Архитектура Северной Африки: от европейской колонизации до независимости

Лев Масиель Санчес – кандидат искусствоведения, доцент Высшей школы экономики.

Публикуется в сокращении.

Моя сегодняшняя лекция – это рассказ о четырех странах, Марокко, Алжире, Тунисе и Египте, их архитектуре в ХХ и ХХI веке. Они логично объединяются своим исламским наследием, примерно одинаковым временем прихода европейских – или колонизаторов, или просто совладетелей территорий, поскольку в случае с Марокко, Тунисом и Египтом это были не колонии, а протектораты, то есть местные власти сохраняли большую долю самостоятельности. Одна из ключевых тем моей лекции – проблема влияния на религиозную архитектуру политического контекста, другая – появление в Магрибе модернизма, его развитие, трансформация и «преломление» в ситуациях, связанных с политикой и религией.

В Марокко сохранилось богатейшее наследие модернизма. Поскольку тема нашей лекции политико-религиозная, я почти не буду говорить о жилых зданиях. В Марокко десятки тысяч домов 1920-х – 30-х годов. Иногда это выдающиеся постройки, но нас все же интересует то, как общество в целом и власть выражали себя в архитектуре, а не частные лица. В сфере градостроительства главной идеей генерального резидента – главы администрации протектората – маршала Лиотэ было разделение старого города и нового. Таким образом были как бы убиты сразу два зайца: заяц политический, а именно желание разделить местное население и неместное, построить красивый новый город для европейцев и прогрессивной буржуазии за пределами старых укреплений, и заяц культурный – старый город не трогать, сохранить его красоту, пусть и оставив жить в нем людей в довольно тяжелых условиях, но так, как они привыкли. Медины, как называют старые города, крайне живописны. Идея привлекать туристов тогда уже тоже была, в 20-е годы ХХ века Марокко очень активно продвигалось на французском и испанском туристическом рынке как важное направление отдыха. Получилось, что идея строить новый город за пределами медины, а медину вообще не трогать и ничего в ней не менять, оказалась в данном контексте плодотворной. Этот подход очень критиковался «левыми» архитекторами, сторонниками Ле Корбюзье, которые в журналах громили «мерзких колониалистов», которые лишают марокканское население достойных условий жизни.

Занимался проектами новых районов выдающийся градостроитель Анри Прост, который до того работал в Алжире, Стамбуле, Каракасе, и его сотрудник Альбер Лапрад. Одна из их ярких работ – квартал Хубус, или так называемая Новая медина Касабланки. Касабланка была и остается крупнейшим портом и торговой столицей Марокко. Подчеркну, что ни Марокко, ни Алжир не воспринимались как дальние колонии, куда посылают начинающих зодчих, чтобы они практиковались в палладианстве. Там работали известные, признанные архитекторы, что существенно сказалось на безупречном качестве местной застройки 20 – 30-х годов.

Два человека, которые в основном создали квартал Хубус и вообще архитектуру Марокко 20 – 30-х годов – повторю, это очень большое количество зданий, можно проводить целые недели, осматривая их и фотографируя – это Эдмон Брион и Огюст Каде. Вот четыре персонажа, которые создали то, что мы будем смотреть.

zooming — Касабланка (Марокко). Квартал Хубус (Новая Медина). 1918–1955. Анри Прост (Henri Prost) и Альбер Лапрад (Albert Laprade), затем Эдмон Брион (Edmond Brion) и Огюст Каде (Auguste Cadet). Фото © Лев Масиель Санчес

Квартал Хубус очень показателен с целого ряда точек зрения. Хубус – это исламская благотворительная организация, некий фонд. В Касабланке, как и в других городах, возникла проблема перенаселения, и Хубус решили построить как квартал для богатой буржуазии, которая эмигрировала из старомодного Феса. Иудейская община Касабланки предложила исламскому фонду передать ему за определенную сумму крупный участок земли для строительства. Исламский фонд не мог напрямую принять от иудеев землю, поэтому они позвали короля, чтобы он выступил посредником. Все это кончилось тем, что король забрал три четверти земли себе – и на ней был возведен гигантский дворец, который сейчас используется – а оставшаяся четверть была передана фонду Хубус. А тот передал земли французскому протекторату, чтобы французы заключали контракты на строительство. Последние и поручили проект Просту и Лапраду – Прост был главным градостроителем, а Лапрад главным архитектором – и они примерно за 2–3 года придумали законченный план квартала. Потом эти архитекторы уехали в Париж, а строительством в течение почти 30 лет занимались Брион и Каде.

