Сегодня можно сказать, что в целом онтологическая оптика архитектуры как предметной области оказалась сдвинутой от понятий, продиктованных рассудком, в сторону феноменологии и чувственного мира. Такая рецессия была вызвана ощущением нестабильности современной постмодернистской культуры, ориентированной на критику логоцентристских и антропологических ценностей. В рамках феноменологического движения в архитектурную теорию возвращаются, казалось бы, известные понятия – человека, чувств, восприятия, тела, материала и т.д., – но возвращаются в каком-то ином виде, с иной интонацией. Наиболее интересным вопросом является причина, по какой они повторяются, что стоит за выраженными ими претензиями, что возвращается в качестве другого. Этой проблематике и посвящена статья.
Вечное возвращение
Такая постановка вопроса отсылает нас к философской идее повторения и вечного возвращения и тем самым вводит в сферу философии Ницше, впоследствии имевшей влияние на философию Хайдеггера, Делёза и Лакана.
Повторение и вечное возвращение определяет центральную и важнейшую мысль Ницше. Его книга «Так говорил Заратустра» (1883–1884) была задумана именно как несущая идею вечного возвращения. Доктрине поступательного развития, господствовавшей с эпохи Просвещения, философ противопоставил учение о вечном возвращении, о цикличности любого развития.
Впервые Ницше очень осторожно и уклончиво зафиксировал идею вечного возвращения в «Ессе Homo» (1881). Наиболее полное развитие она получила в философском романе «Так говорил Заратустра». Он представлял, что идея эта должна стать самой главной в его учении, потому что «все вещи вечно возвращаются и мы сами вместе с ними и что мы уже существовали бесконечное число раз и все вещи вместе с нами» [1. С. 99]. Вечное возвращение поначалу мыслилось им как простое повторение одного и того же. Позже он усматривал в этой идее исключительно жизненную форму воли к власти, провозглашал ее как высшую формулу утверждения.
Жиль Делёз, анализируя мысль Ницше, настаивал на том, что возвращается не то же самое, но всегда отличное, возвращается утверждающая воля стать другим. Это всегда то, что способно к отбору, устранению средних форм и высвобождению высшей формы всего сущего, поэтому оно всегда есть избирательное бытие. Вечное возвращение в такой перспективе есть не что иное, как могущество начать сначала, возвращение того, что способно к отличию. Делёз считал, что «Вечное Возвращение есть повторение; именно повтор производит отбор, именно повторение приносит спасение. Изумительный секрет освободительного и избирательного повторения» [2. С. 57]. По мнению Делёза, непродуктивно определять повторение как возврат к тому же самому, через реитерацию тождественного: повторение есть продуцирование различия – продуцирование, дающее различию существование.
Тема повторения прослеживается также в психоанализе у последователя Фрейда, постструктуралиста Жака Лакана. Фундаментальное понятие переноса он понимает как повторение, перевод, переписывание, перемещение надписей, но это не просто повторение, а настоятельное повторение – запрос, обращенный к другому, «затыкание бессознательного». Иными словами, то, что повторяется, является указанием, своего рода симптомом бессознательного. Повторение в психоанализе парадоксально в том смысле, что повторяется только отличное, а отличие проявляется благодаря бессознательному.
Идея повторения и возвращения востребована в теории архитектуры для схватывания ее «сущностных понятий», которые выражаются не напрямую, а лишь опосредованно – через возвращение феноменологических и антропологических понятий архитектуры. Именно наличие трудноуловимых «сущностных понятий» является причиной подобного возврата. «Сущностные понятия» архитектуры есть понятия несимволизируемые и бессознательные. В этом состоит большая трудность работы с ними. Мы имеем дело не с сущностью как ценностью, а скорее с местом, где эта сущность скрыта, куда мы повторяем свой запрос.
