Светлый образ потускнел

Архитектура социальной сферы очень важна вообще и для современной ситуации в частности. То, что ее сейчас показывают на главной архитектурной выставке – венецианской биеннале – также очень ценно. Среди экспонатов кураторской экспозиции и национальных павильонов – немало прекрасных проектов, демонстрирующих важность и актуальность профессии, талант и изобретательность их авторов. Однако то, что понимается широкой публикой и даже архитектурным сообществом под «гуманитарной деятельностью», не всегда так однозначно положительно, как хотелось бы. Описанной проблеме и посвящен этот текст.

2016-й должен был стать годом торжества для «социально ответственных» архитекторов: яркий представитель этой когорты, Алехандро Аравена, получил Притцкеровскую премию и выступил как куратор биеннале в Венеции, то есть пришел к вершине профессионального признания – в нежном возрасте 49 лет. Если его «Притцкеру», при всех оговорках (подробнее см. мою публикацию на Архи.ру об этом награждении), можно порадоваться, то идущая сейчас биеннале (она завершится в конце ноября) оказалась далеко не такой триумфальной, как ожидалось.

И здесь имеется в виду не только формальные недостатки выставки, которых, впрочем, достаточно. Это и чрезмерный размер кураторской экспозиции (в общей сложности порядка 120 участников, которых почти невозможно как охватить мыслью, так и осмотреть физически), и преобладание латиноамериканских бюро, и ее неоднородность: наряду с интересными и при этом мало известными мастерами, которые могут представить ряд реализованных работ, было показано немало банальных, повторяющих друг друга и далеких от воплощения (не рассчитанных на него?) проектов. Самыми поразительным было участие архитектурных «звезд» типа Тадао Андо и Ренцо Пьяно. Первый представил нереализованный проект двух столпов для Венеции, а второй, помимо рекламы своей деятельности как сенатора Итальянской республики, показал как образец «социальности» свой московский проект Центра современной культуры фонда V-A-C. Также удивлял проект бюро Transsolar – привлекательная работа с имитацией солнечного света (так как настоящего в залах Арсенале нет): якобы размышление на тему достижимости красоты простыми, незатратными способами, а по сути – развитие проекта для филиала Лувра в Абу-Даби – крайне далекого от всякой гуманитарности.

Защитники Аравены возражают, что не слишком однородными и полными друзей куратора были также биеннале Бецки (2008), Сэдзимы (2010) и Чипперфильда (2012), но, хотя они все же получились гораздо более компактными, чем выставка 2016 года, проблема заключается в изначальных амбициях, а не в результате. Алехандро Аравена при своем назначении куратором заявил, что проведет «репортаж с фронта», покажет героев «социальной» архитектуры со всего мира, успешно решающих глобальные проблемы человечества – и потому от него ждали откровения. Когда откровения не получилось, сообщество было ожидаемо разочаровано, что и проявилось порой в очень ядовитой критике, такой, как статья Тома Уилкинсона в Architectural Review.

Невыполненные обещания часто вызывают раздражение, но в данном случае проблема еще глубже. «Социальность» и активизм уже более десяти лет пытаются занять пустующее место господствующей архитектурной идеологии. Длящаяся с начала 1990-х полная свобода мнений не всем нравится: одни хотят задать свою шкалу отсчета (как Патрик Шумахер с параметризмом), другие – просто жить в понятном мире, где ясны критерии качества. С этим связана дилемма современной архитектурной критики: если непонятно, как оценивать тот или иной проект, может ли она существовать, нужна ли она вообще? Но даже признавая существование этой проблемы, вряд ли стоит пытаться решить ее второпях – с помощью все той же «социальной» архитектуры: «…общественная значимость – тоже сомнительный критерий: с этой точки зрения «Дом над водопадом» всегда проиграет любому курятнику на «городской ферме». Однако не все согласны, что гуманитарные проекты не есть априори самые лучшие. Тот же Аравена, когда его назначили куратором биеннале, говорил лишь о «полезности» работы архитектора, а про «красоту», содержание, идею, форму – в том числе как важные для любого человека качества – он вспомнил уже ближе к вернисажу, пригласив к участию Александра Бродского, братьев Айреш-Матеуш и других.