Квартал получился как Диснейленд, только сделанный с очень хорошим вкусом. Идея была в том, что нужно воссоздать старинный город с обликом старого, прекрасного Марокко, но технически совершенный. Чтобы был водопровод, все хорошо проветривалось, и было много зелени. Но при этом, поскольку новым жителям привычны их старые условия, то, например, двери домов никогда не находятся друг против друга, чтобы из одного двора ни в коем случае нельзя было видеть другой, потому что там – частная жизнь, широко используются аркады вдоль улиц, и так далее. Там все было устроено, как в средневековом городе: общественные бани, три пекарни, три мечети. Собственно, это последний большой проект в русле историзма. Он был начат в 1918 году, и для того времени он уже был немного старомоден. Но здесь была особая цель – его строили для местного населения, которое, как предполагалось, должно любить такую архитектуру. А для французского населения использовался другой архитектурный язык.

Религиозная христианская архитектура появляется очень быстро, потому что Марокко оказалась удобной для проживания страной, там тепло, удобно вести бизнес, рядом море. И поэтому туда начался массовый поток переселенцев из Франции и других стран Европы. Вспомните знаменитый фильм «Касабланка», это 1943 год, прошло всего 30 лет, как Марокко стало французским, и в Касабланке едва ли не половина населения – европейцы. Соответственно, растут гигантские новые кварталы, и нужно строить церкви.

Адриен Лафорг – человек, который в 1927 году возглавил всю марокканскую архитектуру, т.к. Прост уехал во Францию. Лафорг был бóльшим модернистом, склонным к «левым» идеям, и не сторонником разделения марокканцев и французов, то есть в этом смысле более прогрессивным. Точно так же он подходил и к архитектуре.

Пример его творчества – собор Сен-Пьер в Рабате (1919 – 1921). Здесь ощущается желание сохранить напоминание о классической архитектуре. Но в основном объеме, который вы видите справа, это трудно уловить. Двухбашенный фасад считается католическим, форма башен отсылает к готическим памятникам нормандского типа. В целом, это нетипичная аллюзия, и, конечно, даже обычным образованным человеком она не считывается. Видится некая прямоугольность, напоминающая современность. Введены современные элементы, все такое кубистическое, прозрачное. Во Франции всегда любили графичность в архитектуре, и в архитектуре Марокко эта графичность хорошо чувствуется. Дело в том, что и Рабат, и Касабланка – это города белого цвета, и поэтому графика еще лучше работает. Там вообще нет цветной архитектуры: если в Марракеше все розовое, а в Фесе желтоватое, Касабланка и Рабат – абсолютно белые.
Этот собор – настоящий кубизм, хотя это не похоже на то, что называется кубизмом в архитектуре, я имею в виду чешский кубизм 1910-х годов. Тем не менее, определенные параллели с соответствующим живописным движением я бы позволил себе провести. Директор службы по изящным искусствам Лафорга Жюль Борли написал: «Мы хотели бы наложить спокойствие линий и объемов, которым мы научились у древней восточной архитектуры, и помешать дальнейшему строительству помпезных зданий, насыщенных гримасничающими поверхностными колоннами, различными крупными излишествами, монструозными картушами, которые строились до сих пор на улицах Туниса, Орана [это второй по величине город Алжира], Алжира, а также в испанской части Марокко и на улицах Касабланки. Настоящего картонно-тортового псевдомарокканского стиля». То есть была программа, вполне достойная Ле Корбюзье, на местном уровне. Пример избавления от этой псевдомарокканщины – интерьер собора Сен-Пьер с отсылками к цистерцианской традиции. Напомню, что это был интересный период между романикой и готикой в ХII веке, когда она была полностью лишена декора. Это самые строгие средневековые интерьеры.

