Борис Левянт, Борис Стучебрюков. Интервью Григория Ревзина

Вы – специфическая мастерская. При том, что у вас очень заметные в городе постройки, в своем имидже вы как-то подчеркиваете не художественную, а бизнес-составляющую.

Борис Левянт: Это сознательно. Бюро «АБД» – это не творческая мастерская Бориса Левянта. Со мной работают разные архитекторы, и у каждого из них, вероятно, свое творческое кредо.

Но есть некие общие принципы бюро?

Борис Стучебрюков: Если они есть, то они действительно общие, ничьи конкретно. У нас нет системы, когда, скажем, я или Борис что-то рисуем, а потом мастерская это разрабатывает. У нас есть главные и ведущие архитекторы, они со своей командой разрабатывают объекты.

То есть вы, руководитель мастерской, не участвуете в творческом процессе мастерской «АБД»?

Б. Л.: Как правило, нет. Только если возникает какая-то экстремальная, тупиковая ситуация, и нужен мозговой штурм. Такое бывает, но я рассматриваю это как сбой в нормальной работе.

И вы не контролируете итоговый продукт?

Б. Л.: Контролирую, но не навязываю команде своего видения. Есть какие-то общие принципы, которые разделяются мастерской, и если они соблюдены, то я в здание не вмешиваюсь.

То есть о стиле мастерской спрашивать бессмысленно?

Б. Л.: Думаю, да. Слово «рационализм» для меня говорит достаточно. Мастерская создает современную рациональную архитектуру. Я хочу, чтобы это было понятно – зданий экстремальных, как Заха Хадид или Даниэль Либескинд, мы не делаем и делать, вероятно, не будем. Для меня есть некие принципиальные категории, прежде всего – масштаб. Масштаб обеспечивает уместность здания в городе. Я не разделяю принципов контекстуальности, как это сегодня понимается Москомархитектурой, когда для соблюдения контекста нужны какие-то исторические детали. Если здание вписывается в масштаб города, оно уместно.

Ваше неприятие средового подхода выглядит несколько неожиданно – ведь вы работали с человеком, создавшем в 80-е годы всю архитектурную программу сегодняшней Москвы, с Алексеем Гутновым.

Б. Л.: Да, и это для меня – самый значимый профессиональный опыт. Но вовсе не тот «средовой подход», который сегодня приписывают Гутнову, особенно в том виде, в каком мы сталкиваемся с ним сегодня. Для меня самым главным был опыт создания команды. Гутнов обладал способностью объединить в одну команду людей самых разных специализаций и взглядов. Творческих людей, менеджеров, ученых, инженеров – всех. И этому я у него учился в первую очередь. Мастерская «АБД» устроена именно по этому образцу. У нас в команде есть творческое подразделение, архитекторы, которые занимаются объемным проектированием, и те, которые занимаются интерьерами. Есть менеджеры, которые ведут проект в юридическом и административном отношении. Это очень серьезный аспект, потому что для людей творческих экономика, юридические аспекты, отношения с заказчиком, с городом, с подрядчиками – это задачи, с которыми они плохо справляются по определению. Взаимодействие творческого, управленческого звена, взаимодействие с инженерами, конструкторами – это серьезные управленческие задачи. Сегодня они в «АБД» выстроены, и это я считаю своим главным достижением.

Б. С.: По моему мнению, это идеальная ситуация. Архитектор освобожден от выполнения несвойственных ему задач по менеджменту. Он проектирует здание от концепции до рабочей документации, сопровождает процесс строительства, но при этом не занимается административными функциями.

Архитекторы творческого склада часто пеняют на сложности в исполнении менеджерских функций. Это понятно и естественно. И все же, я позволю себе задать такой вопрос. Из отношений с городом и заказчиком ведь чрезвычайно много проясняется в самом характере здания. Они определяют рамочные условия работы. Архитектор и заказчик, чиновник и подрядчик – все говорят на разных языках, все очень плохо друг друга понимают. Бесконечные перетряски, переговоры, переделки – то, что позволяет в итоге найти общий язык. Если вы освобождаете ваших «творцов» от всего этого, то как вам удается находить общий язык со всеми контрагентами?

Б. Л.: Это как раз самое важное. Бесконечные переговоры между людьми, которые друг друга не понимают -- не самый эффективный способ работы. Первый пункт нашего договора с любым заказчиком – составление программы-задания. По сути, мы делаем то, что должен давать городской регламент, что, собственно, пытался внедрить Гутнов – регламент на каждый участок. Для заказчика это необходимо. Но недостаточно. Нужен общий язык между ним и архитектором, и поэтому следующая наша задача – интерпретировать регламент в терминах бизнеса. И нам, и заказчику нужен грамотный бизнес-план использования участка. К сожалению, у нас не только город не достаточно цивилизован, но и заказчик тоже, и, как правило, девелоперы слабо себе представляют, как конкретно они будут использовать приобретенную территорию. Мы должны это для них придумать. Должен сказать, что после прохождения этих стадий взаимоотношения между архитектором, городом и заказчикам становятся куда более эффективными.

И в этой стадии вступает архитектор?

Б. С.: Архитектор вступает на самой ранней стадии, можно сказать, что здесь появляется грамотное задание на проектирование. И если оно действительно отвечает требованиям заказчика, то далее степень вмешательства в архитектуру резко уменьшается. Конечно, полностью исключить это невозможно, иногда заказчик хочет все упростить, иногда сделать что-то покрасивее, побогаче. Нас заставляли делать то, что мы не хотели, и не давали делать того, что нам казалось правильным – все это было. Но в идеале система сводит эти вмешательства к минимуму.

Позвольте с другой стороны. Здания, выстроенные «АБД», достаточно четко опознаются. Их свойство – европейское качество, это вещи, которые без всяких поправок на местную специфику могли бы находиться в Европе. Причем это касается и жилых интерьеров, и бизнес-интерьеров, и торговых зданий – всего, что вы делаете. Это самый высокий уровень цивилизованности, современности в смысле современной западной цивилизации. Нельзя ли все-таки сказать, что это и есть ваше кредо?

Б. Л.: Масштаб, рациональность, современность. Больше я добавить ничего не могу. Мне кажется, это не мое дело. Сочинять стили и придумывать их интерпретации – дело критиков.

У нас потребители предпочетают все западное. Одежду, еду, машины – все вещи. Вещи можно импортировать. Но архитектура не перевозится. Я думаю, что создание здесь, в России, проектной машины, позволяющей создавать западный уровень цивилизации – это задача сверхсложная. По сути, все российские государственный структуры и даже бизнес работали на это в течение последних десяти лет. Вам это удалось, и именно под эту задачу и создана ваша проектная машина. Правильно?

Б. Л.: Ну, это уже и есть интерпретации критика.

Б. С.: Почему западный уровень? Я делал свою персональную ретроспективную выставку «русский рационализм» в Политехническом музее в качестве российского художника рационалистического направления, можно сказать, наследника нашего рационализма 20-х гг. В то время идеи наших художников и архитекторов не заимствовались и не уступали уровню мышления их коллег с Запада, а во многом и опережали их. Многочисленные каталоги, выпущенные в до- и постперестроечное время – яркое тому свидетельство. Нет такой задачи – пересадить сюда, в Россию, западную цивилизацию. Есть задача выйти здесь на современный уровень цивилизованности.