Жизнь на бегу

В последнее время я часто слышу от своих знакомых: «Я перестал(а) смотреть телевизор». Почти все они объясняют это нежеланием подвергать себя воздействию пропаганды. Их можно понять, хотя при этом они почему-то не перестают ежедневно листать Facebook, где царит та же атмосфера ненависти и недоверия, что и в телевизоре. Странно. Я тоже особо не смотрю телевизор, точнее, я смотрю там только один канал – РБК. По нему каждые полчаса крутят новости. Ведущие РБК докладывают новости хоть и с показным, но бесстрастием, любят апеллировать к цифрам, которые создают ощущение объективности подачи информации, и вообще производят впечатление умных, образованных людей. Мне все это дико нравится. Но еще больший восторг у меня вызывают бегущие строки в нижней части РБК-телетрансляций, которые все время со зрителем, – они никуда не деваются ни днем, ни ночью, прерываясь только на время рекламы. На одной строке отображаются свежие новости из мира политики, экономики, реже – культуры, что показательно, на другой – рыночные котировки. Эти бегущие строки вселяют в меня чувство успокоения, на первый взгляд совершенно необъяснимого. Порой мне кажется, что если они вдруг остановятся, то это будет означать конец света. Сознание того, что мир когда-то вполне неплохо существовал и без этих строк, и без телевизора, и без самого понятия «котировка», не отменяет этого страха. Смешно, ведь я даже толком не умею «читать» котировки…

Недавно наша редакция переехала в район Старого Арбата, и теперь я возвращаюсь домой на троллейбусе. Часто засиживаюсь на работе допоздна, и потому, когда прихожу на остановку перед зданием МИД, вокруг, как правило, нет людей – перед глазами одни машины. Они проносятся по Садовому кольцу, сверкая фарами и сигналя, равнодушные ко мне, к великолепному зданию Гельфрейха и Минкуса и друг к другу…

Я привел здесь эти повседневные зарисовки отнюдь не случайно. Мне кажется, что бегущая строка с котировками и автомобильный поток – два главных символа современной реальности. Строка символизирует движение денег, а автомобильный поток – погоню за деньгами. Деньги – пятая стихия. И эта стихия целиком подчинила себе нашу жизнь. Герои нашего времени не архитекторы, не режиссеры, не политики – то были герои XX века. Сегодняшние герои – это экономисты и финансисты. Для меня мир денег хаотичен, для них же – как минимум постижим, как максимум управляем. Впрочем, даже они – жрецы денежного культа – иногда оказываются сбиты с толку.

Один знакомый социолог как-то сравнил жизнь в большом городе с бегом по кругу. Не могу согласиться с этой аналогией. Жизнь в мегаполисе больше напоминает челночную эстафету. Человек бежит, пока не получает в руки деньги – после этого наступает фаза передышки. Но деньги со временем расходуются, так что в определенный момент он вынужден снова пускаться в бег. Отдельным счастливчикам удается скопить столько денег, чтобы на время или навсегда выйти из этой утомительной игры. Хотя кого-то она не столько утомляет, сколько развлекает, и если такой человек добивается успеха[1], он, что вполне естественно, начинает предпринимать попытки подстроить игру под себя. Вспомните слова персонажа культовой кинодилогии «Уолл-стрит» Гордона Гекко в исполнении Майкла Дугласа: «Жадность – это хорошо», «деньги – это сучка, которая никогда не спит»,– поучает он в фильмах Оливера Стоуна. Под этими двумя лозунгами, думаю, подписались бы все т.н. властители мира – те, кто научились управлять стихией денег и получают от этого процесса наслаждение. Но надо понимать, что и они зависимы от денег, причем едва ли не сильнее, чем простые смертные: «Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это – суета! Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое благо для владеющего им: разве только смотреть своими глазами? Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть», – сказано в Екклесиасте.



Современный мегаполис, будучи своего рода аккумулятором денежных потоков, навязывает человеку определенный ритм жизни, который трудно назвать приятным: быстрое перемещение из одной точки в другую, быстрая еда, быстрые разговоры, постоянное ожидание очередного телефонного звонка, электронного письма или чат-сообщения, вместо полноценного отдыха – шопинг, вместо рефлексии – готовые объяснения всего и вся от авторов гламурных журналов… Более полувека назад Рэй Брэдбери написал: «Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого столетия: собаки, лошади, экипажи – медленный темп жизни. Затем двадцатый век. Темп ускоряется. <…> Застежка-молния заменила пуговицу, и вот уже нет лишней полминуты, чтобы над чем-нибудь призадуматься, одеваясь на рассвете, в этот философский и потому грустный час. <…> Жизнь превращается в сплошную карусель». Едва ли американский писатель-фантаст, сочиняя свой шедевр «451 градус по Фаренгейту», мог вообразить, до какой степени в итоге раскрутится эта «карусель», сколько «оборотов» в день будет совершать среднестатистический горожанин в XXI веке.