Второй собор – Священного сердца Иисуса в Касабланке. Он строился в 1930–1931, потом был очень длинный перерыв, и окончен в 1951–1952. Его архитектор Поль Турнон, автор очень важного, но малоизвестного памятника, прямо-таки манифеста историзирующей архитектуры 1920-х годов – гигантской церкви Святого Духа в Париже, огромной копии собора Святой Софии в Константинополе из бетона. В Касабланке ориентиром для архитектора становятся средневековые готические соборы Каталонии, в которых тонкие высокие колонны, свободные нефы, сливающиеся в единое пространство. Здесь пятинефный план – очень редкий в Европе, где почти все соборы трехнефные. А вот в Африке в раннехристианское время очень часто строились пятинефные церкви. Поэтому здесь есть специальная отсылка к местному христианству. Колонизаторам было очень важно подчеркнуть, что они не пришли, а вернулись, потому что еще до ислама здесь была процветающая христианская культура. Важно было подчеркнуть эту связь с ранним христианством в Африке. Все пространство церкви залито светом. Турнону специально поставили условие, и он сам писал о том, что нужно все строить большое, и при этом чтобы это было дешево. Поэтому он все строил по очереди по травеям, двигаясь от западного фасада на восток. Деньги закончились довольно быстро, когда построили всего три травеи, и собор 20 лет простоял в таком странном виде. Собор был действующий, в нем проводились службы, а потом, когда скопили денег, его достроили на восток до конца.

Это хорошо вписывается в французскую церковную традицию 1920 – 1930-х годов. Высокий, специально выделенный фасад – чтобы он был выше мечети, чтобы подчеркнуть важность католичества на этих землях. Интерьер – весь прозрачный. Сейчас это большой антикварный рынок, и он неплохо подходит под это здание. Оно достаточно нейтральное и может быть применено под самые разные цели. Обратите внимание на тонкие колонны, хорошие витражи. Все мерцающее. Я был здесь в хмурый зимний день. Но если представить себе, что это город, где полгода температура выше 35 градусов, очень яркое солнце и все время жарко, то это огромное пространство, наполненное светом и воздухом. И здание очень даже практично. Здесь Турнон оказался верен своему практическому подходу. Все хорошо прорисовано. Ар деко все это нельзя назвать, но светильники почти срисованы с чего-то американского.

В 50-е годы церковная архитектура заметно меняется. Как раз в это время в ней начинают работать мастера, родившиеся в 1900-е годы, которые выросли «на Корбюзье». То есть идеологические столкновения 30-х годов ушли в прошлое. Как вы знаете, сам Корбюзье в 40-е и 50-е года много занимается церковной архитектурой, создает капеллу в Роншане.

Работа архитектора Ашиля Дангльтера – церковь Лурдской Богоматери в Касабланке. Я не смог про него найти ровным счетом ничего. Сразу скажу, что местная архитектура ХХ века очень плохо изучена. В 1991 вышла одна из первых работ – труд Гвендолин Райт «Политика проектирования в колониальном градостроительстве Франции» (The Politics of Design in French Colonial Urbanism), там рассматриваются Вьетнам, Мадагаскар и Марокко, но там рассматриваются постройки до Второй мировой войны. А этот храм – интересное модернистское произведение 1954–1956 годов. Так как собор теперь не используется, и этот храм стал главной католической церковью Касабланки. В интерьере это традиционное трехнефное пространство, всячески подчеркнуты вертикальные оси. И используются все возможности грубого, неоштукатуренного бетона в сочетании с витражами. Во Франции тема сочетания этих двух поверхностей в наибольшей степени была актуальна после войны, и ее шедевр – это 110-метровая огромная церковь Сен-Жозеф в Гавре Огюста Перре.

