Фигура князя Д.М. Пожарского – знаменитого вождя второго ополчения, занимает очень заметное место в контексте представлений об архитектуре начала XVII в., сформированных искусствоведческими и краеведческими изданиями. В публикациях XIX и XX вв. воевода выступает как инициатор едва ли не всего семантически значимого строительства 1620-х – 1630-х гг., строитель «мемориальных» храмов в память победы ополчения и вдохновитель развития «казанской темы» в зодчестве этого времени1.
На протяжении последнего десятилетия взгляды на место замыслов Д.М. Пожарского в ряду строительных инициатив его эпохи были существенно изменены, что произошло, в первую очередь, благодаря исследованиям истории главного «мемориального» храма ополчения – Казанского собора на Красной площади, проведенных Г.А. Павловичем и Л.А. Беляевым2. Ясные и обоснованные доказательства, приведенные этими авторами, убедительно продемонстрировали, что Д.М. Пожарский не имел отношения к возведению каменного Казанского собора на Красной площади в 1634-36 гг., а также – что почитание иконы Казанской Богоматери при первых Романовых было обусловлено не только памятью об освобождении Китай-города, но получило существенный импульс после того, как рождение царевича Алексея Михайловича пришлось на день празднования Казанской иконе. Таким образом, легендарные сведения о том, что Казанский собор был построен Д.М. Пожарским в 1625 г., не подтвердились и существенно изменили представления о значении замыслов воеводы в храмостроительстве первой трети XVII в.
Столь весомое изменение круга построек знаменитого воеводы заставляет обратиться к пересмотру места Д.М. Пожарского в сакральной топографии и архитектуре 20-х – 30-х гг. XVII в. Изучение истории строительных инициатив этого периода показывает, что его роль не была первенствующей. Напротив, лейтмотивом архитектурных инициатив князя было развитие символических программ, исходящих от царя и патриарха Романовых. В общем контексте строительство Д.М. Пожарского представляется как частное, замкнутое на родовые почитания и воспоминания личной истории князя. Причем более поздние факты биографии постепенно вытесняют события истории ополчения из «воплощенной в камне» памяти воеводы.
Все семантически значимые инициативы Д.М. Пожарского связаны со строительством в новых вотчинах, пожалованных воеводе за службу во время Смуты. Наиболее крупные земельные пожалования князь получил в последний период Смуты: в 1613 г., в день венчания Михаила Федоровича на царство, вместе с боярским чином Д.М. Пожарский получил поместья «за московское очищение» - за участие в боях второго ополчения. Затем, в начале 1619 г. многие поместные земли были пожалованы ему в вотчину (т.е. закреплены как наследственное владение) «за московское осадное сидение королевичева приходу» - за участие в обороне столицы от войск Владислава и Сагайдачного3. Именно на этих вновь пожалованных «за государеву службу» владениях князь начинает обустройство новых усадеб, строит храмы и основывает новый монастырь. Для изучения семантики программного строительства Д.М. Пожарского наиболее интересно именно это, новое строительство, т.к. его замыслы полностью зависят от воли нового владельца.
Примечательно, что первый опыт программного храмостроительства в московском государстве после Смуты был связан не с ополчением 1612 г., а с благодарением за успешный для Москвы исход ее последнего крупного военного эпизода – нашествия королевича Владислава. Т.к. неудачный приступ польских и гетманских войск к Белому городу пришелся на праздник Покрова, то в связи с этим событием строятся Покровские храмы. Изучение строительства 1620-х гг. показывает, что, по всей видимости, первым был построен обетный царский храм Покрова в родовой вотчине Романовых селе Рубцове, а затем, следуя за царской инициативой, строятся три деревянных храма в вотчинах бояр, принимавших участие в обороне Москвы в 1618 году4. Это храмы Покрова в селах Измайлово (принадлежавшего дяде Михаила Федоровича Ивану Никитичу Романову), Филях (знатнейшего человека в тогдашнем Московском государстве Ф.И. Мстиславского) и Медведкове Д.М. Пожарского.
Деревянные боярские храмы оказываются в ряду подражаний, подхватывающих царскую инициативу. У каждого из строителей был повод отметить победу – связанный с участием в обороне Москвы и с награждением вотчинами после победы. Два из трех храмов несут помимо главного воспоминания второе, связанное с частной жизнью заказчика: филевский храм имел придел Зачатия (появление которого сложно не связать с известным отсутствием у Мстиславского наследников мужского пола), церковь Покрова в Медведкове получает придел Петра Александрийского – патрона первого сына Д.М. Пожарского.