Как сегодняшний житель мегаполиса воспринимает окружающую его реальность, чувствителен ли он к красоте, способен ли он сопереживать? Ответ на все эти вопросы можно уместить в одном слове – безразличие. Приведу еще одну цитату – из очерка «Большие города и духовная жизнь» немецкого философа Георга Зиммеля 1903 года: «Психологическая основа, на которой выступает индивидуальность большого города, – это повышенная нервность жизни, происходящая от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений. <…> Устойчивые впечатления, протекающие с небольшими разницами, привычным образом и равномерно и представляющие одни и те же противоположности, требуют, так сказать, меньшей затраты сознания, чем калейдоскоп быстро меняющихся картин, резкие границы в пределах одного моментального впечатления, неожиданно сбегающиеся ощущения. Большой город создает именно такие психологические условия своей уличной сутолокой, быстрым темпом и многообразием хозяйственной, профессиональной и общественной жизни. <…> Это и делает понятным преобладание интеллектуального характера душевной жизни в больших городах сравнительно с малыми городами, где больше требуется проявлений души и отношений, основанных на чувстве. <…> Этим типичный житель большого города <…> создает себе средство самозащиты против угрожающих его существованию течений и противоречий внешней среды: он реагирует на них не чувством, а преимущественно умом, которому развившееся сознание доставило гегемонию в душевной жизни. <…> Большие города были издавна центрами денежного хозяйства <…>. Денежное хозяйство и преобладание рассудочности стоят в теснейшей связи между собою. Им обоим свойственно конкретное деловое отношение к людям и вещам, при котором нередко формальная справедливость сочетается с беспощадной жестокостью. Чисто рассудочный человек равнодушен ко всему, что по существу индивидуально <…>; точно так же принцип денег устраняет всякую индивидуальность явлений. <…> Дух современности все более и более проникается математикой. Идеалу естествознания – превратить мир в арифметическую задачу, уложить каждую часть его в математическую формулу – соответствует математическая точность практической жизни, вытекающая из денежного хозяйства <…>. Этот арифметический характер денег внес в отношение между элементами жизни определенность, точность в определении равноценностей и различий, безусловность договоров и условий; как на внешнее изменение, благодаря этому арифметическому характеру, следует и указать на всеобщее распространение часов. <…> Пунктуальность, рассчитанность, точность, к которым принуждает жизнь большого города, ее сложность и пространность не только стоят в теснейшей связи с его денежно-хозяйственным и интеллектуалистическим характером, но должны также окрашивать и внутреннее содержание жизни и содействовать уничтожению тех иррациональных, инстинктивных самовластных свойств и импульсов, которые имеют склонность самостоятельно определять формы жизни вместо того, чтобы брать ее извне в виде готовой схемы. <…> Нет, быть может, другого такого явления душевной жизни, которое было бы так безусловно свойственно большому городу, как бесчувственное равнодушие»[2]. Поразительно, но за сто с лишним лет мысли Зиммеля только прибавили в актуальности.

Прекрасной иллюстрацией умозаключений философа и моих личных ощущений может послужить, как это ни странно, клип 2002 года на сингл Remind Me норвежского музыкального дуэта Röyksopp, в котором описывается – по бóльшей части языком статистики и графиков – стандартный будний день условной жительницы Лондона. Не могу также не вспомнить в этом контексте внушительную по своим габаритам и невероятно изощренную по технике исполнения графическую работу британского художника-самоучки Марка Ласелла Торнтона «Машина счастья», изображающую некий обобщенный мегаполис и отражающую рефлексию автора в отношении глобализма, консюмеризма и других характерных тенденций современного мира[3].
 
В свете вышесказанного меня откровенно удивляют сетования некоторых москвичей по поводу того, что за последние десятилетия российская столица потеряла свое очарование, стала некомфортным и некрасивым городом. Вы сами хотели жить при капитализме! Основной массе людей, населяющих Москву, плевать на архитектуру – они слишком заняты вопросом заработка. Сегодня мало кто смотрит по сторонам, и почти никто – вверх. Полагаю, что отношение к городской среде во многом и формирует эту среду. Подобно тому как каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает, так и каждый горожанин имеет тот город, которого он достоин.

Вероятно, последнее убежище индивидуального в пределах большого города – это жилой интерьер: просыпаясь по утрам, человек покидает свое жилище и отправляется по делам, однако в конце трудового дня он в него возвращается – только здесь он может по-настоящему расслабиться, сосредоточиться на себе, своей семье. Некоторые, работая в городе, умудряются жить на природе, в собственных домах, но нас в данном случае интересует статистическое большинство. Хозяину квартиры по определению небезразлично его владение – оно выражает его самость, и здесь он вновь и вновь обретает себя. Хотя, как утверждает Артем Дежурко, «институт частной собственности разорвал теплые личные связи между человеком и домом [4] – многие стали воспринимать собственное жилье как ликвидность. Грустно, если так.