Такая однобокость гуманитарных проектов как идеологии как будто компенсировалась имманентной «добродетельностью» и их самих, и их авторов. Уже в 2000-е стало привычным всячески критиковать «звезд» типа Колхаса, Гери, Хадид, противопоставляя им всесторонне положительных персонажей вроде Камерона Синклера, основателя благотворительной организации Architecture for Humanity. Индульгенцию за благие намерения получали и более сложные фигуры, к примеру, Сигэру Бан: с одной стороны, он прославился своим действительно ценным изобретением – быстровозводимым жильем из картонных трубок для беженцев и пострадавших от катастроф, с другой – монетизировал это изобретение, используя его для коммерческих построек типа павильона Camper. Конечно, ему никто не запрещает зарабатывать деньги своим трудом, тем более что он часто занимается гуманитарными проектами на свои средства, но сам факт того, что эти трубки стали знаменитыми в контексте облегчения людских страданий, а теперь покупаются коммерческими фирмами и иными заказчиками как знак причастности этих заказчиков к «модной» архитектуре, очень смущает. Это как если бы исследователь создал ткань, способствующую заживлению тяжелых ожогов, а потом стал продавать ее модельерам для изготовления платьев за десятки тысяч долларов.

Путь архитекторов-активистов на Олимп завершился присуждением Притцкеровской премии тому же Бану в 2014. Тогда это вызвало некоторое недоумение: в пояснительном тексте жюри подчеркивались его гуманитарные достижения, как будто архитектура – за произведения которой и награждают этой премией – исчерпывается благотворительностью. В 2016, когда лауреатом стал Аравена, судьи стали осторожнее и подчеркнули его архитектурные достижения вне социальной сферы. Однако не всем эта тенденция – благотворительная архитектура равняется хорошей (то есть во всех смыслах качественной) архитектуре – казалась странной. Международные СМИ, и профессиональные, и широкого профиля, заинтересовались работающими в странах Третьего мира архитекторами примерно тогда же, когда вошел в моду активизм любого типа, на рубеже 1990-х – 2000-х. С тех пор бумажные издания и интернет-страницы наводнены эффектными фото школ, женских центров, больниц, построенных с учетом особенностей климата, строительных традиций и возможностей местного населения, а также с помощью новейших технологий «Первого мира». Если Рем Колхас опасался в начале 2000-х показать свои проекты для Лагоса, чтобы не быть обвиненным в неоколониальных замашках, то герои-активисты такого ничуть не стесняются и с удовольствием используют облагодетельствованных автохтонов как массовку на фото своих построек. Да и никто не станет их критиковать: они же не эгоцентричные и жадные «звезды», которых журналисты рады поносить за каждый неверный жест, напротив: вся их жизнь положена на алтарь всеобщего блага.

При этом были полностью забыты предыдущие поколения работавших в Азии и Африке архитекторов, также внимательных к контексту и заботившихся о социальной сфере – частью из-за их неоднозначных заказчиков, колониальных властей, частью, очевидно, из-за несклонности к самопиару (к примеру, Фабрицио Карола). Единственным учреждением, интересовавшимся такими проектами до медиа-бума, был Фонд Ага Хана, теперь же идея работы для страждущих привлекла самые широкие круги, включая студентов-архитекторов. По мнению Фаршид Муссави, выбор для часто бумажного проекта «проблемного» места стал для многих начинающих профессионалов попыткой получить быструю популярность, пройти легким путем: если их так волнует благополучие человечества, задачи для решения можно найти в родном европейском или американском городе, считает она. Конечно, обобщать нельзя: не вся молодежь обращается к социальной сфере и к работе на «глобальном Юге» ради славы, а крупные бюро нередко выполняют такие проекты помимо основной работы и не слишком их афишируют (скажем, мастерская Джона МакАслана). Но факт остается фактом: ключевые фигуры «гуманитарной» архитектуры стали не менее известны и узнаваемы, чем всеми критикуемые «звезды», а их проекты бесконечно тиражируются в СМИ.

Фотогеничные постройки в Африке и Азии публикуют и публикуют, но редко снабжают анализом их эффективности – даже если строительство завершилось несколько лет назад: до места действия корреспонденту добраться непросто. На этом факте основана яркая история «разоблачения», напрямую связанная с биеннале. В день ее открытия «Серебряного льва», престижную награду начинающему архитектору, получил Кунле Адейеми, нигериец, долгое время сотрудничавший с OMA и базирующийся в Амстердаме и Лагосе. Его самая известная постройка – плавучая школа в прибрежной трущобе Макоко в том же Лагосе. Она была завершена в 2013, принесла своему создателю всемирную славу, представлена в виде полноразмерной копии на текущей венецианской биеннале – и разрушена сильным ливнем в начале июня, то есть через пару недель после награждения Адейеми. И только тогда выяснилось, что уже некоторое время назад она перестала использоваться по назначению, так как руководство школы и родители учеников не были уверены в ее безопасности: налицо были признаки ветшания и разрушения, и, в конце концов, не выдержала ее несущая конструкция. Легко после этого задаться вопросом: насколько эффективны остальные «символы» социальной архитектуры, подходят ли своим пользователям, или давно разрушились в джунглях Таиланда или в саваннах Буркина-Фасо, оставшись лишь на фотографиях Ивана Баана?