Итак, начало вотчинного строительства Д.М. Пожарского связано с темой, заданной Романовыми. Важно подчеркнуть, что весь ряд программного храмостроительства после Смуты берет начало после 1618 г. с воспоминания о последнем событии «смутного времени», имевшем место при правлении Михаила Федоровича и далеком от истории ополчения.
Таким образом, Д.М. Пожарский поддерживает тему, заданную царской инициативой, хотя с нашей современной позиции его участие в обороне от Владислава никак нельзя назвать наиболее заметным из дел знаменитого воеводы. С переменным успехом воюя против отрядов Владислава в течение 1617 г., в следующем году по болезни он устраняется от военных действий и оказывается в Москве, где в ряду многих участвует в «осадном сидении». Но именно этот факт приносит воеводе (как и другим видным участникам обороны) новые земельные пожалования. Программа посвящений медведковского храма понятна и традиционна – воевода, получив вотчины в награду за участие в успешных военных действиях, отмечает именно эту победу строительством в расширившемся владении. К основной теме присоединяется личная – придел в честь святого патрона сына воеводы. Описанная ситуация не позволяет представить строительную инициативу Д.М. Пожарского в Медведкове как исключительную, заряженную новаторским гражданским сознанием. Здесь скорее прочитывается желание воеводы закрепить свое положение среди видных бояр, идя «след в след» за царской строительной программной.
Строительство Преображенского храма в Пурехе освещает позицию Д.М. Пожарского в подобном же ключе. И здесь мы можем утверждать, что князь старательно следует за идеями Романовых, придавая этому немалое значение.
История владений князя Д.М. Пожарского в пурецкой волости во многом подобна тому, что мы знаем о развитии его вотчины в Медведкове. В 1613 году «за московское очищенье» с вместе с боярским чином Д.М. Пожарский был пожалован поместьями в пурецкой волости. В 1619 г. в награду «за осадное сидение королевичева приходу» поместья превращаются в вотчину5, т.е., отдаются в наследное владение, после чего князь начинает обустраивать свои новые земли, строит вотчинный двор на погосте Вершилово, а в Петряевской пустоши (на новом месте) основывает и отстраивает монастырь, выделяя ему «на прокорм братии» земли из своих вотчинных владений.
Монастырь был основан и отстроен в дереве между 1619 и 1624 годами, т.к. его описание находится в писцовых книгах датированных интервалом между 1621 – 1624 гг.6, а до получения петряевской пустоши и окрестных земель в вотчину (что произошло в 1619 г.) начало строительства маловероятно. Существует и другой источник, позволяющий уточнить вероятную дату основания монастыря, а также понять содержание программы посвящений его престолов, а следовательно, уяснить, какие идеи вкладывались князем – основателем вотчинного монастыря в этот строительный замысел.
Речь идет о письме патриарха Филарета к царю Михаилу Федоровичу, датированном 3 сентября 1619 г.
Как известно, тотчас по поставлении возвращенного из Варшавы Филарета в патриархи Михаил Федорович «по обещанию» отправляется в самое длительное паломничество за все время его правления, конечной целью которого было посещение Унженского монастыря для поклонения мощам Макария Желтоводского7. Уже после его отбытия церковный собор канонизирует преподобного на основании свидетельств о чудесах у его гроба, поступавших в Москву с 1618 г.8 О внимании Романовых к Макарию Желтоводскому было написано достаточно много, особенно авторами конца XIX – начала XX в. Для всех историков и краеведов представлялось очевидным, что инициаторами почитания преп. Макария были Романовы, которые воспринимали его как родовое, связанное с возвышением династии. Этому приводилось много объяснений – от очень общих (как, например, то, что Макарий почитался Романовыми как один из костромских святых, внимание к которым было обусловлено тем, что их основные владения расположены в костромских землях) до очевидно легендарных (к примеру: Михаил Федорович в то время, когда его мать находилась в опале в Кирилловом монастыре, прятался в куполе Успенской церкви Макарьева-Унженского монастыря)9.
