Феликс Новиков
Мы так не договаривались
В первом абзаце рецензии Анны Броновицкой «Три статьи о модернизме», опубликованной на archi.ru 25.12.14, есть одна строка, которая меня озадачила и я приведу ее здесь, изменив падеж первого слова: «...явление, которое мы только что договорились называть советским послевоенным модернизмом». Из последующего текста неясно когда и с кем была достигнута эта договоренность и сколь широк круг тех, кто был с этим согласен. Как бы то ни было, но слово послевоенным в этом контексте абсолютно неприемлемо потому, что оно антиисторично.
Первое послевоенное десятилетие от года Победы и до конца 1954 было глухим сталинским временем с постановлениями об опере «Великая дружба», о кинофильме «Большая жизнь», о журналах «Звезда» и «Ленинград», с делом врачей-отравителей, в воздухе которого возникновение модернистского движения было решительно невозможно, немыслимо. А если бы такое случилось, оно незамедлительно получило бы ярлык «космополитизма» и «преклонения перед западом» с последующим разгромом на корню. И когда в 1947 студенты МАрхИ – офицеры и солдаты, повидавшие предвоенную архитектуру Праги, Будапешта и Вены, возвратившись к учебе, воспроизвели в своих дипломных проектах высотных зданий черты конструктивизма, их работы получили оценку «удовлетворительно» а ведущий педагог Леонид Николаевич Павлов был уволен из института.
Возможно я единственный здравствующий свидетель «Актива московских архитекторов по вопросу постановления ЦК ВКП(б) об опере «Великая дружба» В. Мурадели и творческих задачах советских архитекторов», состоявшегося 12, 15, 17, 19 марта 1948 года. Я был двадцатилетним студентом IV курса и навсегда запомнил остроту той дискуссии. Тем, кто «договорился» я очень советую прочесть стенограмму того актива, опубликованную СА СССР в 1992 году в голубой обложке «Библиотеки архитектора» под названием «Забытые страницы истории Союза Архитекторов». Вы ощутите послевоенную атмосферу в профессиональной среде и поймёте, как далеки были тогда умонастроения архитекторов и советская архитектура от модернизма.
Апогеем сталинского стиля стала архитектура ВДНХ 1954 года и, пожалуй, в наибольшей мере ее главный павильон Юрия Щуко. А всего лишь через четыре года, в 1958 был воздвигнут другой – советский павильон Всемирной выставки в Брюсселе Анатолия Полянского, который стал «первой ласточкой» советского модернизма. Какой контраст! В этом коротком промежутке времени были речь Хрущева на совещании строителей в Кремле, постановление «Об устраниии излишеств...», ХХ съезд партии, первый советский спутник в космосе, открылся мир и прошло множество конкурсов, породивших модернистские проекты.
Юрий Щуко. Главный павильон ВДНХ. Предоставлено Феликсом Новиковым
Анатолий Полянский. Павильон СССР на Всемирной выставке в Брюсселе. Предоставлено Феликсом Новиковым
Когда я говорю «мы», то имею в виду своих сверстников, тех архитекторов которые жили, учились, проектировали и строили в сталинское время, тех кто был зачинателями модернистского движения, помнят дух «оттепели», в котором оно возникло и развивалось. Пока еще это возможно, о терминологии, касающейся творчества нашего поколения следовало бы договариваться и с нами. Иначе это время предстанет в дискуссиях и исследованиях, в «критериях оценки этого периода» в ложном свете.
Давайте договоримся – пусть будет просто советский модернизм. Без прилагательного. Так называлась первая выставка модернизма в МУАР в 2006 году и выставка в Вене в 2012. Ведь есть французский модернизм, есть американский, индийский, сенегальский. А наш как иначе назовешь? Конечно, он советский. Что я и сделал в 2004 году, инициировав устройство вышеупомянутой первой выставки с этим именем.
***
Анна Броновицкая
Ответ Феликсу Новикову
Дорогой Феликс Аронович!
Позвольте ответить на Ваши замечания, вызванные формулировками в моей заметке. Во-первых, приношу свои извинения за некорректно-расширительное «мы», которое, действительно, не охватывает всех, кто должен был бы участвовать в дискуссии о том, какой общепонятный термин будет впредь использоваться при разговоре о советской архитектуре конца 1950-х – начала 1980-х годов. Хочу отметить, однако, что дискуссия не закончена, что используются и альтернативные варианты: «пост-сталинская архитектура», «советский вариант интернационального стиля второй половины XX века» и другие. Ваше веское слово, разумеется, будет услышано.
Во-вторых, хочу пояснить резоны, по которым в довольно оживленном обсуждении этого предмета в последние три года чаще всего звучало именно сочетание «советский послевоенный модернизм». В международном контексте, как Вам, несомненно, известно, присутствует довольно четкое разделение между модернизмом 1920-1930-х годов и послевоенным – Post-War Modernism, он же Mid-Century Modern. В отечественной традиции мы обычно называем архитектуру 1920-х авангардом, даже если речь идет о вполне мейнстримных сооружениях, или – что еще менее точно, но общепонятно, конструктивизмом. Советская архитектура конца 1950-х – 1970-х годов имеет больше общего с международным модернизмом того же – или чуть более раннего – времени, чем с прерванной (хотя и не полностью) отечественной традицией современной архитектуры. «Послевоенный» в данном случае служит индикатором, отличающим от «довоенного», говорит о принадлежности второй половине двадцатого века, и ни в коей мере не означает, что модернизм начался сразу же после окончания войны, в те годы, которые Вы так ярко описываете. Я довольно много читаю сейчас периодики конца 1940-х годов, и по моему мнению, это было в чем-то даже более мрачное время, чем вторая половина 1930-х, хотя до полномасштабного повторения Большого террора тогда, к счастью, не дошло.
При всем том, лично я не имею ничего против предлагаемого Вами варианта «советский модернизм» – это в любом случае требующий расшифровки ярлык, а два слова лучше чем три.
С уважением,
Анна Броновицкая
