Что упало: то пропало

Не совсем понятно, были ли небоскребы-близнецы символом Нью-Йорка и Америки до 11 сентября. Вид на Манхэттен с Гудзона с двумя башнями являлся стопроцентно календарным и открыточным, но вроде бы символом Америки все же была статуя Свободы. Однако после террористической атаки, несомненно, именно они обрели статус главного национального символа.

И, соответственно, после атаки кто только не говорил о том, что небоскребы будут восстановлены. От простых американцев до мэра Джулиани и президента Буша. Восстановление казалось единственно возможным ответом на атаку исламских террористов. Кроме, разумеется, афганской и иракской операций. Нам, в России, это казалось особенно очевидным, потому что мы только что восстановили храм Христа Спасителя. Хотя мы редко совпадаем во взглядах с американцами, есть основания полагать, что точно так же думали и они. По крайней мере, такое впечатление складывается по результатам интернет-опросов: после трагедии за восстановление высказывалось до 90% голосующих.

Восстановление – это проверенный путь. В Америке до 11 сентября ничего особенно не взрывалось, зато Европа накопила большой опыт. Две мировые войны, восстановленные Варшава и центр Франкфурта, Петергоф и Павловск, казалось бы, ясно доказали, что лучше ничего не придумаешь. Восстановление позволяет достичь сразу двух эффектов. С одной стороны (внешней), это дань памяти погибшим, дань преемственности поколений. Нас нельзя лишить нашей истории, мы восстанавливаем утраченное. С другой (внутренней), это создает мощный терапевтический эффект. Ведь в итоге все получается так, как было, то есть оказывается, что как бы ничего и не было. Способом сохранения памяти становится ее выглаживание, уничтожение неприятного события. Мы, скажем, получили эффект неснесения храма Христа Спасителя, его всегдашнего благополучного пребывания на своем месте. Американцы должны были получить эффект неуничтожения башен-близнецов, отсутствия ужаса незащищенности Америки.

Представьте себе, что в 1994 году, когда Юрий Лужков решил восстановить храм Христа Спасителя, был бы проведен конкурс на лучшее здание и вместо храма Константина Тона предложили бы построить какой-то другой. Проекта, который – нет, был бы не лучше тоновского; таких можно себе представить много,- но который убедил бы всех, что не стоит повторять старую вещь, просто не могло быть.

Из этого понятно, какую революцию совершили американцы. Они отказались не от здания Ямасаки – они сломали общественный стереотип. Оказалось, что новый комплекс гораздо лучше, чем восстановленный старый. Это настолько необычно, что даже не совсем понимаешь, какого рода новизна их подкупила. Какая пиаровская схема была выстроена для того, чтобы граждане согласились с таким выводом.

События развивались следующим образом. После взрывов была сформирована корпорация развития Нижнего Манхэттена (Lower Manhattan Development Corporation, LMDC). Туда вошли представители муниципальных властей, страховых компаний и собственника зданий, Ларри Сильверстайна. Корпорация избрала традиционный путь американского девелопмента – подготовила урбанистический план реконструкции: основные объемы, основные функции комплекса без разработки образа зданий (в России этот уровень проектирования соответствует градостроительному заданию). В июне этого года шесть таких градостроительных заданий были представлены общественности.

Они вызвали шквал критики. Корпорацию упрекали в том, что она разрабатывает этот проект как обычный девелоперский, что главное для нее – бизнес-план, что не учтен ни мемориальный, ни культурный характер места, что необходимы парк, храм, музыкальный зал, библиотека (кому что хотелось). В общем, получалось, что корпорация в целом абсолютно некомпетентна в решении данного вопроса.

Два человека с разных сторон возглавили этот критический процесс. Архитектурный обозреватель The New York Times Герберт Мушемп начал целую кампанию против действий LMDC, собрал группу влиятельных архитекторов (Ричард Мейер, Стивен Холл, Питер Айзенман) и призвал их сочинить собственный проект реконструкции. Архитекторы предложили взять в туннель часть Вест-стрит, одной из основных магистралей Манхэттена, и превратить получившуюся территорию в мемориальный бульвар, вдоль которого выстроились бы здания всех архитектурных звезд сегодняшнего мира, в том числе и их собственные.