С одной стороны, прославление костромских святых в первые годы совместного правления не может не быть связано с вниманием нового правительства к своим родовым землям и их молитвенникам. С другой – то, что столь большое внимание царского дома уделяется в первую очередь Макарию, действительно нуждается в объяснении, т.к. канонизация преподобного вовсе не обязательно должна была повлечь за собой паломничество царя.
Среди всех возможных интерпретаций наиболее близким к истине представляется одна. Макарию Желтоводскому молятся об избавлении «от напрасной смерти»; кроме того, он считается покровителем плененных, на что указывает центральный эпизод жития преподобного, когда он вывел из татарского плена (т.е. из плена иноверцев) всю братию своего монастыря, переведя их на Унжу, в окрестности костромского Галича10. Поэтому представляется, что обетное паломничество Михаила Федоровича было связано с благодарением святому за избавление царского отца Филарета «от напрасныя смерти» и за его освобождение из польского плена. Канонизация Макария происходит вскоре после поставления Филарета, во всех мерах по прославлению святого заметно активное участие нового патриарха. Гипотетически можно было бы предположить, что столь великое внимание Филарета к памяти препободного было отзвуком молитв, воссылавшихся к Макарию об освобождении царского отца. Во время паломничества Михаила в Москве строится деревянный храм Макария в Чертолье11, на следующий год происходит восстановление Желтоводского монастыря12.
Таким образом, почитание Макария можно считать хронологически второй программой, разрабатываемой Романовыми и связанной как с родовым, так и с государственным началом. Фактически, также как возвращение Филарета следует за победой над Владиславом и связано с ним с точки зрения государственной политики Романовых, за строительством благодарственных храмов Покрову Богоматери, следует благодарение Макарию Желтоводскому за спасение Филарета13.
К почитанию Макария в самом начале развития этой программы присоединяется Д.М. Пожарский. Упомянутое выше письмо было частью переписки между патриархом и царем во время пути Михаила Федоровича в Унжу. Филарет сообщает сыну о чудесах у гроба Макария в Унже и полученных свидетельствах их верности; к этим известиям также присоединяется следующее: «… да про Макарьевы ж, государь, желтоводцкого чюдеса принес ко мне твой государев боярин князь Д.М. Пожарский письмо, что от Макарьева ж, государь, чюдотворцева образа в его князь Дмитриеве поместье в пурецкой волости чюдеса и исцеленье многим людем»14. Надо заметить, что объявившаяся у Д.М. Пожарского чудотворная икона Макария оказывается единственным фактом прославления святого в удалении от Унженского монастыря. Других подобных сообщений нам не известно; среди видных деятелей московского государства только Д.М. Пожарский столь видимо поддерживает инициативу Романовых, основывая в своей вотчине местное почитание чудотворной иконы преподобного. В документах монастырь именуется макарьевским. Письмо также позволяет косвенно уточнить дату возникновения монастыря в Пурехе – он вряд ли мог появиться ранее 3 сентября 1619 г., т.к. в письме никакого упоминания об обители нет, однако, по-видимому, ее основание следует связывать с временем, близким к 1619 году, т.к. очевидна связь между чудесами от иконы Макария, описанными в письме патриарху, и желанием князя основать монастырь, упомянутый вскоре в писцовых книгах как существующий. Вероятнее всего, основание Пурецкого монастыря произошло вскоре после явления во владениях Д.М. Пожарского чудотворной иконы Макария. К сожалению, датировка писцовых книг достаточно расплывчата (от 1621 до 1624 гг.15), но она также оставляет наиболее вероятным период между 1619 и 1621 гг.
Таким образом, вторая строительная инициатива князя Д.М. Пожарского начала 1620-х гг. также близко связана с темой, волнующей в это время царское семейство, и мы опять встречаемся с прецедентом активного восприятия Д.М. Пожарским царских инициатив. С другой стороны, эти темы имеют очевидное государственное и общецерковное значение, поэтому позицию Д.М. Пожарского можно оценить и несколько иначе – в начале 1620-х гг. князь живо реагирует на важнейшие события в жизни государства и церкви.
