Итак, главный контекст здания – железная дорога, главные зрители – люди, которые приезжают в город на поезде и сидя в купе на чемоданах, смотрят в окно. Обычно, не только в Москве, но даже и в европейских городах, они видят что-то очень промышленное, какие-нибудь вокзальные задворки. Здание Андрея Романова и Екатерины Кузнецовой – подарок для таких зрителей.
Один из его объемов, тот, который расположен ближе к путям, вытянут в сторону поездов длинным «носом», который своими стремительно-плавными очертаниями напоминает современный скоростной локомотив. Это характерно для дизайна машин и поездов: предмет рисуют как можно более сглаженным, практически – для того, чтобы уменьшить сопротивление ветру и помочь ему проскользнуть между потоками воздушной стихии с минимальными потерями скорости. Внешне этот прием, по своей сути технический, создает ощущение полета – во-первых, все знают: все, что быстро движется, начиная от ракет и самолетов, имеет такие носы, и следовательно форма связана со скоростью. А во-вторых, заостренный эллиптический абрис сам по себе ассоциируется с быстротой – он как будто бы обветрен от постоянного движения вперед.
Стены нижнего этажа целиком стеклянные, а «нос» поставлен на тонкие круглые ножки, все здание целиком выглядит подвешенным, парящим над землей и преодолевающим силу тяжести, навевая мысли о левитации. И заставляя вспомнить мечты о технологиях будущего, поездах на магнитной подушке. «Он встречает поезда и сам – как поезд» - говорят архитекторы. И правда похоже, как будто это еще один локомотив, только побольше, а значит – памятник локомотиву. В этом смысле фасад очень чутко реагирует на ближайшее окружение, потому что его контекст – поезда.
Однако у описанной «обветренности» есть и еще один смысл, уже в большей степени архитектурный, чем паровозный. Авторы сознательно заложили в пластику фасадов тему истончения – по собственному признанию Андрея Романова и Екатерины Кузнецовой, это одна из их любимых тем. Действительно, она же присутствует в доме для Гороховского переулка. А значит любопытно разобраться в том, что же это за тема и что она значит.
В описываемом здании эффект обветренности складывается из нескольких приемов. Окна разных размеров, пошире и поуже, в месте заострения фасада группируются, их там больше, а массы стены – меньше, меньше материи. Похожим образом выветриваются прибрежные скалы: мягкая порода уходит, жесткие «ребра» остаются, образуя причудливый слоистый каркас. Здесь в этой роли – междуэтажные перекрытия, дополненные тонкими вертикальными перемычками: каркас асимметричный, но жесткий, геометризованный.
Второй способ – стена сделана слоистой. В окна вставлены панели из текстурированного шелкографией полупрозрачного стекла, они глубже кирпича, но выше стекол – они создают третий промежуточный слой, поверхность истончается постепенно, опять же примерно так, как выветриваются известняковые скалы. Надо, правда, сказать, что прием слоистого фасада – древний, как ордер. Его особенно любило итальянское Возрождение и французский неоклассицизм. В «классическом», правда, случае это делалось за счет стены, которая покрывалась уступчатыми филенками. А здесь – за счет окна.
Третий прием – цвет кирпича, который очень плавно изменяется от темного коричневого на «спокойных» центральных частях фасадов до очень светлой охры на «обветренных» выступах. Похожим образом скалы становятся на выступах светлее.
Кстати сказать, это специальный голландский кирпич, если потрогать, с него сыпется песок – после того, как он окажется на фасаде, кирпич еще некоторое время будет немного обсыпаться и вскоре приобретет что-то похожее на патину времени.
Имитация потертости и выветренности, последовательно проведенная от формы объемов и окон вплоть до цвета и формы кирпича, создает эффект искусственного состаривания совершенно нового здания и заставляет вспомнить о нарочно порванных джинсах, которые сейчас продаются во всех фирменных магазинах. Тенденция имитировать несуществующий возраст вещи существует в современном искусстве достаточно давно и закрепилась уже даже в моде.
Кстати сказать, тема потрепанности временем продолжается во внутреннем дворе здания – там по периметру каменная вымостка, а посередине газон, и граница между травой и плитами с одной стороны задумана неровной. Швы между плитами плавно увеличиваются – тротуар «растворяется» в траве, имитируя руину, но только очень новую, свежую и красивую.
Описанные приемы складываются в нечто вроде размышления о времени. В современной классике этому соответствуют руины, коих немало. В деконструктивизме – металлические каркасы и дыры в наклоненных, падающих, как Пизанская башня, строениях. Здесь тема времени решена аккуратнее. Дом совершенно новый, но содержит в себе намек на то, что, может быть, он веками тут стоит, как скала. Скала ведь может так стоять очень долго, прежде чем ветер, понимаемый проходящими поездами, обточит ее до формы гальки. Получается, что намек, заложенный в этой модернисткой разновидности искусственной руины, указывает нам на время значительно более давнее.
Итак, этот дом использует архетипические формы раннего модернизма, восхищавшегося техникой, способной преодолевать время, быстро перенося людей в пространстве: паровозами, самолетами и океанскими лайнерами. Но время имеет свойство состаривать материал, летящий во времени. Каковая мысль была чужда формальным поискам конструктивизма. А вот рассмотренное здание соединяет эти две вещи: форму, летящую через время, и результат воздействия того самого неумолимого времени, с которым она, летя, соприкасается. И поэтому дом выглядит как рефлексия на тему архетипов модернизма. Причем сами по себе эти размышления принадлежат не столько конкретному зданию, а направлению в целом. Данный случай интересен тем, что здесь тенденция почувствована, тонко разыграна и вообще – не дает покоя авторам, прорастая в их работах.