Питер Цумтор. Архитектура как личное дело
Питер Цумтор представляется нам адептом идеи вечного возвращения в архитектуре и сторонником настоятельного возвышения ряда феноменологических ее понятий: «материал», «тело архитектуры», «восприятие феномена», «атмосфера», «среда», «место», «реальное», «знак», «ритуал» и др. Стоит отметить, что он органично дополняет ряд архитекторов и теоретиков, которые также апеллируют к этим идеям. Юхани Паласмаа, Стивен Холл, Альберто Перез-Гомез, Кеннет Фрэмптон, Кристиан Норберг-Шульц – мыслители, во многом близкие Цумтору.
Но теоретические тексты и эссе Цумтора имеют определенную сложность прямого, буквального прочтения. Восприятие их возможно лишь при наличии инсайта, то есть некоторого интуитивного опыта чтения текста. Здесь уместно напомнить утверждение Делёза: «…мы не можем прочитать у мыслителя то, что он говорит “нам”, как если бы тексты были средством передачи информации. Текст имманентен жизни; он создает новые связи, новые стили мышления, новые образы и способы видения. Прочитать текст — значит понять проблему, породившую его» [3. С. 2].
Идеи Цумтора часто прочитываются вне контекста и произвольно истолковываются. Деррида называет такое прочтение «извращающим упрощением». По этой причине Цумтора считают аналоговым, феноменологическим или традиционным архитектором, сентиментально говорят о его «чарующей медлительности». Но явление Цумтора гораздо сложнее, это не простой возврат к прежним архитектурным позициям. Феноменологические понятия позволяют ему сказать то, что с изобретением новой терминологии было бы невозможно.
Сам архитектор Питер Цумтор родился в Базеле в 1946 году в семье мебельщика. Образование получил в Швейцарии и в нью-йоркском Институте Пратта. С 1967 по 1979 год работал в департаменте охраны памятников кантона Граубюнден, занимался реставрацией, планированием и консультированием. В 1979 году основал собственное бюро в деревне Хальденштайн близ Кура, где и работает сейчас с 15 сотрудниками.
Архитектура в понимании Цумтора – личное дело, реализация личных переживаний и воспоминаний. Причиной возникновения архитектурного произведения он считает желание архитектора, а архитектуру называет ответом на это желание: «…конечно, все эти ответы носят личный характер, но ничего больше у меня нет» [4. С. 20]. Желание Цумтора совершенно отчетливо видно в его архитектуре, но он оговаривается, что его желание есть всегда желание другого. Цумтор буквально желает любви других людей, любви архитектуры: «Я люблю архитектуру, люблю окружающие здания, люблю то, что и другие люди тоже любят. Должен признаться, что был бы счастлив создавать вещи, которые полюбят другие люди» [Там же. С. 64]. Архитектура, по мнению Цумтора, обращена к другому и представляет собой «запрос любви», необходимый архитектору для реализации его желания. Таким образом, очень личное отношение к архитектуре оказывается осложненным особой природой желания, что, как кажется, понимает и сам архитектор.
Оценивая тяготение Цумтора к таким понятиям, как желание, целесообразно обратиться к Жаку Лакану. Субъект, по мнению этого философа, находится в зависимом положении от дискурса означающих: «Субъект может показаться, конечно, рабом языка, но еще больше рабствует он дискурсу, в чьем всеохватывающем движении место его – хотя бы лишь в форме собственного имени – предначертано с самого рождения» [5. С. 81]. Но именно желание субъекта позволяет «уклониться» от власти означающих. Только когда архитектура становится «личным делом», высвобождается то, что с самого начала в ней присутствовало, – чистый процесс, искусство без цели, не привязанное к какому-то одному месту, какой-то одной школе, не подчиняемое какому-то канону или коду. Уклонение от определенностей любого рода является единственным способом высвобождения желания от власти означающих.
