Михаил Филиппов: «Антинаучная категория красоты для меня – основной критерий качества»

Архи.ру:
– Что вы покажете на «Зодчестве»? Каков контекст и основной посыл вашей выставки?

Михаил Филиппов:
– Выставка совпала с моим 60-летием и с 30-летием конкурса «Стиль 2001-го года», в котором я получил в начале 1985 года одну из первых премий. В то время я был категорически единственным российским архитектором, использующим язык традиционной архитектуры. В отличие от большинства моих коллег, я не поменял свой стиль и мне хотелось бы проиллюстрировать это некоторыми проектами и постройками.
 
– Какие качественные характеристики отличают ваши проекты от модернистских?

– Памятники архитектуры и градостроительства, то есть те строительные образования, которые сохраняются и воссоздаются в случае утраты, обладают только одним качеством, благодаря которому они имеют этот статус. Это качество – красота. Именно эта антинаучная категория является для меня основным критерием качества проекта.
 
– Что, на ваш взгляд, из классического наследия сегодня актуально, а что неприменимо?

– Архитектура, если ее не сносят, актуальна всегда. Памятник актуален по определению, потому что память – это и есть актуализация прошлого. Исторические центры городов важны для общества более, чем новые районы, с любой точки зрения. Из актуального прошлого жизнеспособно то, что признано вековым преданием истории архитектуры и искусства наибольшими удачами с художественной точки зрения. У нас это древнерусская архитектура в ее реальных формах и масштабах, послепетровская архитектура до середины XIX века, а также неоклассицизм начала XX века. Все остальные «ложные», синтезированные стили эклектики, в том числе неорюс, хотя и вошли в ткань города, но не дали ни одного убедительного в художественном смысле здания, включая церковное строительство.
 
– Есть ли какие-то специфически российские аспекты работы с классическим наследием, или используется универсальный архитектурный язык?

– Специфический аспект работы с классическим наследием в России скорее положительный. Потому что массовая жилая застройка в до- и послевоенный период велась в рамках неоклассицизма по идеям Серебряного века. Некоторые мастера, работавшие в сталинской архитектуре, живы до сих пор. Массовое положительное отношение населения к этому архитектурному феномену общеизвестно.
 
– Сейчас существует мода на урбанизм. Многие пытаются заниматься проблемами городской среды. Может ли «широкая публика» влиять на среду (путем опросов, голосований и пр.) или нужно классическое образование и профессиональное понимание города?

– Город, или «град», – это тело некоего сообщества горожан или граждан, и городская среда – это тело гражданского общества. Если оно обладает здоровой красотой, то и общество здорово, а если оно обезображено, то оно больное. Современная урбанистика и градостроительная наука, кроме исторической, занята только проблемами, то есть болезнями мегаполисов, малых городов и остальных поселений. К сожалению, огромное количество написанных и сказанных слов о проблемах города, бесконечные симпозиумы, конференции, круглые столы и т.д. напоминают попытку наукообразно «заговорить» болезнь.
 
– Может ли классика быть демократичной? Не являются ли современные опыты масштабных проектов в классическом стиле упрощением канона, снижением планки?

– Слово «демократия» – античный политический термин, означающий власть народа, то есть большинства. Иногда это слово употребляется в экономическом смысле (то есть попроще и подешевле). У нас часто под словом «демократия» понимается свобода, а точнее, вседозволенность рыночно-потребительских отношений. Все эти понятия на самом деле несколько противопоставлены друг другу. Начнем с политического понятия: движение политической демократии в России конца восьмидесятых годов, которое привело ко всем известным последствиям, развивалось под знаком возвращения «утраченной духовности», в первую очередь, в архитектурном облике городов. Впервые в истории Первый секретарь Московского Горкома КПСС Б.Н. Ельцин приезжает в Дом Архитектора и говорит о возрождении облика дореволюционной Москвы. Вспомним телевизионные проповеди академика Лихачева, несанкционированные демонстрации около снесенной гостиницы «Англетер» и т.д. Наши левые, в отличие от Запада, были правы, особенно в архитектурных вкусах.

Да и в целом символ классики Парфенон является также символом первой в истории демократии. Символ современной демократии – Капитолий в Вашингтоне, русской –Таврический дворец, Рейхстаг – немецкой и т.д. А вот здание Центра международной торговли Минору Ямасаки было символом глобальной рыночной свободы, с которой у нас в девяностые путали демократию. Использование тоталитарными режимами классицистических имперских образов связанно с природной лживостью этих режимов. Сталинский СССР имел самую свободную и демократичную в мире конституцию, социалистическими и народными были режимы Гитлера и Муссолини. Поэтому, если внимательно вглядеться в формы тоталитарного классицизма, видно, что фальшивый монументальный ордерный декор прикрывает, как фиговым листом, концлагерную конструктивистскую или функционалистскую клетку.

Теперь о демократичности в экономическом смысле. Существует стойкая традиция, которой шестьдесят лет, а на Западе чуть побольше, утверждать, что классика строится для тоталитарных диктаторов и бескультурных нуворишей, желающих, чтобы их особняк был похож на дворцы Вандербильта в Ньюпорте. Мол, безвкусная классика – для богатых лохов, а вот хай-тек – для простого народа. На Западе, кстати, даже не замечают комичности постановки такого вопроса. В связи с этим мне хотелось показать на выставке несколько проектов, построенных в достаточно сложной традиционной архитектуре и являющихся почти предельно дешевыми.

– Как работает симбиоз модернизма и классики в современном городе? Возможна ли гармония? Возможна ли комбинация классических планировочных принципов с современной архитектурой или наоборот – классической архитектуры в модернистской среде?

– Симбиозу модернизма и классики тоже уже сто лет. И те модернистские здания, которые «органично» вписаны в среду исторического центра, положительно оцениваются только с отрицательной позиции: их органичность является синонимом их незаметности. А вот старинная церковь или усадьба, одиноко стоящая посереди небольшого города, полностью застроенного панельным или стеклянным модернизмом, становится самым привлекательным архитектурным образом и, как правило, красуется на гербе этого города.

Теперь по поводу классических планировочных принципов и модернистских объемов. Посмотрите вид сверху на район Олимпийского стадиона в Риме, спроектированный итальянскими классицистами в эпоху Муссолини, а потом погуляйте по этим улицам, которые застроены в шестидесятые – семидесятые годы. Ответ будет очевиден. Очевиден, потому что красивый город должен быть красив не на генплане, а с человеческой точки зрения. Другой пример: самый красивый город в мире – Венеция, имеет самый хаотический и бесформенный генеральный план. И дело не в каналах, не в воде (в Орехово-Борисово воды не меньше), дело в архитектуре, в фасадах, которые правильно нарисованы и поставлены в правильном положении друг по отношению к другу. Когда гуляют по Венеции и выходят на площадь Манин, украшенную классическим произведением модернизма – почтамтом Луиджи Нерви, многие разворачиваются и идут назад, думая, что Венеция кончилась, хотя формально масштаб, высота застройки и т.д. – соблюдены. К сожалению, любое здание, имеющее яркие признаки современности, разрушает ткань старого города. Среду же современного города разрушить введением старой формы невозможно, потому что никакой среды модернистский город не имеет.