Но эта история не стала единственным ударом по светлому образу гуманитарной архитектуры и ее активистов. 10 июля в суд Сан-Франциско был подан иск о компенсации размером 3 млн долларов к Architecture for Humanity и ее основателям Камерону Синклеру и Кейт Стор за нецелевое использование средств. Созданная в 1999 организация, самая крупная и известная из подобных, занималась проектированием и строительством инфраструктурных объектов в неблагополучных точках планеты, а также восстановлением после землетрясений на Гаити, в Японии и т.д. В 2015 AFH объявила о своем банкротстве, что уже вызвало недоумение, но судебный иск выставляет ее в совсем невыгодном свете. Как выяснилось, 170 благотворителей, включая Nike, администрацию Нью-Йорка, Делфтский технический университет, фонд Брэда Питта Make It Right и т.д. передавали AFH средства с оговоренными видами использования (то есть на проекты), в то время как руководство организации тратило их на зарплату себе и наемным сотрудникам, представительские цели, покупку здания для штаб-квартиры.

В целом, ничего удивительного и чрезмерно криминального: НКО тоже нужны деньги на текущие расходы, воплощать проекты без сопутствующих затрат затруднительно, неаккуратность в финансовых делах нередко присуща творческим людям. Но это стало полной неожиданностью для значительной части архитектурной общественности, которая до того, очевидно, считала, что истории «про деньги» – это лишь о миллионерах вроде лордов Фостера и Роджерса (на каком месте они в списке самых богатых британцев, к примеру), а активисты питаются воздухом, и все их сотрудники – тоже. Лицемерие и поверхностность проявлялись и в том, что Аравену, Синклера и остальных сообщество и СМИ были готовы хвалить за все подряд, в то время как благотворительность «запятнавших себя» финансовым успехом нередко игнорировались. Скажем, инициатива Нормана Фостера поднять в своем бюро МРОТ с общенациональных 6,5 фунтов до 9,15 фунтов в час в ответ на подобный призыв лондонских властей ко всем предпринимателям британской столицы, мало где была опубликована, хотя Фостер, как минимум, тратит средства, заработанные его собственной фирмой.

Конечно, такая однобокость способствовала созданию совершенно ложных – и очень наивных – представлений об архитектурном активизме. Об этом свидетельствует статья известного специалиста по «зеленому» проектированию Лэнса Хоузи: откликаясь на иск против AFH, он высказывает банальную вещь – что «звезды» архи-активизма – люди, не ангелы. Они не более приятны в общении, чем обычные архи-«звезды», у них ярко проявлены нарциссизм и эгоцентризм, они грубы и способны на подлость. Также он критикует гордыню нынешних «социально ответственных» архитекторов: они берутся за решение главных проблем человечества, связанных, по их мнению, с отсутствием крова над головой, в то время как в сформулированных ООН «Целях развития тысячелетия» главной проблемой названы абсолютная бедность и голод, а тема крова даже не попала в эти восемь тезисов…

В заключение хочу повторить, что все описанные проблемы никоим образом не дискредитируют социальную ответственность архитектора как понятие и достижения в этой сфере, которыми по праву гордятся многие замечательные специалисты – в том числе и активистского склада. Эти проблемы во многом связаны с массовой культурой и ее погоней за интересными картинками, а также естественным человеческим нежеланием задумываться о тяжелых, нерадостных вещах. Гораздо удобнее представлять себе, что чудесные архитекторы-активисты со своими симпатичными проектами постепенно – пусть даже не при нашей жизни – но все же превратят беднейшие регионы мира в процветающие, и все у всех будет в порядке. Но в современной ситуации намного полезнее правда: что все, что пока сделали архитекторы на «глобальном Юге» – это капля в море, однако попытки стоит продолжать: именно там могут появиться идеи, которые в будущем позволят уже всему населению Земли выжить в условиях постоянных климатических катаклизмов и все более ограниченных ресурсов.