Другая часть посвящений престолов вотчинного монастыря воеводы легко поддается интерпретации. Сочетание главного престола Преображения и придельного – Евфимия Суздальского, напрямую отсылают нас к суздальскому монастырю, в котором находилась родовая усыпальница Пожарских и где впоследствии был похоронен он сам. Нам представляется сомнительным объяснение16, связывающее воспоминание о суздальском святом с историей продвижения войск ополчения к Москве – как известно, князь сделал длительную остановку ради посещения Евфимиева монастыря. На наш взгляд, столь разноречивая трактовка замыслов князя представляется неуместной, т.к. его внимание к родовым святыням звучит в данном контексте значительно более весомо. Более верным кажется считать, что и та остановка (за которую Д.М. Пожарского столь часто упрекали историки XIX в.), и посвящения вотчинного монастыря определены только вниманием князя к монастырю и святому, издавна почитаемым его родом.
Таким образом, программа посвящений вотчинного монастыря в Петряевской пустоши (вокруг которого вскоре вырастет село Пурех) имеет две составляющих: она следует за царской инициативой почитания новопрославленного Макария Желтоводского и выстраивает связь с родовым молением рода Пожарских – Спасо-Евфимиевым монастырем Суздаля. Объединение двух тем – государственно-романовской и родовой (частной) – подобно той ситуации, которую мы наблюдали на примере Медведкова. Д.М. Пожарский в своем новом вотчинном строительстве активно примыкает к государевым замыслам, при этом акцентируя собственные родовые и семейные моления. Программы храмостроительства воеводы начала 1620-х гг. достаточно очевидны, в них находят отражение недавние события и тема истории ополчения малозаметна.
Конечно, у нас нет оснований утверждать, что память об ополчении не отразилась в храмах Д.М. Пожарского. Однако она проявляет себя менее заметно, чем это казалось исследователям 1970-х – 1980-х гг., не складывается в последовательно культивируемую тему, и не формирует цельной программы, которая отразилась бы на сакральном пространстве московского государства.
Память Д.М. Пожарского об ополчении связана прежде всего с почитанием Казанской иконы Богоматери. Хорошо известно, что икона ополчения, после установления праздника 22 октября в воспоминание о «московском очищении» была поставлена Д.М. Пожарским в его приходской церкви Введения на Сретенке, куда ежегодно совершался крестный ход, которую посещал патриарх и царь – до того момента, когда святыня была перенесена вначале в «златоверхую» церковь Введения, а затем в царский Казанский собор на Красной площади. Вероятно, что при церкви Введения с 1617 г. существовал придел Казанской Богоматери, т.к. с этого года туда, как показали исследования Г. Павловича, выдавался ладан «к пречистой Казанской…».17
Однако заметим, что Д.М. Пожарский не затевает нового строительства в честь святыни ополчения. Правда, следует сказать, что в вотчинных владениях князя все же появляется еще один придельный Казанский престол, становясь частью сложной программы посвящений церкви Воскресения Христова при вотчинном дворе воеводы, устроенном недалеко от монастыря в Пурехе, в нижегородском уезде, на погосте Вершилово. Не беремся объяснять происхождение посвящения главного престола, которое могло быть унаследовано от одной из церквей погоста (другая – Никольская – в писцовых книгах обозначена как «ветхая»). Происхождение четырех (!) придельных престолов очевидно связано с Д.М. Пожарским. Два из них были расположены на одном уровне с храмом, два других размещались «наверху, на полатех». Кроме уже названного Казанского придела, храм объединял престолы Зосимы и Савватия Соловецких, Дмитрия Солунского и Федора Тирона. Первый из названных, очевидно, связан с паломничеством князя на Соловки, состоявшемся в 1616 г.18, два других (размещавшихся на полатех) посвящены патрональным святым Д.М. Пожарского и его второго сына Федора.
Итак, Казанский престол возникает в рамках известного нам вотчинного строительства князя Д.М. Пожарского один раз, не занимая главенствующего места в программе посвящений. Его посвящение, вероятно, можно трактовать как выстраивающее связь между двумя храмами – московским приходским и нижегородским вотчинным. Если принять предположение о существовании на Лубянке Казанского придела, который мог быть домовым храмом Д.М. Пожарского, то связь между двумя церквами становится еще более очевидной.
Для нас важно заметить, что Д.М. Пожарский, затевая в начале 1620-х гг. строительство двух новых храмов на пустых землях, не связывает их посвящения с событиями1612 г. Память об истории ополчения во владениях князя проявляется в большей мере не в посвящениях престолов, а в хранении его святынь и памятных предметов – в частности, в храме вотчинного монастыря в Пурехе находилась хоругвь ополчения в изображением Иисуса Навина19. Храня святыни и памятные предметы, связанные с освобождением Москвы от польского гарнизона, Д.М. Пожарский не предпринимает усилий по их прославлению и тем более установлению новых культов.
