Чарльз Ренфро: «Мы хотели создать парк, где одновременно можно находиться на природе и заново открыть для себя Москву»

– Если охватить проект парка «Зарядье» в целом, с «исследовательской» точки зрения – что вы считаете его ключевыми особенностями?

Чарльз Ренфро, Diller Scofidio + Renfro:
– Этот парк – не одно конкретное место, но серия впечатлений, которые, если взять их вместе, образуют совершенно уникальный тип опыта. Очень важно то, как парк начинается, его «парадный вход». Конечно, «Зарядье» довольно пористый, вы сможете попасть туда с разных точек, но мы думаем, что большинство посетителей будет входить со стороны северо-западного угла Красной площади, ближе к собору Василия Блаженного. Именно там мы создаем смену настроения и атмосферы с помощью мы назвали это 'wild urbanism' («дикий», природный урбанизм – прим. ред.): городская ситуация Красной площади и окружающих кварталов сливается с природной средой, напоминающей природу Подмосковья и всей России, накладывается на нее; в результате получается удвоение среды: одна из них – природная, другая – рукотворная. Кроме зоны входа, в парке есть много других мест, где мы пытаемся развить идею «дополненной среды»: вы находитесь на свежем воздухе, но ваши впечатления отличаются от пребывания в обычной природной среде. Это ощущается не как лес, а как новый тип ландшафта, созданный специально для этого парка. Хотя парк – как будто далеко от Москвы, отличается от нее, он природен и в нем можно потеряться, там вы также можете заново открыть для себя город с помощью смотровых точек и визуальных связей – необычных, к которым у вас раньше не было доступа, с вершины холма, или со середины реки или от границ парка на соседние улицы. То есть это место существует и отдельно от Москвы, и в Москве. В этом смысле «Зарядье» родственен нашему парку-эстакаде Хай-Лайн в Нью-Йорке, который поднят на девять метров над улицами, но визуально связан со всеми частями города и тоже служит для того, чтобы заново познакомиться с ним.

Кен Хейнс, Hargreaves Associates:
– Я хотел бы подчеркнуть, что мы считаем особым, отличным от других и уникальным свойством парка слияние архитектуры и ландшафта, размытость границ и контуров. Это касается и крупного масштаба, где здания вписаны в рельеф, и уровня деталей – когда у мощения нет четкого края по схеме – бортовой камень, а потом растения: вместо этого – слияние вымостки и зелени. У этого слияния много уровней, что очень интересно.

– Во время конкурса ваш проект был, кажется, самым эффектным из работ финалистов. Это было смело – предложить такой парк для центра Москвы, в историческом контексте, с объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО – Кремлем и Красной площадью – совсем рядом. Какую цель вы при этом себе ставили? Считали ли вы, что Москве нужно что-то зрелищное вроде парка аттракционов?

Чарльз Ренфро:
– На этот вопрос есть три ответа. С одной стороны, по конкурсному заданию требовалось много крытого пространства, которое при обычных обстоятельствах сложилось бы в здание; под поверхностью парка очень много перекрытых площадей. И поэтому первой нашей реакцией было не помещать здания на поверхности парка, а создать систему, где ландшафт и архитектура составляют единое целое таким образом, что сооружения по большей части спрятаны. С одних точек зрения, архитектуры вообще не видно, с других – она проявляется как фасады зданий. То есть нашим тактическим решением было сделать крытые сооружения менее заметными. В то же время, мы предложили уникальное решение для этого участка в ответ на необходимость в крытых площадях: ландшафт и архитектура сливаются, образуя новый формальный язык. Этот язык работает двояко. Он привносит в центр Москвы недвусмысленную современность – много остекления, большепролетных конструкций, консолей. При этом он приглушен, так как не нарушает линию горизонта, не соревнуется с существующими памятниками московской архитектуры. В то же время, у него не робкое звучание, он не говорит: «Знаешь, я не что-то новое», а, скорее, заявляет: «Я новый способ решения проблемы». Он признает исторический характер центра Москвы, никак не проявляя знакового, «иконического» характера. Если вспомнить другие конкурсные проекты, со зданиями на поверхности участка и довольно экстравагантными формальными жестами, наш был поразительно новаторским, но при этом гораздо меньше конкурировал с Кремлем и собором Василия Блаженного. Нашей целью, безусловно, было не такое соревнование, а создание образа, который бы дополнял архитектурное впечатление от остальной Москвы.