Вернемся к Цумтору. Он вспоминает: «Я спроектировал свои первые два здания… Это было ужасно. Я ясно прочитал архитектурный дискурс времени в моих зданиях. Это случилось со мной в последний раз… Как же это быть самим собой? Что-то есть в этих зданиях, что захватывает дух и заставляет мое сердце биться, но это что-то пришло не из журналов и не из архитектурных дискуссий. Скорее это я сам» [4. С.45]. Выход из ситуации ангажированности или вовлеченности в дискурс Цумтор находит в «жесте ускользания», то есть личном жесте.
Таким образом, возвращение концептов, опознаваемых как феноменологические, является гораздо более сложным процессом. «Личное» Цумтора – не просто персонифицированное переживание архитектуры, это желание, как бы ускользающее от современного архитектурного дискурса и порой даже от сложившейся личности самого архитектора.
Воспоминание и повторение архитектурной ситуации
Мир за пределами нашей личной биографии Цумтор описывает смутным, расплывчатым, нереальным. «Подлинные вещи» в нем остаются скрытыми, никто не может их видеть, потому что они не являются знаками, «они просто есть». Цумтор полагает, что их восприятие обеспечивает память из «глубины веков», где еще нет мыслящего субъекта, но есть желание, что делает воспоминания личными.
Цумтор стремится к пониманию «подлинных вещей», обращаясь к личным пространственным, архитектурным воспоминаниям, но в своей памяти воспроизводит их не как архитектурные. Он фокусирует свое внимание на возникающих в той или иной архитектурной ситуации ощущениях. «Когда я проектирую здание, я часто обращаюсь к старым, полузабытым воспоминаниям и пытаюсь понять, чем действительно была некая ушедшая архитектурная ситуация, что она значила для меня в то время. Я пытаюсь понять, как мне может помочь теперь та атмосфера, простое присутствие вещей, где все имело определенное место и форму. И хотя я не могу проследить это достаточно точно, все же возникает некое целостное впечатление, которое заставляет меня думать, что я видел это прежде. Однако в то же время я понимаю, что все это ново и в возникшем впечатлении нет прямой связи с действием архитектуры, которое могло бы раскрыть тайну воспоминания» [6. С. 8]. Архитектор стремится повторить в своей работе возникшее в памяти ощущение, но создает иную архитектурную ситуацию, пусть и в значительной степени основанную на опыте пространства в личной истории.
Понятие реального у Питера Цумтора
Близкое феноменологии философское понятие реального Цумтор рассматривает как трансгрессивное сопротивление неуклонной виртуализации современной архитектуры, но речь идет скорее об акте высказывания, действии, практике, решимости. «Я считаю, что истинный смысл всей архитектурной работы заключается в акте строительства. В определенный момент времени, когда конкретные материалы собраны и поставлены, архитектура становится частью реального мира» [Там же. С. 11].
Огромное значение Цумтор придает важнейшему феноменологическому концепту – особо тонкому отношению к материальности архитектуры, материалу. Он настаивает, что архитектура всегда материальна, конкретна. План, проект, нарисованный на бумаге, еще не архитектура, а лишь некое о ней представление. Иначе говоря, изображение пока еще не реализованных архитектурных проектов – это обещание реальности архитектуре, реальностью не обладающей. Изображение часто усиливает чувство отсутствия реального объекта, что позже при воплощении замысла осознается как несоответствие любого вида репрезентации обещанной реальности.
Если виртуозность изображения слишком велика, может возникнуть чувство его самодостаточности. Иначе говоря, «изображение больше ничего не обещает, оно только для самого себя» [Там же. С. 12]. Архитектура должна быть осуществлена. Только тогда ее материальное тело может прийти в бытие, только тогда она может быть выставлена в реальное.
Для Цумтора чрезвычайно важен способ организации материала. И в этом смысле для него ценны и концепции, и сами работы современных художников: «Некоторые вещи мне открываются в работах Йозефа Бойса и некоторых других художников, например группы течения Арте Повера (Arte Povera). Что впечатляет в их работе, так это точный и чувственный способ использования материала. Элементарные знания об использовании материалов человеком кажутся укорененными в древности, сама их сущность лежит вне всякого культурного контекста» [Там же. С. 8].