Представляется, что описанная ситуация достаточно ясно рисует позицию воеводы, существенно отличную от романтических представлений о роли его личности в формировании сакрального пространства московского государства 1620-х гг. Ее можно сформулировать следующим образом: Д.М. Пожарский, храня воспоминание об освободившем Москву ополчении, к началу 1620-х гг. заметно больше заинтересован текущими событиями и собственной ролью в них. Он не претендует на первенство, а стремится закрепить за собой место приближенного, не соперничает с новой властью, а подчеркивает собственную связь с ее начинаниями.
Итак, существующее мнение о развитии в храмах Д.М. Пожарского особой программы прославления побед ополчения следует признать необоснованным. Содержательная сторона его строительных инициатив достаточно традиционна, и включает воспоминание о собственных военных успехах и награждениях (оба новых строительства связаны с получением земель за службу), прославление родовых святынь Пожарских и моление о собственном семействе.
Оба рассмотренных нами храма Д.М. Пожарского вскоре, в середине 1630-х – начале 1640-х гг., были перестроены в камне, получив более разветвленную программу посвящений, отчасти основанную на новых событиях жизни князя, отчасти же – сохраняющую содержание программ предшествующих церквей.
Церковь Покрова в Медведкове, как можно считать основываясь на доказательствах, приведенных в статье Н.Ф. Гуляницкого, была построена в 1634 – 1635 гг.20 Это утверждение основано на различии в составе престолов медведковского храма, известного из приходных книг патриаршего казенного приказа. До 1633 г. включительно дань собиралась с двух престолов, в 1634 г. храм не упоминается, вновь появляясь в 1635 г. с прежним главным престолом Покрова и четырьмя приделами. Церковь сохраняет престол Петра Александрийского, к которому добавляются еще два – Варлаама Хутынского, Антония Римлянина и Знамения. Все три новых престола связаны с Новгородом, что стало основанием для обоснованного предположения Н.Ф. Гуляницкого о связи новых престолов медведковского храма с новгородским воеводством Д.М. Пожарского, которое охватывает два периода – 1620 - 1624 и 1628 - 1630 гг. Таким образом, к существовавшим престолам, связанным с событиями жизни князя конца 1610-х гг., добавляются еще три, предположительно апеллирующие к его новгородскому воеводству.
Подобные же изменения мы наблюдаем на втором храме Д.М. Пожарского в Пурехе. Время его перестройки неизвестно, однако по «отдельным книгам» 1647 г.21 храм значится каменным с частью неосвященных престолов (точнее, освящен один придел Евфимия), что позволяет предположить, либо, что строительство пришлось на середину 1640-х гг., либо - что строительство было начато незадолго до смерти Д.М. Пожарского в 1642 г. и в связи с ней прекратилось или замедлилось. Поэтому, несмотря на отсутствие точных данных, есть вероятность, что каменный монастырский собор строился к конце 1630-х – начале 1640-х гг., т.е., через несколько лет после завершения строительства в Медведкове. В этом случае два замысла, требующие от заказчика больших расходов, следуют один за другим.
Число престолов в каменном храме также увеличивается – опись 1646 г. упоминает, помимо трех прежних (Преображения, Евфимия и Макария Желтоводского), еще два – Александра Свирского и Успения. Престол Успения можно предположительно поставить в ряд аллюзий на суздальский Евфимиев монастырь, т.к. в Пурехе он также связан с храмом при трапезной, а посвящение Александру Свирскому может быть инспирировано все тем же продолжительным новгородским воеводством, что и посвящения престолов в Медведкове.
Эти два храма, имеющие, как уже было показано, отчасти сходную судьбу, также обнаруживают сходство типологии объемно-пространственного построения. Оба они принадлежат к неизвестному в XVI в. и получившему распространение во второй половине XVII в. типу двухъярусного храма, в котором алтари нижней церкви выдвинуты на восток по отношению к верхней, что позволяло избежать расположения престолов одного над другим. В XVI в. двухъярусные храмы существовали – в качестве примера можно привести церковь Благовещения (с пр. Бориса и Глеба) Псково-Печерского монастыря (1540)22, однако устойчивой типологии двухъярусного храма не возникало.