Наверное, лучшее, что создал модернизм на африканской земле – собор Сакре-Кёр в Алжире архитекторов Поля Эрбе и Жана Ле Кутера. Эрбе много работал в других колониях, в Мали и Нигере, поэтому у него был особый интерес к африканской тематике. План этой церкви не случайно напоминает рыбу, христианский символ, потому что архитекторы того времени шли по пути символики, а не к историческим отсылкам. Собор строился между 1958 и 1962 годами. И ровно в 1962 году Алжир получил независимость. Изначально это должна была быть церковь, но поскольку главный собор когда-то был переделан из мечети, то его вернули мусульманам, а это здание стало кафедральным собором. Общая идея – это шатер, она опирается на слова из псалмов «Господь разбил шатер среди нас». То есть Господь как бы приблизился к нам. А с другой стороны, конечно – это намек на Алжир, на кочевой образ жизни и местную специфику. Собор до сих пор является действующим. У него очень высокий цоколь, общая высота здания составляет 35 метров. В интерьере – купол, пронизанный светом, здесь блестяще разработана тема бетона. Создается впечатление, что это соломенный легкий шатер. Очень интересно, как в бетоне сделано это подражание. Все держится на очень сложных, измятых, как ткань, поверхностях, между ними прорублены узкие окна с витражами. Алтарная часть, боковые стены сделаны в виде ширм. Опять же, это намек на палатку, нечто временное и только сейчас установленное. Конечно, это очень соответствует духу послереформенного католицизма. Напомню, что в этот момент проходил Второй Ватиканский собор, который принял целый ряд радикально важных решений для приближения церкви к повседневным нуждам верующих, к ответу на задаваемые ими вопросы, а не на те, которые сама церковь когда-то выдумывала. И как раз здесь перед нами выражение этого замечательного духа свободного католицизма, обращенного ко Христу и человеку, а не к традиции и истории церкви. Это очень важно.

И здесь вы видите символы. Вот очертания сердца, потому что собор посвящен сердцу Иисусову. И с разных точек его угла это сердце прекрасно рисуется. Это очень мощная архитектура. В центре она спокойна, но если вы отходите вбок, то видите мощные движения этих колонн, они все расположены под разными углами. И поэтому колонны создают динамичную композицию, как бы тянут в разные стороны этот шатер. Это очень живое пространство. Еще один интересный пример: прямо в стену вмонтирована подлинная мозаика IV века найденная здесь же. В Алжире километры этих мозаик, и одна из них – тут, с христианской надписью. Это напоминание о древности христианства на алжирской земле.

Теперь мы переместимся к несколько иному типу построек, тоже позднего модернизма – свободного. Одна из них сделана советскими архитекторами, это памятник советско-египетской дружбе в Асуане. В 60-е годы там начали при поддержке СССР строить гигантскую Асуанскую плотину, а 75-метровый монумент строился в 1970 – 1975 годах, архитекторы – Юрий Омельченко и Петр Павлов. Идея – цветок лотоса, которые образую мощные пилоны. Конечно, памятник вписывается в традицию советского монументального строительства, но он не лишен местных сюжетов. Во-первых, это сюжет с лотосом, и во-вторых, там есть любопытные барельефы. К первоначальному проекту был привлечен Эрнст Неизвестный, и в центре должна была стоять большая стела с барельефами. Однако это не было утверждено, был приглашен архитектор Николай Вечканов, и он сделал хороший барельеф в египетском духе, с намеком на местную традицию.

Мы плавно переместились от колониальной эпохи в другое, более прогрессивное время. Перед нами снова гавань Алжира, это прекрасный, очень обаятельный город, масштабный и живописный. На горе там стоит Памятник мученикам, куда всегда привозят гостей страны. Это 1981–1982 годы, постройка, задуманная президентом Хуари Бумедьеном. Он был большой друг Советского Союза и социалистического лагеря. Как часто бывает в соцстранах, получил заказ Башир Йеллес, не просто художник, но президент местной Академии художеств в течение 20 лет. Был привлечен и другой скульптор, и тоже чиновник, директор Краковской академия искусств Мариан Конечный. Оба они до сих пор живы, очень немолоды, но активно продолжают свою деятельность.