Цумтора впечатляет чувственный способ использования материала. Он считает, что материал обретает «поэтическое качество» в контексте архитектурного объекта тогда, когда автор-архитектор в состоянии создать выразительную ситуацию для этого материала. Согласно Цумтору, сам по себе материал значением не обладает и обретает его лишь в особом поэтическом акте. Подобное художественно направленное мышление может дать новое понимание способов использования материалов, их собственных чувственных качеств.
Павильон Швейцарии на Всемирной выставке ЭКСПО-2000 в Ганновере, автором которого является Питер Цумтор, – пример использования поэтических качеств материала. Павильон собран из бруса лиственницы и сосны швейцарских лесов без клея, болтов или гвоздей. Брусья закреплены с помощью стальных тросов. Архитектор как бы настраивает архитектуру, используя физические свойства материала – способность поддерживать благоприятные температурные условия в интерьере здания. «Когда было жарко снаружи, в павильоне было хорошо, как в лесу, а когда было прохладно, в павильоне было теплее, чем снаружи, хотя он был открыт. Известно, что некоторые материалы способны извлекать тепло из наших тел» [4. С. 33].
Но дерево само по себе таким свойством не обладает – лишь оформленный материал начинает «говорить». Особый подход к дереву, в котором воплощена авторская поэтика пространства, ее атмосфера, настроение, позволил павильону состояться, случиться, стать реальным событием.
Для Цумтора реален не только материальный объект, но и сам процесс строительства, понимаемый в широком хайдеггеровском смысле обитания и мышления в том или ином месте и пространстве. Речь идет не столько о строительных материалах, конструкциях, функциях, сколько о реальном, позволяющем зданию стать «домом» для человека. Хайдеггер настаивает на том, что «строительство не только средство и путь к обитанию, строительство в себе уже является обитанием» [7. С. 58]. Архитектура хранит воспоминания, следы жизни людей, историю строительства.
Нам представляется, что именно понятие реального способно выявить в архитектуре некие сущностные принципы, ускользающие из понятийного аппарата теории архитектуры, ориентированного на рационализацию. В этом смысле возвращение феноменологических понятий реального, материала и тела представляет утраченные темы в архитектуре, которые, однако, всегда будут о себе заявлять в том или ином виде.
Концепт места
Цумтор, полагая важным способ репрезентации архитектуры через понятие места или духа места, утверждал: «Кажется, что архитектура просто присутствует здесь. Мы не обращаем особого внимания на нее. И все же невозможно вообразить место без архитектуры. Здание определяет место. Оно становится частью окружения, будто говорит: ты меня видишь – я здесь» [6. С. 17]. Самого места без его означающего не существует. Именно называние, определение места позволяет ему стать реальным. Примечательно, что разговор о месте поднимает и Хайдеггер, рассуждающий о способе бытия человека через обитание в месте: «До того, как появился мост, Места еще не было. Конечно, до появления моста была река, текущая среди множества участков, которые могли быть заняты чем-то. Но лишь один из этих участков стал Местом, и произошло это благодаря мосту. То есть мост возникает на каком-то месте, а Место возникает только с появлением самого моста» [8. С. 184]. Именно мост делает место местом, мост разрывает необозначенную, природную целостность. Архитектура называет место и тем самым определяет его реальность.
Пространство для Цумтора – часть бесконечности окружающего мира, здание – знак уникальности места, а уникальным его делает сам знак. Архитектура с этой позиции предстает в качестве некоего «выпячивания» деятельности человека, заключающейся в символизации окружающего мира. Цумтор использует понятие места не только как знак, но и в значении контекста. Но это не два понятия, противоречащие друг другу, они взаимозависимы.
