«Вопрос не в профессиональной этике, а в месте этой архитектуры в общественном сознании»

Реконструкция зданий модернизма – болезненный вопрос, в том числе потому, что она нередко происходит на глазах их изначальных авторов, опечаленных и возмущенных некорректным подходом к своим творениям. Высказаться на эту сложную тему мы попросили архитекторов и историков архитектуры.

08 Октября 2018

Интервью

Наследие

Прошедшим летом из-за появления павильона AA Visiting School Moscow у Даниловского рынка один из авторов его проекта, Феликс Новиков, поднял тему тактичного обращения с объектами послевоенного модернизма – и с их архитекторами, о чём можно прочесть здесь.
В связи с этим сюжетом редакция Архи.ру задумала опрос на тему перестройки послевоенного модернизма. Мы попросили архитекторов и историков архитектуры назвать примеры уважительного и неуважительного отношения к постройкам модернизма при их реконструкции, коснувшись при этом этических вопросов: где проходят границы серьезного искажения авторского замысла? Имеет ли право архитектор первоначальной постройки в принципе считать себя оскорбленным, если да – то в каком случае?

Анна Броновицкая
историк архитектуры, директор по исследованиям Института модернизма, преподаватель школы МАРШ

Самым интересным примером уважительного отношения к зданию модернизма, по-моему, остается конверсия здания ресторана «Времена года» (Игорь Виноградский, Игорь Пяткин, 1968) в музей современного искусства «Гараж», проведенная в 2015 году бюро OMA. Внутри новой оболочки – отчетливо современной, но созвучной модернизму 1960-х, – сохранена и бережно отреставрирована отделка внутренних стен и мозаика, пережившие период заброшенности здания. Довольно значительные интервенции позволили дать постройке новую жизнь, не заглушив, а подчеркнув подлинность ее основы.

zooming — Музей «Гараж». Общий вид на фойе с парадной лестницы. Здесь устроено пространство максимальной высоты, от первого этажа до крыши. Слева работа Эрика Булатова, в глубине – мозаичное панно «Осень». Фотография © Илья Мукосей

Возмутительно неуважительное отношение проявил Музей Московской железной дороги по отношению к доставшемуся ему зданию Павильона траурного поезда Ленина. Уникальная работа выдающегося архитектора Леонида Павлова (1980) в два приема была превращена в почти безликий контейнер с экспозицией, которой РЖД могли бы найти в своей обширной недвижимости другое место.

Не думаю, что имеет смысл говорить о праве на возмущение – или на любые другие чувства. Их могут испытывать, вне зависимости от прав, не только авторы, которым привелось дожить до искажения своих построек, но и другие люди. Общество вправе требовать от собственников уважения к архитектуре, обладающей не только утилитарной, но и художественной и исторической ценностью.

Василий Бабуров
историк архитектуры

В качестве примера уважительного отношения к постройке послевоенного модернизма я хотел бы привести недавнюю (2015) реконструкцию Национального театра в Лондоне (оригинальный проект Дэниса Лэсдана, 1976), осуществлённую бюро Haworth Tompkins. Это вторая по счёту реновация комплекса, призванная, помимо прочего, исправить ошибки менее удачной предыдущей, реализованной в 1990-е архитекторами Stanton Williams и вызвавшей возмущение автора. Haworth Tompkins скрупулёзно изучили оригинальный проект Лэсдана и, адаптируя комплекс к нуждам сегодняшнего дня, сделали собственные «интервенции» либо минимально заметными, либо, наоборот, подчёркивающими бруталистский стиль 1970-х. Так, например, пристройка к заднему фасаду, в которую были перенесены театральные мастерские, решена в материалах, отличных от основных, но при этом выглядит весьма сдержанно, не привлекая к себе лишнего внимания. Кроме того, реновация позволила выявить некоторые идеи Лэсдана, по тем или иным причинам оставшиеся на бумаге.

Если оставить за скобками перестройку лагеря «Артек», едва ли не самый одиозный пример уничтожения модернистского ансамбля, то показательным отрицательным примером будет реконструкция отдельных станций московского метро («Воробьёвы горы», «Пражская», входные павильоны «Таганской»-радиальной), т.е. построек хрущёвского и брежневского совмода.
Среди них стоит особо выделить «Воробьёвы горы», фактически заменившие «Ленинские горы» – одно из самых знаковых произведений «оттепельного» модернизма. Реконструкция станции, осуществлённая на рубеже 1990-2000-х гг., имеет мало общего с первоначальным проектом конца 1950-х годов (арх. М. П. Бубнов, А. С. Маркелов, М. Ф. Марковский, А. К. Рыжков, Б. И. Тхор), ставшим символом не только той эпохи, но и Москвы в целом. Необходимость строгой экономии вынуждала архитекторов искать новые средства выразительности, с которой они справлялись без преувеличения виртуозно – они создавали не просто утилитарные объекты, но подлинные произведения архитектуры.
Реконструкция начала XXI века следовала принципу «до основанья, а затем», исходя из презумпции художественной ничтожности оригинального проекта. На смену лёгкости и воздушности пришла монументальная тяжесть, превратившая палубу теплохода в гипостильный зал. Даже если новая станция оказалась бы сравнима с предшественницей по своему архитектурному качеству (а этого не произошло), это вряд ли могло послужить оправданием подобному отношению.