Вариант, использованный в храмах Д.М. Пожарского, отличается осмысленностью задачи размещения двух престолов на разных ярусах, т.к. оба храма (верхний и нижний) имеют архитектурно оформленные развитые трехчастные алтарные выступы. Кроме того, оба храма отличает симметричный двухпридельный план, до середины 1630-х гг. непопулярный. Как известно, двухпридельные планы получили широкое распространение в «годуновской» архитектуре конца XVI в.23 Однако после Смуты, на протяжении 1620-х гг. такой план встречается единожды – в церкви Покрова в Рубцове. Как мы видели, церковь Покрова является своего рода идейным образцом для первого медведковского храма, в чем можно увидеть вероятный повод актуализации композиционного приема, утратившего популярность впоследствии «Смуты».
Сходно и решение нижних храмов – они повторяют конфигурацию верхнего храма с квадратным четвериком и трехчастным алтарем, а с запада к ним примыкает небольшое помещение, называемое в источниках XVII в. «трапезной». В Пурехе там, насколько можно судить по описи 1647 г., размещалась монастырская трапезная с приделом. В медведковском храме, вотчинном, а не монастырском, это помещение впервые названо трапезной в конце 1680-х гг. Нижние храмы имели приделы, размещенные, по-видимому, в южной апсиде. Сходство композиционного решения подчеркнуто различием архитектурного решения центрального ядра – медведковская церковь увенчана шатром, храм села Пуреха – двустолпный.
Итак, оба каменных храма, построенных в вотчинах Д.М. Пожарского в конце жизни воеводы, имеют сходную композицию – это двухярусные храмы с двумя расположенными симметрично в восточной части приделами. Ранее, до 1635 г. (вероятная дата строительства медведковского храма) подобная композиция в известных постройках не встречается. При этом следует подчеркнуть, что в вотчинном строительстве Д.М. Пожарского она используется достаточно последовательно, насколько можно судить по двум известным каменным постройкам воеводы.
Что же послужило причиной возникновения двухъярусных храмов в вотчинах Д.М. Пожарского? Представляется, что хотя бы частичный ответ может дать отмеченная ранее разветвленность программы посвящений храмов воеводы. В обоих случаях (в Медведкове и Пурехе) строительство каменных храмов сопровождается увеличением числа престолов до пяти, для размещения которых, возможно, предназначалась использованная двухъярусная композиция.
Однако увеличение числа престолов само по себе не влечет возникновения описанной композиции – очевидно, что она не является единственным решением для размещения пяти престолов в одном ансамбле.
Поэтому использованная в вотчинных храмах Д.М. Пожарского типология представляется результатом компромисса между традиционной для конца XVI в. симметричной двухпридельной композицией и желанием заказчика разместить в храме пять престолов, которые в эту схему (без дополнительного яруса) не вписываются. В итоге ставшая традиционной двухпридельная композиция верхнего храма включала три престола, в нижнем храме размещалось два.
Итак, можно предположить, что новый тип композиции двухярусного храма возник в результате взаимодействия закрепившегося к концу XVI двухпридельного плана и требований заказчика – в данном случае Д.М. Пожарского – к программе храмовых посвящений. Таким образом, двухъярусные храмы могут оказаться реальным результатом влияния личности Д.М. Пожарского на архитектуру 1630-х гг., причем их возникновение оказывается напрямую обусловлено тем вниманием, которое князь уделял своему вотчинному строительству.
Мы не располагаем бесспорными подтверждениями того, что двухъярусный тип храма возник именно в вотчинном строительстве Д.М. Пожарского. Типология двухъярусного храма XVII в. могла быть выработана в других, недошедших до нас постройках этого периода, и воспринята в частном строительстве воеводы24. Однако на настоящий момент прототипы двухъярусных храмов Д.М. Пожарского не известны. С другой стороны, очевидная приверженность данному композиционному решению позволяет предполагать, что этот тип храма, даже если он не возник в вотчинном строительстве воеводы, прошел здесь стадию первоначального развития, чтобы затем утвердиться в архитектуре второй половины XVII в.