Архитектура, как и любая область культуры, изначально погружена в поле означающих, все в ней стремится к символизации, к называнию себя, то есть к репрезентации. Таким полем в архитектуре является контекст. По мнению Цумтора, контекст формирует способ бытия архитектурного объекта, но и объект создает место заново: «Каждая новая архитектурная работа изменяет сложившуюся историческую ситуацию. Крайне важно, чтобы качество изменения нового здания вступало в конструктивный диалог с существующей ситуацией. Ибо уместное изменение позволяет нам увидеть то, что уже существует, по-новому. Мы бросаем камень в воду. Песок поднимается и снова оседает. Пробуждение было необходимо. Камень нашел свое место. Но и пруд уже не тот, что прежде» [6. С.17].
Таким образом, архитектурный объект, попадая в определенный контекст, создает или именует себя в соответствии с ним. Контекст задает дискурсивному полю означающих определенную направленность. Но и сам объект, влияя на свое окружение, позволяет увидеть контекст иначе, в новом свете: «Когда архитектура подчинена только влиянию места, я ощущаю ее несоответствие современной жизни. Если же архитектура выражает только современные тенденции, не вызывая вибрации места, то она не укоренена в месте и я скучаю по особой тяжести земли, на которой здание стоит» [Там же. С. 42].
Здание комплекса термальных ванн в Вальсе близ Цюриха иллюстрирует ход мысли Цумтора: от создания здесь особого пространства с пещерами, лабиринтами, где бьют древнейшие источники, до непередаваемой атмосферы сакральности и очищения. Здание расположено на склоне горы. Материалом для него послужили плиты серого кварцита, добытые в местном карьере. Термы создают место, и оно немыслимо без знака, то есть архитектура, выступая как знак, создает особую ситуацию иного порядка, новый контекст. «Вибрации», которые сумел привнести туда архитектор, позволяют архитектурному знаку, не отчуждаясь от субстанциального мира восприятия, от природы швейцарских гор, вести непрерывный диалог с контекстом.
Архитектура Цумтора, как и музыка, – искусство темпоральное. Для Цумтора было невероятно важно создать ощущение свободы передвижения, пространства для прогулки, настроения, мягко склоняющего людей к путешествию. В своих термах Цумтор не навязывает маршрут, а режиссирует события. Он утверждает роль архитектора как режиссера архитектуры, а не автора: «Лично мне нравится идея проектирования и строительства домов, от которых я могу уйти в конце этого процесса, оставив здание самому себе, и оно без моего говорения прекрасно может стать местом для жизни» [Там же. С. 34]. Архитектор позволяет архитектуре
случиться без него, быть автономным знаком, без которого в природе нет места.
Архитектура как ритуал
Цумтор исследует перформансы, ритуалы. В процессе строительства он часто повторяет сакральные действия, имевшие прежде символическое значение. Тем самым архитектор акцентирует внимание на самом акте строительства.
В 2007 году вблизи Кёльна Цумтор построил часовню Брата Клауса. Часовня посвящена святому, почитаемому его матерью, подвижнику христианства брату Клаусу (Никлаусу фон Флюэ). Брат Клаус – святой заступник и наставник, создатель собственной мистической доктрины, отшельник швейцарских гор, аскет. Этим объясняются особая эстетика часовни и ритуальный способ ее возведения.
Здание часовни расположено среди равнины. Это массивное, суровое сооружение с отвесными стенами внутри представляет собой перспективу сходящихся рельефных поверхностей. Точка схода – отверстие в крыше часовни, сквозь которое проникает свет. Уникален сам метод строительства. Древесные стволы были связаны между собой и установлены в форме конуса. Стволы эти послужили опалубкой сооружения. Бетон укладывался в 23 слоя по 50 см. Бревна были сожжены, часть их извлечена после ссыхания (сохранились следы сожженной опалубки). Пол покрыт слоем из олова и свинца. В стене сохранились отверстия, более трехсот, куда вставлены стеклянные полушария, преломляющие внешний свет.