Ольга Казакова
историк архитектуры, директор Института модернизма

В качестве примера уважительного отношения я бы называла работу Екатерины Головатюк (бюро Grace) с кинотеатром «Целинный» в Алматы, но это работа временная, а что сделает затем со зданием Асиф Хан – пока не понятно.

В качестве неуважительного – то, что сделали с жилым домом – «Флейтой» – Феликса Новикова в Зеленограде: там выполнили монотонное остекление балконов и тем самым «убили» весь ритм здания, хотя, на мой взгляд, в этом остеклении не было необходимости.

Николай Лызлов
архитектор, профессор МАРХИ, вице-президент СМА

Где проходят границы серьезного искажения авторского замысла?
С точки зрения автора (всё, конечно, зависит от характера конкретного персонажа), границы серьёзного искажения его замысла проходят сразу после любых строительных работ на его объекте. Ф.Л. Райт, говорят, имел обычай инспектировать дома своих заказчиков и ругать их за каждое передвинутое кресло в гостиной.

Имеет ли право архитектор первоначальной постройки в принципе считать себя оскорбленным, если да – то в каком случае?
Нет, конечно, оскорбляться автор никакого права не имеет, архитектор может расстраиваться, переживать, и сожалеть о том, что то, что он придумал, оказалось невостребованным, или недооцененным. В первом случае это значит, что он что-то сделал неправильно, чего-то не понял, построил не то, чего от него ждали. Короче – сделал свою работу недостаточно хорошо, если здание пришлось переделывать и приспосабливать.
Во втором случае, ему остаётся сожалеть о низком уровне интеллекта и вкуса своих заказчиков (или их приемников), так тоже бывает.

Самый вопиющий пример неуважительной реконструкции, по-моему, – это то, что происходит сегодня с московскими кинотеатрами. Слово «реконструкция» здесь вообще неприменимо. Идёт тотальный снос зданий самого разного архитектурного качества, как выстроенных по типовым и повторного применения проектам, так и авторской, уникальной архитектуры, и на их месте строятся одинаковые, если не сказать типовые здания, сделанные по одному лекалу. Как будто кто-то вместе со старой мебелью выкинул на свалку антиквариат, что бы всё купить в ИКЕА. Это резкое снижение качества городской застройки, прежде всего.
Из международного опыта – это варварская реконструкция Дворца Ленина в Алма-Ате.

Пример «уважительной», или нормальной реконструкции – расширение здания Музея космонавтики в Калуге, реконструкция здания ЦУМа – хороших примеров много, просто они не так заметны, как плохие.

Дмитрий Сухин
архитектор, историк архитектуры, председатель обществ «Округа Камсвикус» и «Общество друзей BW Insterburg», второй председатель «Шаруновского общества»

Этика – «порождение совместного общежития», «нормы, общество сплачивающие, индивидуализм одолевающие, агрессивности отпор»: так учит нас словарь. «Больше этики!», – приглашаем мы мир присоединиться к нам, этичным, ведь архитектор этичен всегда? В любом частном заказе – думает и о соседях, об ансамбле, о городе в целом. А буде кто не – порицание коллег да будет ему каиновой печатью! Клеймим же мы по сей день Свиньина, что перестроил флигель у Росси на вершок да повыше – а Басина дом у Александринского театра разве не кощунство? Что с того, полтора века тому: кощун есть кощун, ведь модернизм наш вечноживой именно от той эклектики отталкивается.
Правда, и её тем самым оживляет.
Да и «волк волку – архитектор».
Да и Басина дом тот – жилой, а жильё в том модернизме не наивысшая ли ценность?