Вторым главным критиком стал галерист Макс Протетч, владелец единственной в Нью-Йорке галереи, которая много лет торгует архитектурной графикой. (В силу этого владелец знаком со многими архитектурными звездами.) Он предложил всем своим друзьям нарисовать собственные образы WTC. Полученные рисунки он выставил у себя в галерее как зримую оппозицию нищете творческих возможностей LMDC. Позже они легли в основу экспозиции США на Венецианской архитектурной биеннале.

Удивительно не то, что эта критика возникла, – любой крупный проект всегда вызывает критику. Удивительно, что она подействовала. Понятно, что такое невозможно в России, но, кажется, такого не было нигде в мире. Любой крупный проект – будь то строительство Canary Warf в Лондоне, небоскребов во Франкфурте, Сити в Москве – всегда придерживается в отношении критики одной позиции: собака лает, караван идет. Здесь же вдруг LMDC осуществила гениальный пиаровский ход. Она признала – да, действительно, мы профессионалы в области бизнеса, а здесь проект особый, мемориальный, культурный, тут мы ничего не понимаем, и пусть культурные люди, эксперты в области архитектуры и художественных образов, сами решают, что и как должно быть. Вместо подготовленных градостроительных заданий был объявлен конкурс идей, в котором были оговорены лишь общие параметры площадей и функций (мемориальной площади – столько-то, бизнеса – столько-то, культуры – столько-то). И вот теперь выбраны шесть финалистов конкурса.

Радикальные критики везде действуют похожим образом: одному большому и раскрученному они противопоставляют другое большое и раскрученное. В данном случае идее восстановления были противопоставлены архитектурные звезды. Финалисты конкурса сплошь архитекторы с мировым именем, причем предпочтение явно отдавалось тем группам, где несколько мировых имен объединились вместе. Для России особенно интересно, что седьмым по рейтингу архитектором, не добравшим двух голосов для вхождения в мировую архитектурную элиту, оказался Эрик Мосс, которого мы прокатили с проектом Мариинского театра.

Проекты части звезд известны по выставке галереи Протетча. Но это предварительные проекты, а не тот итог, который они представят на конкурс. Остальные архитекторы свои замыслы тщательно скрывают. Тем не менее по их предшествующему творчеству можно довольно ясно представить себе, какие варианты есть у будущего WTC.

Можно сказать, что соревнуются две концепции. Одна – гигантский, сравнительно простой по форме респектабельный модернизм. Это сэр Норман Фостер, это бюро SOM, строившее небоскребы в Canary Warf в Лондоне, это Ричард Мейер и Стивен Холл, это Рафаэль Виноли. Различия здесь возможны в материалах, в большем или меньшем увлечении хай-тековскими эффектами, но не в образе в целом – это будут здания, поражающие размером и вложенными в них средствами.

Вторую концепцию представляют Даниель Либескинд и группа «Объединенные архитекторы» с Грегом Линном. Первый – мастер музеев холокоста, архитектор мрачный и трагический, у него обычно все падает, страшно нависает и пугающе разламывается. В галерею Макса Протетча он дал рисунок небоскребов, стоящих над Манхэттеном в положении, исключающем всякую возможность равновесия. Второй – мастер виртуального мира, у него здания превращаются в кишки, извивающихся червей и неприличного вида биологические кучи. Эти архитекторы поражают образом таинственного будущего и воздействуют не столько на подсознательное чувство уважения к богатству, сколько на подсознательное ожидание идущего от современных технологий чуда, пусть и страшноватого.

Что выберет Америка – остается вопросом. Если двигаться дальше, по логике экспертов, по культурному и художественному, то, несомненно, победителем окажется Линн или Либескинд: тут чем радикальнее, тем лучше. Если начнется поиск компромисса между вкусами художественных радикалов и образом большого американского бизнеса, то вероятные победители – Норман Фостер или СОМ. Но это уже следующий этап драмы.

И в сущности, он даже менее интересен, чем то, что уже произошло. Америка – образец для всего западного мира; WTC – символ не только США, но и всей современной западной цивилизации. По крайней мере, так было непосредственно после 11 сентября. И вот оказывается, что теперь для этой цивилизации важна не тождественность самой себе, не возвращение к утраченным символам, но, напротив, вера в то, что новые будут лучше прежних.

Это конец эпохи восстановлений. Она началась воссозданием колокольни Сан-Марко, рухнувшей в 1911 году в Венеции, и закончилась воссозданием храма Христа Спасителя в Москве в 2000-м. Это приятно, потому что эпоха закончилась на нас. А больше восстанавливать уже не будут – будут звать архитектурных звезд, чтобы они создавали новые символы.