Результатом этого тандема стал памятник, в котором можно заподозрить некое развитие идеи, заложенной в Асуане. Только это уже не лепестки лотоса, а листья пальмы. Они возносятся на 20 метров выше соответствующего памятника в Египте. Замечу, что это очень важно, потому что любой политик, прежде чем утверждать заказ на строительство объекта, обязательно проверит, чтобы он был выше всего в мире. По крайней мере, выше того, что в соседней стране. Это обязательное условие. Конечно, Египет – это центр арабской культуры, особенна благодаря кинематографу в 40-е и 50-е годы и политике президента Насера, и просто благодаря огромному населению. Это крупнейшая арабская страна, Египет всегда был флагманом, а остальные арабские страны соревновались с ним. Особенно страны, расположенные западнее Египта: они на Саудовскую Аравию и Ирак не очень ориентировались, а вот на Египет – все время. А также на Европу, всячески подчеркивая, что они вообще «не очень причем» во всей арабской истории. Самые арабские, самые исламские страны на земле – и одновременно европейские: довольно противоречивая позиция. Итак, Памятник мученикам строила канадская фирма. Он весьма не идеальный по пропорциям, наверху между листьями зажат 20-метровый фонарик. Памятник посвящен жертвам революции, участникам освободительной войны против французов. Он символизирует исламскую культуру, которая движется в светлое модернистское будущее. Это видение 80-х годов. Пока модернизм унаследован у колониальной эпохи и активно используется, а дальше, начиная с постмодернистских 1990-х, все будет совершенно иначе. Интересно, что эти фигуры, который сделал Мариан Конечный – они как будто сошли с французских памятников жертвам Первой мировой войны. Они очень похожи по стилистике.

Теперь перейдем к центральной фигуре сегодняшней лекции. Это выдающийся французский архитектор Фернан Пуйон (1912–1986), который много работал в Алжире. Он вырос в Марселе, на юге Франции. Очень рано начал строить, причем был крайне изобретательным человеком с точки зрения технологий и маркетинга. Он придумал разные способы строительства дешевого жилья, разработал большую систему быстрого и дешевого строительства. На выбранном поприще он весьма преуспел, и только в 30 лет озаботился получением диплома архитектора. И он всегда оставался предметом зависти со стороны коллег, прошедших классическую архитектурную школу. В 50-е годы он вырвался вперед и получал заказы на строительство новых районов вокруг Парижа, основал фирму, которая занималась также и подрядами. Благодаря этому он еще больше удешевил процесс строительства. Но дела велись не идеально, и это кончилось тем, что в 1961 он был арестован за различные растраты. Вскоре Пуйон попал в больницу. Предполагали, что это туберкулез, но оказалось, что он заразился чем-то в Иране, где тоже работал. В 1962 он бежал из клиники и скрывался в течение полугода в Швейцарии и Италии. В результате, все-таки был повторно арестован и приговорен к четырем годам тюремного заключения, однако в 1964 по состоянию здоровья был освобожден. А поскольку он был вычеркнут из всех списков архитекторов Франции – его диплом был аннулирован, и он был персоной нон-грата – ему пришлось уехать в Алжир. Вообще, он смог уехать в Алжир, потому что во время войны между Францией и Алжиром за независимость в 1954–1962 он выступал во французской прессе за предоставление Алжиру независимости. В начала 1966 он получил пост архитектора всех курортов Алжира и возвел большое количество объектов. Далее его судьба сложилась неплохо, потому что в 1971 президент Франции Жорж Помпиду его амнистировал. В 1978 его вернули в реестр архитекторов, дав возможность строить во Франции. Но в родную страну он вернулся только в 1984, а спустя год получил орден Почетного легиона и вскоре скончался в замке Бель Кастель: Он выкупил в своей родной деревне этот средневековый замок и привел его на свои средства в порядок. Пуйон был колоритным человеком с интересной биографией.