– Но мост же очень «иконический», он заявляет о себе!

Чарльз Ренфро:
– Это не мост в традиционном смысле, он не ведет из точки А в точку Б. Он дает людям необычное впечатление от реки, находясь в 10 метрах над поверхностью воды. Его функция – быть местом для любования городом, а не объектом, на который надо смотреть, не «иконической» достопримечательностью парка. Несомненно, он привлечет много внимания, его все будут фотографировать, он монументален. Надо сказать, что в ходе нашей работы над проектом с местными подрядчиками, проект изменился, мост стал железобетонным, увеличился – и стал более заметным, чем было задумано в конкурсном варианте. Мы не думаем, что это обязателно плохо, просто он стал другим – в том числе, более знаковым.

– А есть ли еще изменения по сравнению с конкурсным проектом?

Чарльз Ренфро:
– Если вы посмотрите на конкурсную версию замысла и на то, что сейчас строится, все задуманные тогда части и компоненты, разные ландшафты и их особые взаимоотношения – на месте, и мы очень довольны, что все так получилось. С другой стороны, что вполне нормально, у каждого сложного городского проекта много слоев – буквально и фигурально, и на него воздействуют много сил, которые проявляются лишь в ходе реализации преокта. К примеру, весь парк стал выше на несколько метров, и в итоге некоторые архитектурные его части теперь более заметны, чем предполагалось конкурсным проектом. Но благодаря увеличению высоты в парке больше мест, где вы чувствуете связь с городом. То есть у таких изменений есть всегда положительные и отрицательные стороны. В целом, самые большие перемены по сравнению с конкурсным проектом – в размерах, но не в концепции.
Также мы хотели бы больше поработать над пассивными «устойчивыми» элементами, что задуманы изначально. Многие нам удалось реализовать: благодаря тому, что архитектура встроена в ландшафт, она удерживает тепло, также она впускает солнце, защищает вас от дождя и снега. Однако заложенные в проект геотермальная система отопления, схема водооборота и т.д. были в итоге убраны в интересах экономии средств – типичная история – но эти изменения совершенно незаметны. А пространства парка будут ощущаться и работать в целом так, как мы ожидали и планировали еще на стадии конкурса.

– Наверное, после таких перемен парк не получит никаких экологических наград или сертификатов ресурсоэффективности? Или это по-прежнему возможно?

Чарльз Ренфро:
– Вы знаете, этот парк настолько экологичнее, чем гостиница «Россия» (смеется), что он получит с этой точки зрения наивысший сертификат. Я не уверен, что мы вообще подходим по критериям сертификата LEED или BREEAM. Нашей целью не было сделать парк демонстрационным проектом для «зеленых» технологий. Мы хотели показать, как люди могут ощущать себя в пространстве, где работают пассивные системы – захватывается солнечное тепло и т.д.

Брайан Таболт, Diller Scofidio + Renfro:
– Нам было по-настоящему интересно перенаправлять потоки энергии на участке, использовать энергию как строительный материал или для создания впечатлений у посетителя. И поэтому мы придумали все эти более активные системы, которые бы питались от солнечных батарей и генерировали энергию для отопления и охлаждения не в сезон. Батерии станут частью сетчатой оболочки, их энергия будет тратиться на отдельные светильники и другие элементы парка. В целом, парк «устойчив», это место, куда будут приходить многократно, оно станет частью жизни города. При этом мы меньше интересовались «обязательными» списками эко-элементов, чем возможностями перенаправления энергии в течение года, климатическими зонами, где «пассивная» форма парка формирует теплые и прохладные пространства.

Давид Чакон, Diller Scofidio + Renfro:
– Нас привлекло в конкурсе то, что требовалось создать парк, который бы использовался круглый год. Если подвести итог, парк как международная, эффектная достопримечательность будет работать не весь год. Зимой, наверное, туда придут не туристы, а москвичи – дети, пенсионеры. Поэтому парк – не только спектакль, не только для туристов, и это нас и заинтересовало.