Ценя постройку, общество возводит её в памятники. Ценя автора, общество отсчитывает 70 лет на авторское право. И, буде постройка достройкой, пристройкой, перестройкой и как угодно искажена или изменена – взывает к этике пресловутой: как, не спросясь, осмелились некие?! Особенно яры тут бывают члены семейств, которым-де, на погост уходя, дядюшка нашептал... Хотя казалось бы: новый проект самым фактом выдачи ему строительного билета не получает ли печать общественной приемлемости, полезности даже – иначе не согласовали б его? А когда на защиту поднимаемся, высшей мерой авторского права грозя, собственноручным сносом под корень, исказителя-злодея опережая (вот только результат ровно такой же, как у него), этику – неэтичностью ли защитим? Индивидуализм-то довлеющий – в определении словаря как будто и указан, да только с противоположным знаком. Авторская защита не просто «искажение» предполагает, она об «ухудшении» говорит: мы сразу «от негатива» стартуем. И за кого тогда встанет суд? Недавно лишь Майнхард фон Геркан и Фольквин Марг (оба живы) судились с Германской железной дорогой в деле о потолке вокзала «Берлин-центральный», задуманном сводчатым, построенном плоским – да, признал суд, так было цельно задумано, но и железная дорога не неправа, стремясь – стройка-то ещё в процессе была – ускорить и углубить, общественности на благо. Пауля Бонатца наследники снос частей его вокзала ради прокладки тоннеля «Штутгарт-21» предотвратить не смогли, сейчас борьба идёт за собор Св. Ядвиги в Берлине на площади Бебеля, Гансом Швиппертом в 1963-м отстроенный с широко открытой в молельный зал криптой – тут общественное признание, в охранной грамоте выраженное, и авторские права наследников (до 2043 года) побиваемы неограничиваемостью религиозных свобод.

Признаемся хоть бы сами себе: модернизм вообще трудноперестраиваем или достраиваем без нарушений первоначального вида или смысла, не закладывалось в их стены резервов массы или смысла, зато ошибок было, экспериментов неоправданных – на десятерых!

Берлинский Форум искусств – тоже поле для разгула разных прав. Тут и Новая национальная галерея Миса ван дер Роэ, подлинный храм – в греческом смысле. Вход не предусмотрен, посетитель – вреден, оставайтесь лучше вовне, на специально построенном плато. Многозначительно, что именно в него и на него и поместили коллекцию. А она растёт, ведь искусству XX века сей храм посвящён. Мучались многие, победили Херцог и де Мерон зданием едва ли не намеренно низкого порядка: барак-с. Со светозарным Мисом через царство Тантала соединён.

Тут и фойе Филармонии Ганса Шаруна, улучшавшееся Петрой и Паулем Кальфельдтами. Тут пандус проложили, там стойкой информации сменили словно случайно поставленный тут четвероногий стол. И даже в шарунообразных ломаных формах. Вот только формы те – из барьеров концертного зала взяты, а тонкие ножки бывшего стандартного безликого стола – как раз намеренны были, подчёркивали неважность и невесомость столешницы над узорчатым полом-мозаикой. Такие же ножки и в столиках буфета, «старого», так как теперь в самом центре фойе по желанию заказчика воссел буфет новый, сияет витриной-холодильником во все стороны. Там у Шаруна вилкообразная двойная опора в клумбе стояла – она и сейчас стоит. Вот только если раньше многие посетители годами ходили вокруг оной зелени, опоры буквально не видя – теперь она им в глаза разве что не бросается. А старый буфет, всего парой метров далее, закрыт, пустует. Кальфельдты тщательны: осведомились об правах – авторство унаследовала Академия художеств, –согласовали и с охраной памятников, и вовсе обошлись без капитальных изменений – витрины и стойки стоят ровнёхонько на бортике прежней клумбы. «Растениям там и так нехорошо было», – говорят. Вот только большего непонимания шаруновских идей представить себе нельзя.

А может, дело вовсе и не в этике пресловутой. Она тут лишь, скорее, лишь слово модное, и, вроде, знакомое, на слуху. Чем хуже слова прежние, и, главное, свои?
Ансамблевость нужна.
Симфония в разноцветьи.
Взаимопонимание с взаимопроникновением.
Содействие и соавторство.
Здоровая скаредность. В словообразовании тоже.

Мария Серова
архитектор, со-основатель исследовательского проекта Совмод

Практически на всем постсоветском пространстве ценность архитектуры послевоенного модернизма очевидна и признана далеко не всем профессиональным сообществом. А когда речь заходит о горожанах, чья профессия и круг интересов не связаны с архитектурой, то объяснить ценность этого огромного пласта архитектуры бывает еще сложнее. По размышлении на тему достойных уважения примеров реконструкции в голову приходит мысль, что среди бывших союзных республик таких примеров нет или почти нет, равно как нет ни этики, ни методологии работы с этим видом наследия. Есть примеры хорошего сохранения первоначальной функции с частичным сохранением интерьеров и внешнего облика: для зданий советского модернизма это зачастую уже победа над обстоятельствами. Могу сказать, что как правило, наименьшим внешним воздействиям подвергаются объекты культуры: театры, музеи, бывшие дворцы пионеров, памятные монументы. В Москве можно назвать прекрасно сохранившимся Палеонтологический музей, в котором предметом искусства является каждый элемент, даже стеллажи для экспонатов, а также музей «Красная Пресня», бывший дворец культуры АЗЛК (ныне культурный центр «Москвич»).