Мы посмотрим один важный объект неподалеку от города Алжир, он мне кажется самым существенным для нашей темы: это курорт Сиди-Фредж. Он был построен на мысе. Напоминаю, что Пуйон отвечал за все курорты Алжира. В Сиди-Фредже был целый ряд построек Пуйона, но мы рассмотрим главный комплекс – Западный пляж, где вокруг бухты архитектор возвел комплекс зданий. Здесь мы отчасти возвращаемся к теме историзма, она становится все более популярной. Мы потом увидим, насколько она будет важной для политиков 90-х годов и далее на поле завоевания исламских симпатий в своих странах. Но она одновременно привлекательна и для западного туриста, который массово приезжает и хочет видеть не просто бетонные коробки, которые везде строились в 60-е годы. В 70-х годах турист уже хочет видеть некий восточный рай, что-то уникальное; когда он едет на Восток, он хочет видеть Восток. Это при том, что Северная Африка называется Магриб, «там, где закат» – то есть это запад для арабского мира. Для Европы это – Восток.

Поэтому Пуйон создает очень удачный образ, потому что, когда вы смотрите, кажется, что это исторический город, состоящий из разностильных зданий. Есть совсем старая башня, за ней модернистское здание, слева разные постройки. Но на самом деле все сделано по одному проекту примерно за десять лет. Здесь использован и модернизм, и исторические намеки, но почти без подробностей. Здесь очень мало прямых цитат. Единственная тема, которая заметна – это, как ни странно, тема Венеции – некий обобщенный Восток. Скажем, сочетание деревянного, из пустыни взятого дворца, и как бы сельской мечети – на самом деле это магазин. И крутой мостик, напоминающий мост Риальто. Есть и мотив каналов. Однако тип дворца – он, конечно, исламский – но если вспомнить архитектуру венецианской готики ХV века, дворец Ка-д’Оро, к примеру, в этой готике есть очень много форм, которые тоже кажутся восточными. Неслучайно этот ориентализм работает в Сиди-Фредже и на венецианский ассоциативный ряд.

С этим курортным комплексом Пуйона мы постепенно вошли в эпоху постмодернизма. И в конце ХХ века его влияние усиливается. Мы посмотрели прикладные вещи, а теперь обратимся к программам государственного строительства после обретения северо-африканскими странами независимости. Там было важно утверждать преемственность, причем это касается как монархии, так и республик.

Марокканский король Хасан II построил в Касабланке самую высокую мечеть во всем мире: высота минарета составляет 210 метров. Касабланка была самым европейским городом Марокко, поэтому было важно подчеркнуть там присутствие ислама. Речь идет о 80-х годах, это момент, когда ислам начинает подниматься. Разочарование в социальной политике правящих кругов арабских республик и отчасти монархии приводят к росту происламских религиозных настроений. Соответственно, местные политики должны перехватить инициативу у радикалов, и поэтому начинается строительство государственных мечетей.

Примечательно, что заказ на строительство получил французский архитектор Мишель Пенсо. Место выбрал сам Хасан II, он поставил мечеть на берегу моря, чего ранее никогда не делалось: король подчеркивал важность соединения через веру великих стихий земли и моря. В целом, мечеть выдержана в формах, типичных именно для Марокко. У нее гигантский подземный этаж. Совершенно нестандартно минарет поставлен в середине комплекса, да еще и под углом. Это сразу делает постройку, у которой много аллюзий к традиционности, очень современной. Это единственная мечеть в Марокко, в которую король разрешил входить иноверцам, заплатив 12 долларов США: это помогает окупить затраты на ее строительство. Когда вы сюда приходите, то вам рассказывают исключительно о килограммах золота, о тысяче народных мастеров, которые день и ночь все расписывали. Рассказывается о драгоценном дереве и мраморе, сколько кубометров воды проходит через фонтаны, которые бьют в нижнем ярусе здания и т.п. Часто такая роскошь кажется бессмысленной тратой человеческих сил и денег, но такова специфика политического заказа и народных от него ожиданий. Все должно быть именно роскошным. В интерьерах взяты за образец скорее не марокканские, а египетские мечети.