Некоторым косвенным подтверждением предположения о появлении двухъярусного храма в вотчинах Д.М. Пожарского может послужить церковь Воскресения в селе Исады, построенная в вотчине другого известного героя Смутного времени Владимира Прокофьевича Ляпунова. Также как и Медведково с Пурехом – Д.М. Пожарскому, Исады были даны Ляпунову в вотчину за победу над Владиславом.
По описи 1635-1640 гг. в селе значится церковь Воскресения с пометкой «а церковь поставленья и в церкви образы и свечи и книги и все церковное строение ево-ж Володимера»25 – т.е. с указанием на ее строительство Владимиром Ляпуновым. Следовательно, история возникновения первой церкви села Исад в некотором смысле аналогична фабуле вотчинного строительства Д.М. Пожарского, т.к. она построена владельцем вотчины, пожалованной в наследственное владение за участие в обороне Москвы от Владислава. Впоследствии первый храм перестраивается, включает, помимо двух приделов, престол приходской сельской церкви Св. Николая и становится двухъярусным. Дата строительства каменного храма неизвестна, но может быть расположена в промежутке между 1635 и 1675 гг. По-видимому, каменный храм следует относить к 1660-м гг., когда вотчиной владел внук Владимира Лука Ляпунов. В пользу этого предположения говорят некоторые детали декоративного убранства, а также устройство интерьера верхней церкви с единственным опорным столбом26. Однако окончательные выводы о времени строительства церкви села Исад делать преждевременно.
Единственный северный придел придает композиции Воскресенского храма асимметрию, что может служить косвенным подтверждением поздней датировки каменной церкви, и также сближает ее с двухъярусными храмами второй половины XVII в. Однако двухъярусные храмы второй половины столетия принадлежат в основной массе городскому, а не вотчинному строительству. Появление двухъярусной церкви в вотчине, связанной с воспоминаниями о событиях Смуты, дает некоторые основания для постановки этой постройки в один ряд с вотчинными постройками Д.М. Пожарского и для предположения о вероятном влиянии последних на храм села Исад.
Итак, программное храмостроительство Д.М. Пожарского можно подразделить на два этапа. Первый относится к началу 1620-х гг. и связан с возведением деревянных храмов в новых вотчинных владениях, полученных в награду за «осадное сидение королевичева приходу». Как мы видели, Д.М. Пожарский начинает развивать собственные программы с числе виднейших бояр московского государства, вслед за царем. Князь стремится оказаться как можно ближе к наиболее актуальным замыслам, но совершенно очевидно, что он не является ведущей фигурой, определяющей семантику программного строительства. В храмах Д.М. Пожарского государственные и родовые темы смешиваются на основе личной судьбы князя. Строительная активность воеводы приходится на первые годы после приезда Филарета, во второй половине 1620-х гг. новых инициатив с его стороны не наблюдается. Можно предположить, что попытка воеводы утвердить свое положение в государстве постепенно сходит на нет, одновременно с тем как он сам все более отдаляется от двора.
Второй период приходится на вторую половину 1630-х гг., когда деревянные церкви заменяются каменными, программа посвящений престолов которых усложняется и дополняется. Новые престолы ориентированы исключительно на биографию князя, что демонстрирует все большее удаление Д.М. Пожарского от государственных тем.
Эти постройки – наиболее ранние из известных прецедентов использования двухъярусной композиции в сочетании с двухпридельным планом, что дает некоторые основания для предположения о возникновении этого нового типа храма вотчинном строительстве Д.М. Пожарского. Вероятным импульсом для его формирования было сочетание развитой программы посвящений и двухпридельного плана, распространенного в конце XVI в. и возрождаемого в 1630-е гг. Возможно, новый тип храма следует рассматривать как реальный вклад Д.М. Пожарского в архитектуру 1630-х гг.
2 Беляев Л.А., Павлович Г.А. Казанский собор на Красной площади. М., 1993; Павлович Г.А. Казанская икона Богородицы и Казанский собор на Красной площади в Москве // Культура Средневековой Москвы XIV-XVII вв. М., 1995. С. 225-249.
3 Русский биографический словарь. Т.14. СПб., 1905. С.224, 238, 243; Гуляницкий Н.Ф. Церковь Покрова в Медведкове … С. 52-53; Филатов Н.Ф. Подвиг во имя России… С. 100.
4 См.: Тарабарина Ю.В. Победа над королевичем Владиславом 1 октября 1618 г. и мемориальное храмостроительство 1620-х гг. // Сакральная топография средневекового города. Т. 1. М., 1998. С. 100-108.