– Это очень интересный вопрос – всесезонное использование, потому что это проблема для всех московских парков. Что сделано в «Зарядье», чтобы привлечь туда людей зимой?

Чарльз Ренфро:
– Проект включает в себя «дополненный» климат, что было попыткой расширить зону, где можно было бы комфортно находиться в холодное время года, за пределы помещений. Мы это сделали по большей части с помощью пассивных мер – солнечного излучения, захвата тепла, защиты от ветра – все они по большей части сохранились в окончательном проекте. Кроме того, в парке будут две всесезонные точки притяжения, обе связнные с едой – ресторан и рынок типа нью-йоркского рынка в Челси, который, как мы надеемся, будет круглогодичным. В ресторане – много остекления, но также и теплая атмосфера; оттуда открываются виды на реку. Еще одной круглогодичной площадкой станет детский образовательный центр: он довольно крупный, больше, чем было задумано изначально. И последний компонент – это в большей степени ориентированный на туристов медиа-центр, помещенный ближе к Красной площади, с экспозицией о природе и городах России. И, конечно, в парке откроется Филармония, где 250 дней в году запланированы концерты. Хотя она расположена не в центре парка, она все же привлечет туда людей: сначала они пойдут послушать симфонию, а потом в ресторан, и при этом они будут перемещаться по парку.

Брайан Таболт:
– Одной из причин слияния архитектуры и ландшафта в «Зарядье» было наше желание сделать так, чтобы вы могли перемещаться на свежем воздухе, но никогда не удаляться слишком далеко от какого-либо укрытия – деревьев, которые преграждают путь ветру, большого выноса крыши, который есть почти у всех павильонов – он защитит от снега, ветра, дождя, создавая зону одновременно закрытую и открытую. Павильоны при этом напоминают хижины в лесу или пещеры: можно к ним подойти, погреться, и вернуться дальше в парк. Все это сделано для того, чтобы в парке можно было остаться дольше, чем обычно, и не замерзнуть. И всегда есть уже перечисленные крытые точки притяжения.
Большая сетчатая оболочка над Филармонией нами была спроектирована вместе с инженерами Buro Happold и Transsolar: несмотря на то, что она полностью открыта со всех сторон, геометрия пространства между холмом и ее кровлей позволяет удерживать солнечный жар в течение дня, создавая нечто вроде теплого пузыря в ее верхней точке. Она работает как теплица без дверей, и там можно согреться, не заходя в помещение. Загорать там вряд ли получится, но куртку можно будет снять – или просто отдохнуть и полюбоваться сквозь сетчатую оболочку парком, Кремлем, собором Василия Блаженного – вполне комфортно даже в холодный день.

– Что вы думаете о проекте Филармонии?

Чарльз Ренфро:
– Мы мало участвовали в работе над зданием Филармонии, только выбрали для него место и позицию относительно парка на стадии конкурса. Все это сохранилось в окончательном проекте, и мы это очень ценим. Более того, мы даже удивлены этим фактом, потому что наша идея была довольно радикальной: здание должно восприниматься как крупный архитектурный объект с улицы, и как крупная часть парка – с другой стороны. О самом проекте мы знаем мало, им занимается ТПО «Резерв». Но с ними мы успешно сотрудничали, когда занимались стыком парка и здания Филармонии.

– В нашем климате деревья стоят без листьев поздней осенью, зимой, в начале весны: парк при этом выглядит совсем иначе. Как это отражено в проекте?

Кен Хейнс:
– Использованная нами палитра – очень интересна, причем во все четыре времена года. К примеру, березы – их белая кора выглядит изумительно и зимой, а осенью желтый цвет листьев тоже очень красив. В парке будет много многолетних растений и трав. Даже зимой травы не теряют цвет и структуру, а когда они не засыпаны снегом, колышатся на ветру. Весной будут цветы, летом – движение, совсем другая цветовая палитра будет осенью, а структура – зимой. Мы всегда учитываем сезонные изменения.