Второй такой же проект мечети, на сей раз в Алжире, очень долго реализовывался – 25 лет, с 1970 по 1994 год. Это Константина, третий по величине город Алжира. Гигантская мечеть посвящена борцу против французов в ХIХ веке, эмиру Абделькадеру. Местный архитектор Мустафа Мансур построил мечеть в египетском стиле. И здесь мы опять говорим о неожиданном возврате классического историзма. Такая вещь достойна 1890-х годов, подчеркнуто старомодная, отсылающая к историзму и ориентализму отчасти колониального типа. Тем не менее, оказалось, что людям как раз хочется уже не модернистского монументализма, а чего-то принципиально иного. Конечно, все получается немного неестественно, ненатурально, здесь путаются разные формы. Круглые окна взяты из типично готической архитектуры, это невозможный в исламской традиции элемент. Капители колонны точно скопированы с колонн из античных марокканских построек. Купол в неовизантийском стиле конца ХIХ века. Здесь собраны элементы разных мечетей, к примеру, Большой мечети Кордовы. Светлые нефы окружают с четырех сторон центральное ядро, потом идет большая темная область, и в центре большой светлый купол, дающий свет.

На ХХI веке мы закончим нашу лекцию. Как ни странно, историзм не уходит, хотя в ХХI-м столетии начинаются попытки его как-то осовременить. Удивительно, что пока весь мир строит здания, начисто лишенные исторических аллюзий, на севере Африки они остаются важными – потому что власть за время независимости мало чего достигла в области реального улучшения жизни людей и не может предложить им проект новой модернизации. И тогда она начинает цепляться за прошлое и постоянно рассуждать о величии, идущего из этого прошлого. Нам эта ситуация прекрасно знакома, мы ее теперь тоже переживаем.

Александрийская библиотека (1995–2002) – известный проект, я на нем не буду подробно останавливаться. Занималось зданием знаменитое норвежское архитектурное бюро «Снёхетта». Это единственная постройка в Северной Африке, которая известна любому человеку, занимающему архитектурой ХХI века. Обращаю ваше внимание на стоящие за зданием идеи. Это замечательная, первоклассная архитектура, поэтому здесь все намеки очень аккуратные. Поверхность здания круглая, это солнце, сияние знания, которое распространяется от библиотеки. Напомню, что был замысел восстановить античную Александрийскую библиотеку – за государственный счет, на огромные средства, возможно, без особой надобности. Это был важный проект для президента Мубарака, который хотел показать свою причастность всему современному. Круглое здание чуть-чуть утоплено, часть очень эффектно залита водой, в которой отражаются пальмы. Часть фасадов облицована камнем, что напоминает стены древнеегипетских храмов, только здание круглое. На нем выбиты знаки на 120 языках, чтобы подчеркнуть всемирное значение Александрийской библиотеки. Знаменитый интерьер, весь в дереве, со стеной из черного лабрадора. Здесь есть все нужные исторические намеки, но она сделана на выдающемся общемировом уровне и потому современна.

В Марокко сейчас идет строительство разных современных зданий, здесь стараются привлекать хороших архитекторов. Есть и собственная архитектурная школа: вы видели, какой был уровень строительства в Марокко в 30 – 50-е годы. Первый терминал аэропорта Марракеша (2005–2008) мне кажется успешным вариантом решения вопроса, как соединить историческое с современным. Постройка визуально легкая, исламское влияние есть, но оно «технологичное».

Новый вокзал Марракеша (2008) архитектора Юсуфа Меллехи – тоже удачный пример работы с традицией. Вокзал более традиционный, чем аэропорт, но это не мелко и не занудно. Никакая конкретная традиционная форма здесь не повторяется, есть лишь намеки. И, что приятно, чувствуется хорошее умение работать и с деталями, и с сочетаниями материалов. Применяются неоштукатуренный кирпич, металл – из него сделаны часы и решетка – стекло и штукатурка. Здание прозрачно и вечером светится под лучами заходящего солнца, а ночью – внутренним освещением.

28 Марта 2016

Похожие статьи