Плохих примеров реконструкции бесконечно много, не имеет смысла называть какой-то конкретный объект, это целый калейдоскоп из дешевых пластиковых фасадов с голубым стеклом, которые пришли на смену добротным алюминиевым витражам, потолков «Армстронг», под которыми часто зашиты шедевры, и сколотой мраморной брекчии, замененной на керамогранит «соль-перец».

То, что сейчас происходит в Москве с наследием эпохи Хрущева, также нельзя назвать шагом к осмыслению послевоенной архитектуры. Думаю, вопрос тут не в профессиональной этике, а именно в месте этой архитектуры в общественном сознании.

В работе по реконструкции или реставрации зданий эпохи послевоенного модернизма процесс взаимодействия с авторами построек – это одна из необходимых стадий предпроектного анализа, особенно если есть возможность пообщаться лично, а не через призму статей и книг. Это редкий бонус в работе архитектора. Граница дозволенного здесь ровно та же, что и при обращении с другим архитектурным наследием – для начала стоит выявить предмет ценности, даже если он не является официально предметом охраны, а здание – памятником архитектуры. Стоит, наверное, понять, что модернизм уже перешел в категорию именно архитектурного наследия и при работе с ним стоит придерживаться соответствующих принципов.

Михаил Князев
архитектор, аспирант МАРХИ, со-основатель исследовательского проекта Совмод

Сегодня случаев неуважительного отношения к памятникам послевоенного модернизма, к сожалению, подавляющее большинство. Поэтому вместо попытки подобрать примеры со знаками «+» и «-» я хочу рассказать один интересный случай из жизни нашего проекта Совмод – историю про идеальную модель взаимодействия с неравнодушными подписчиками, о которой мы мечтали, запуская проект еще в 2013 году.

В октябре 2016 года нам написала подписчица с призывом обратить внимание на вопиющий акт вандализма в городе Заинск в Татарстане – в ходе «реконструкции» местного ДК «Энергетик» плитами вентфасада начали закрывать мозаичное панно художников-монументалистов Рашида Гилазова и Валерия Табулинского, более тридцати лет украшавшее фасад здания. Установленные к тому моменту крепежные элементы уже успели нанести повреждения значительной части панно (фотографии см. здесь).

Мы незамедлительно поделились этой печальной новостью с нашей аудиторией, но, признаться, мало верили в положительный исход. Каждый год на всем постсоветском пространстве бездумно и жестоко уничтожаются произведения монументального искусства – чем этот случай, казалось бы, отличается от других? Однако очень быстро к большому количеству возмущенных подписчиков присоединились группы неравнодушных жителей Заинска, а один из авторов панно – Рашид Гилазов – выразил обеспокоенность и начал следить за ситуацией. Развернулась настоящая кампания по спасению мозаики – была сформирована петиция, проблема более десяти раз была освещена разными СМИ, в городе волна протестов стала основанием для проведения общественных слушаний.

Итоги были просто удивительными – в ноябре 2016 года администрация Заинска приняла решение демонтировать все установленные конструкции и провести реставрацию мозаичного панно, а Министерством культуры Татарстана были организованы работы, необходимые для принятия решения о включении мозаики в реестр объектов культурного наследия. Эта история с положительным концом убедила нас, что бороться с варварским отношением к наследию все еще недооцененного периода в истории отечественной архитектуры просто необходимо.

Пользуясь случаем, я еще раз хочу выразить благодарность от лица проекта Совмод всем откликнувшимся подписчикам и жителям Заинска и отдельно Дарье Макаровой, запустившей процесс по спасению произведения советского монументального искусства!

08 Октября 2018

Статьи по темам: Советский модернизм, Мировое архитектурное наследие XX века

Интервью

Как японский брутализм стал модным Nu Bru

Живущий на Окинаве британский фотограф Пол Тулетт рассказал Анастасии Маркитан о своей книге про японский брутализм и о его современном продолжении – направлении Nu Bru.

Интервью

«Коллизии модернизма и ориентализма»

К выходу в издательской программе Музея «Гараж» книги о Ташкенте, уже 4-м справочнике-путеводителе из серии о советском модернизме, мы поговорили с его авторами, Борисом Чуховичем, Ольгой Казаковой и Ольгой Алексеенко, о проделанной ими работе, впечатлениях и размышлениях.