оказала очень сильное влияние на архитектуру Швейцарии, не только на формальные аспекты, но и на желание жить в маломасштабной архитектуре из натуральных материалов.

Мы говорили с Юрием Пальминым, обсуждали монументальность, не монументальность, радикальность… И, пожалуй, в этом-то и дело, современная архитектура Швейцарии радикальна, но не монументальна, она не кричит об имени вождя, она защищает. Ведь дело не в масштабе, потому что он недостаточно велик, он типичный, соответствует повсеместному. Я «бруталист», потому что дело не в «богах», дело в жизни, где все сводится к ее сущности. Я не хочу делать кричащую архитектуру, я бы даже сказал, что мы все своего рода участники конкурса на самое тихое высказывание (улыбается). Так, с первого взгляда вам может показаться, что это самый обыкновенный дом, разве что лестничный блок сделан чуть лучше, чем обычно. Может быть, это швейцарское негласное правило, мы не делаем знаковых зданий, мы используем устойчивые архетипы, вводим их в оборот.