Андрей Чернихов. Интервью Андрея Филозова

Андрей Чернихов

Что для вас значит участие в Венецианской архитектурной биеннале?

Площадка номер один в мире. И наконец вместо маргинальных выставочных концептов последних лет (по-своему изящных, эстетских и т. д., более, кстати, уместных на другой Венецианской биеннале, художественной) Россия представляет собственно архитектурную экспозицию. И правильно, что это не школа, не команда архитекторов одного стилевого направления, а скорее галерея архитектурных портретов. Да, по основным параметрам современной архитектуры – реальные, высокие технологии, высокозатратные, на порядок выше, по российским меркам, проекты и сооружения, концептуально иная профессиональная постановка инвестиционно-девелоперского и архитектурного процесса, иной социальный и культурный статус архитектуры в обществе, – мы другие, мы существуем и действуем в иной цивилизации. Но не надо забывать, что эта иная цивилизация чрезвычайно молода. Россия только-только обрела относительную экономическую стабильность и осваивает путем проб и ошибок совершенно иной «образ жизни». За фантастически короткий срок понастроено, правда, огромное количество всякой мещанской и нуворишской дряни, но и сформировался профессиональный частный архитектурный сектор свободных архитекторов, который в основном сегодня и определяет уровень архитектуры в Р оссии. И уже следующее поколение, естественно, куда менее связанное с прошлым, чем мы, демонстрирует иную эстетику и новый взгляд на архитектуру. И эта новая волна, я думаю, очень скоро будет представлена в Венеции. Но бог с ними, с технологиями и деньгами, не бросать же дело свое, если в твоей стране их еще нет. Ибо мы, архитекторы, отличны друг от друга прежде всего своим личностным ощущением пространства, формы и пропорций. И архитектор это тот, кто по данному ему праву владеет пространством, как хирург обладает властью над живым организмом. Раньше очень хотелось, чтобы мы были в В енеции, хотелось высказать что-то свое и таким образом обрести диалог с остальным архитектурным миром. Ведь мы в архитектурном плане островная страна, не интегрированная в общемировой архитектурный процесс. Но с годами это желание ушло на второй план, и сегодня просто интересно, как мы будем выглядеть со стороны. И наконец – нынешняя биеннале совпадает с пятисотлетием Андреа Палладио, и есть замечательная возможность быть на этих праздниках архитектуры одновременно. Вообще, должен вам сказать, что в последние годы я «раскусил» вторую сторону венецианской медали. И регулярно приезжаю теперь и на арт-биеннале. Последняя оставила ощущение пиршества эстетов, очень лучезарное, даже в глубоких тенях и полутонах. К «Океану» Билла Виолы приезжал трижды. Ощущение катарсиса, испытанного от инсталляции Виолы, увы, не возникало во время последних архитектурных биеннале. Да, и наконец – замечательная русская часть. Наверное, мы слишком мало размышляем о главном, о том, о чем, например, Алексей Герман и Стругацкие говорят в фильме «Трудно быть богом». Коммерциализация архитектуры все-таки не означает закат ее как искусства: было и будет много талантливых, оригинальных художников. Но современный «арх-бизнес» деформирует профессиональное сознание и, как в дьявольской линзе, искажает траектории и цели. Виола о скрытом, единственно важном и трагическом – отчаянии жизни и смерти. И каждый раз в В енеции я словно путешествую с И осифом Бродским, с его «Fоndamenta degli Incurabili». Это самое архитектурное эссе, написанное неархитектором.

Как вы считаете: это разделение на арт- и арх- онтологично или же просто причуда современного сознания? Для вас самого архитектура – это искусство или нечто, равноценное искусству, но параллельное?

Для меня лично с пеленок архитектура – Искусство, поскольку рос я в окружении фантастических работ Якова Чернихова. Не говоря о фламандской живописи, французской бронзе и старинной библиотеке. Наверное, это в крови, в генах, во всех впечатлениях детства. Когда «Горе от ума» читаешь в издании Маркса и тут же с последних страниц второго тома разучиваешь «Грибоедовский вальс». Московская консерватория, которая была рядом, где с восьми лет, так получилось, я постоянно присутствовал: пел в детском хоре и брал уроки фортепиано. Соответственно, когда пришла пора продолжать родословную и поступать в Московский архитектурный институт (МАрхИ), я сказал маме, что проектировать то, что строилось вокруг, бессмысленная трата жизни. На дворе стояла середина 60-х, и «прогресс архитектуры» состоял в переходе с 5- и 9- этажных блочных и панельных домов на 12- и 16- этажные. И я поехал в Ленинград примериваться к факультету «Архитектура кораблей»; мама, естественно, расплакалась, но, к счастью, некая неведомая сила вернула меня в колею профессии. А нынешнее разделение, как мне кажется, произошло в силу чисто организационного устройства и «раздельного» бизнеса. Следуя Цицерону в том, что «все искусства связаны единой нитью», наверное, стоит объединить их с матерью искусств – архитектурой – и представить, как сейчас принято говорить, все это в едином формате. Современная архитектура, как и современное искусство, чрезвычайно разнообразна. Тут все есть: и выходы в будущее, и путешествия в прошлое, и заходы в подсознание…

Множество ярких личностей, индивидуальностей, концепций. Почему бы, действительно, не устроить всеобщую биеннале искусств? Кстати, один из наших последних проектов – «Бизнес-технопарк» в Н агатине в Москве – почти миллион квадратных метров (первая очередь строится по проекту мастерской Владимира Колосницына, Моспроект-2, мы же делаем все последующие), включает идею создания мирового Арт-ЭКС ПО. Сама территория застройки производит тягостное впечатление своей аурой и окружением: это типичная некогда окраинная промзона Москвы, а напротив стоят серые панельные жилые кварталы 60-70-х годов, что тоже достаточно уныло. И вот здесь, на площади в тридцать гектаров, требуется соорудить огромный бизнес-техноцентр. И один из вопросов состоит в том, что делать здесь после семи вечера и в выходные дни, когда тысячи менеджеров сядут в машины и уедут, а весь комплекс погрузится в темноту? Так вот, мы и предложили включить в этот комплекс Арт-Экспо, т. е. и архитектура, и дизайн, и вообще все что угодно, включая моду, видеоарт, кино, театр, может быть представлено на этой площадке.