Акт сожжения внутренней опалубки при возведении постройки выступает перформативным, ритуальным действием. Ритуал сам по себе есть повторение первоначального космологического акта, некоего уже совершенного божественного действия. Ритуал обладает особой ролью в формировании окружающего мира. Так, для первобытного человека действие становилось реальным исключительно в том случае, когда повторяло изначальное, образцовое действие [9. С.33]. Строительство всегда было ритуальным актом. Но первоначального действия как события не было. Ритуал же – это повторение навсегда утраченного символического действия. В этом смысле мы имеем дело с повторением действия, всегда
уже совершенного.
Таким образом, ритуал есть практика повторения. Именно в ней, как утверждает философ Жан Бодрийар, символы и знаки истребляются: «Поэтический текст – это образец наконец-то реализованного, бесследного, безостаточного растворения частицы означающего (имени Бога), а через нее и самой инстанции языка и, в конечном счете, разрешения Закона... поэзия (или первобытный языковой ритуал) стремится не к производству означаемых, а к исчерпывающему истреблению, циклическому разрешению знакового материала» [10. С. 337]. В ритуальном действии символы и знаки стремятся исчезнуть, обнажив то, что они скрывают. В этом смысле обращение Цумтора к практике ритуала является воплощением феноменологического стремления вернуться назад, к самим вещам.
Заключение
Итак, Цумтор является совершенно современным архитектором, чьей мыслью возобновляется феноменологический дискурс. Идея Ницше о вечном возвращении коррелирует с почти мистическим обращением Цумтора к традиционным и часто метафизическим понятиям материала, тела, реального, акта строительства, ритуала. При этом они не просто возвращаются в качестве точного повторения, но трансформируются относительно своего изначального значения.
Так происходит становление новых понятий, переоценка ценностей с иной концептуальной позиции. Сам возврат к ним является симптомом, признаком некой новой формации. Постоянная смена дискурсивных полей создает условия, при которых не представляется возможным определить неизменные сущностные понятия архитектуры, тем не менее всегда остается топологическое место, куда эти понятия ориентированы. Возвращение их в ином виде позволяет разглядеть зазор между их новым и прежним значением, и это, по нашему мнению, заслуживает пристального внимания.
Литература
1. Ницше Ф. Так говорил Заратустра / Пер. с нем. Ю.М.Антоновского, М.: Мысль, 1990.
2. Делёз Ж. Ницше. СПб.: Аксиома, 1997.
3. Colebrook C. Introduction//The Deleuze Dictionary. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2005.
4. Zumthor P. Atmosphere: Architectural Environments – Surrounding Objects. Basel: Birkhauser, 2006.
5. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М.: Русское феноменологическое общество/Логос, 1997.
6. Zumthor P. Thinking Architecture. Basel: Birkhauser, 1999.
7. Heidegger M. // Otto Barting (ed.). Mensch und Raum, Darmstadt: Darmstadter Gesprach, 1951.
8. Хайдеггер М. Строить, мыслить, обитать / Пер. с нем. С.Ромашко // Проект International. 2010. № 20.
9. Элиаде М. Космос и история. М.: Прогресс, 1987.
10. Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000.
Похожие статьи
Часть 1
Технологии и материалы
Сейчас на главной
Псков: тяжелая судьба генплана и интуиционная реставрация.
Рассказ о том, как при восстановлении Пскова столкнулось три градостроительные концепции от разных авторов, кто кого съел и почему город теперь так выглядит. Получается, Псков теперь – фентези.
Рассказ о том, как при восстановлении Пскова столкнулось три градостроительные концепции от разных авторов, кто кого съел и почему город теперь так выглядит. Получается, Псков теперь – фентези.
Обозреватель Павел Зельдович поговорил с теми, кто формировал современный облик Остоженки. А фотограф Михаил Розанов любезно предоставил «Снобу» свои снимки. Кроме того, в материале использованы фото старой Остоженки Бориса Томбака и одного из главных архитекторов проекта Андрея Гнездилова.