5 См.: Писцовая опись нижегородских владений Д.М. Пожарского 1621-1624 гг. // РГАДА. Ф. 1209. Д. 293. Лл. 1026-1080 об. (опубл.: Филатов Н.Ф. Подвиг во имя России… С. 125); Ратшин Ал. Полное собрание исторических сведений о всех бывших в древности и ныне существующих монастырях и примечательных храмах в России. М., 1852. С. 365; Село Пурех. Спасо-Преображенский собор. Паспорт Гос. инспекции по охране памятников при Министерстве культуры РСФСР. Сост. А.В. Косицын. 1978; Савельева О.К. Постройка Д.М. Пожарского в Пурехе // АН. №36. М., 1988. С. 230;
6 Писцовая опись нижегородских владений Д.М. Пожарского 1621-1624 гг. С. 125-129.
7 Маландин В.В. Патриарх Филарет // Великие государственные деятели России. М.,1996. С.147- 173. С.157; Скворцов Л. Материалы для истории города Костромы. Ч.1. Кострома, 1913. С. 129-130.
8 Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903. С.123.
9 См.: Скворцов Л. Материалы для истории города Костромы… С. 112, 129-130, 173.
10 Архим. Макарий. Сказание о жизни и чудесах преп. Макария, Желтоводского и Унженского чудотворца. М., 1857; Житие отца нашего Макария, игумена обители святые Живоначальные Троицы. М., 1913.
11 Опись Москвы после пожара 10 апреля 1629 г. // Красный архив. Т.4. М., 1940. С. 199.
12 Патриаршая жалованная несудимая грамота Макарьеву Желотовдскому монастырю по случаю его возобновления // Преображенский И.Д. Материалы для Костромской губернии. Кострома, 1907. С. 22-24.
13 Связь культа Макария с благодарением за возвращение Филарета косвенно подтверждает краткосрочность внимания к святому, которое, будучи актуально в первой половине 1620-х гг., впоследствии не получает развития вплоть до времени Алексея Михайловича. После того, как построенная в 1619 г. церковь Макария сгорела в пожаре Чертолья 1629 г., она на старом месте более не восстанавливалась, будучи переведена в придел соседнего храма Всех Святых. (см.: Опись Москвы после пожара 10 апреля 1629 г. // Красный архив. Т.4. М., 1940. С. 199.)
14 Письма русских государей. М., 1848. Т.1. С.27.
15 Писцовая опись нижегородских владений Д.М. Пожарского 1621-1624 гг. С. 125-129.
16 Гуляницкий Н.Ф. Освободительные идеи Руси в образах памятников архитектуры XVI - первой половины XVII веков // АН.№ 32.М.,1984. С.37.
17 Беляев Л.А., Павлович Г. Казанский собор на Красной площади…С. 10,81.
18 Филатов Н.Ф. Подвиг во имя России… С. 61.
19 Бутурлин М.Д. О месте погребения князя Д.М. Пожарского и о том, где лечился от ран осенью 1611 г. М., 1876; Гуляницкий Н.Ф. Памятники отчизне Д.М. Пожарского // Архитектура и строительство Москвы. №2.М.,1980.С. 38.
20 Гуляницкий Н.Ф. Церковь Покрова в Медведкове и русское зодчество XVI - XVII вв. // АН. № 28. М., 1980. С. 52-53.
21 Опубликовано: Архимандрит Макарий. Памятники церковных древностей. Нижний Новогород, 1999 (переиздание книги 1857 г.). С. 548.
22 Рабинович Г. Архитектурный ансамбль Псково-Печерского монастыря // АН. №6. М., 1956. С. 57-86; Седов Вл.В. Псковская архитектура XVI века. М., 1996. С. 93.
23 Баталов А.Л. Московское каменное зодчество конца XVI в. Проблемы художественного мышления эпохи. М., 1996. С.133-138.
24 А.Л. Баталовым было высказано предположение, что данный тип мог появиться в домовых царских храмах.
25 Роспись с писцовых книг села Исад с деревнями // Труды Рязанской ученой архивной комиссии. Т.25. В.2. Рязань, 1913. С. 10.
26 Благодарю Вл.В. Седова за сведения об устройстве интерьера Воскресенской церкви.