Создание такого проекта, скажем так, «в струе» нынешнего строительства, как московского, так и вообще российского. Как вы считаете, вы просто вынуждены это делать, поскольку вам «заказывают эту музыку»?

Дело не только в деньгах; есть такое понятие, как исторический заказ, некая волна, которую мы все ощущаем и которую многим приходится ловить за неимением другой. Или же за всем этим просматривается определенное архитектурное движение в России? Какой-то процесс архитектурной мысли, архитектурного видения? В обратном порядке, ладно? Архитектурная мысль, или, как вы сказали, видение, возникает из той или иной необходимости, будь то потребность в социальном переустройстве общества, строительстве новых городов, хоть на Луне, создании пространства для молитвы (храм) или пространства для экспонирования произведений искусства (музей Гуггенхайма)... Она может быть самодостаточна, то есть вызываться потребностью представления новой модели пространства, как отражения новой модели мира. Тем паче архитектурное движение, если этот термин понимать как коллективное объединение архитекторов в русле новой типологии, то до этого плод еще не вызрел. Если мейнстрим, то он, как правило, не связан с функцией. Да, эта волна, если хотите техногенная, но ее стоит рассматривать вкупе с куда более, на мой взгляд, интересным явлением – созданием мировых вузовских центров. В сфере образования сегодня вращаются огромные капиталы, и этот бизнес входит в десятку лидеров. Но в России это скорее мода, чем необходимость, как и высотное Сити в Москве. Ведь никто толком не знает, что, собственно, это такое – «технопарк» – в стране, где новейшие технологии только декларируются. Как никто не может сказать, зачем строить кучу небоскребов в городах Сибири. Мы все прекрасно знаем, что есть небоскреб, кому он служит и для чего, и сколько он стоит – не только в строительстве, но и в эксплуатации. И у нормальных архитекторов, помимо желания самоутвердиться и высказаться на тему высотки, присутствует обоснованно скептическое отношение к насаждению «небоскребостроения» в Р оссии. Особенно, как это вышло в московском Сити, где двадцать таких штук, различных по габаритам – у кого-то выше, у кого-то толще, – производят впечатление dejavu. Есть среди них по-своему красивые, например башня «Федерация», другие абсолютно банальны. Количество банальностей превышает норму, что означает, что весь этот остров небоскребов в целом достаточно банален. Скажем, Манхэттен может позволить себе архитектурную посредственность, поскольку его концепция – это квадратно-гнездовая сетка. В одном квадрате шедевр – Эмпайр или Крайслер, а вокруг может стоять все что угодно. Все вместе это такой архитектурный сталактит, который с разных точек смотрится упоительно. К тому же там есть и подлесок в виде старого Манхэттена, что создает разные масштабы. Московское Сити можно было сделать не просто высокоплотной зоной высоток, а островом русского авангарда, и таким образом отдать дань признания тем великим мечтателям, мастерам, тем, кто заложили основы современной архитектуры и создали столько проектных шедевров небоскребов, но ничего из этого не построили сами! Помните великолепное восклицание у К онстантина Мельникова: «Если бы мы смогли осуществить все задуманное тогда, мы бы обездолили архитектуру на несколько десятилетий». Но все то, что сказано, на самом деле проблема не архитектуры, а культуры.

В свое время Ле Корбюзье назвал дом «машиной для жилья». Это определение у нас, и не только у нас, понимается совершенно превратно. Возникает образ какого-то бездушного конвейера, призванного механистически обеспечивать некие элементарные функции, обслуживать самые основные инстинкты безликой человеко-единицы. А ведь на самом деле Ле Корбюзье имел в виду нечто прямо противоположное, миниатюрное выражение этого – концепция швейцарских часов. Ведь машина – образ нашего творчества, в котором мы с Богом сотрудничаем.

Для западной культуры машина всегда была образом совершенства, маленькой моделью божественного Творения. Она прежде всего работает, то есть противостоит энтропии, распаду, разброду, двойственности; в ней все гармонично увязано. Это не бездушный механизм, а нечто одновременно прекрасное и совершенное, действительно как швейцарские часы, призванное украсить и облегчить нам жизнь. Неслучайно у самого Ле Корбюзье были швейцарские корни. И поэтому идеальный дом должен быть именно такой машиной для жилья, то есть в нем жизнь должна идти органично, легко и свободно, все ее составляющие – и простые, и самые сложные – должны быть учтены и увязаны. Это идеальная оболочка для повседневной жизни, которая и является одной из ипостасей архитектуры. Этот идеал он и пытался воплотить в своем марсельском блоке. Правда, получилось далеко не все, но Корбю – создатель модели нового устройства жизни в архитектуре, один из последних носителей духа той великой Утопии, в которой так искренне жили наши деды и аналога которой мы ожидаем сегодня. Вообще же, архитектура, на мой взгляд, уже завершает свой классический этап, осуществляя дрейф именно в сторону современного искусства. Вместе они используют новейшие технологии. Кстати, ни один писатель-фантаст ХХ века, из известных мне, не предсказал открытие Интернета…

Андрей Филозов