Чарльз Ренфро:
– Еще есть большой участок вечнозеленых растений, что тоже дает разнообразие.

– Как вы учли практическую сторону сложной экологической обстановки и климата в Москве, когда вы проектировали парк?

Кен Хейнс:
– Вы имеете в виду качество воздуха?

– Да, качество воздуха, но главное – проблему с противогололедными реагентами, которые часто бывают очень опасны для растений.

Кен Хейнс:
– Мы обсуждали вопрос содержания и эксплуатации парка, в частности, уборку снега, чтобы она не причиняла вред растениям. Мы против использования соли, которая вредна для них, поэтому еще вначале рекомендовали другие методы – в частности, гликолевые и другие не-соляные продукты. Если брать механические средства, то мы предлагаем использовать машины с щетками вместо плугов, потому что плужные снегоуборщики наносят большой вред – в том числе и мощению.

– В начале беседы вы упомянули Хай-Лайн: повлиял ли ваш опыт проектирования этого парка на работу над «Зарядьем»?

Чарльз Ренфро:
– Безусловно! Хай-Лайн стал отправной точкой для размышления над вопросом: как сделать парк нового типа в очень плотной городской среде? Для Хай-Лайн мы изобрели мощение, сквозь которое может прорастать трава: оно напоминает о той руине, которой была эта эстакада до создания парка. Схожим образом вымостка работает и в «Зарядье». Но так как в Москве это не линейный парк, а, скорее, поле, то мы решили, что мощение будет то окружать деревья, то расступаться, то превращаться в очень мягкие тропинки, постоянно переходя от твердого к мягкому или к зеленому, и наоборот.
Еще нам очень нравится, что с Хай-Лайн можно по-другому увидеть Нью-Йорк. Я не считаю Хай-Лайн настоящим парком, это в первую очередь смотровое устройство, где просто есть озеленение: ведь люди приходят на Хай-Лайн не ради деревьев и цветов, но ради пребывания в городе. А в Москве мы хотели создать парк, где одновременно можно и как будто находиться на природе, и заново открыть для себя город.

– «Зарядье» – большой проект, и его завершение потребовало немало времени…

Чарльз Ренфро:
– На самом деле, совсем нет! (смеется) Он не такой уж и большой, и все произошло очень быстро!

– Тем не менее, за это время, я полагаю, вы получили определенный опыт работы архитектором в России. В чем главные ее отличия от практики в США?

Чарльз Ренфро:
– Позвольте сразу расставить точки над i: мы выиграли конкурс, сделали мастерплан и концепцию проекта парка. Но с того момента мы – консультанты проекта, а архитекторы – наши российские коллеги. Поэтому наш опыт сильно отличается от того, как все происходило бы в Америке, где мы участвовали бы во всех тонкостях разработки и детализирования проекта, авторском надзоре. А здесь мы были консультантами, которые помогали команде решать проблемы с тем, чтобы реализованный парк был близок к нашей концепции. И мы вполне справились с этой задачей, учитывая то, что профессия и строительная сфера не так развиты в России, как в Западной Европе и США. И это был во многом образовательный процесс: мы помогали российским подрядчикам, проектировщикам, архитекторам понять, как собрать все вместе. Я считаю, этот парк для российских профессионалов был шагом в неизвестность, позволившим, тем не менее, им познакомиться с новейшими системами и техническими знаниями, которые мы включили в проект.

Брайан Таболт:
– Несмотря на то, что в Москве реализуются небольшие ландшафтные проекты, «Зарядье» – первый новый крупный парк за долгое время, и потому ни у кого не было большого опыта создания парков. Что касается американского рабочего процесса, там все всегда делается очень осторожно, методично, аккуратно, что позволяет нам во многом контролировать ситуацию, но при этом дело идет медленно и с трудом, порой – с большим нежеланием как-либо рисковать. Но можно работать и иначе, поэтому мы были рады желанию московских коллег попробовать реализовать такой крупный и сложный проект за очень краткое время. На стройке была очень оптимистическая атмосфера. Получилось очень интересно и совсем по-другому, чем дома. Думаю, в Штатах было бы сложней реализовать подобный масштабный проект за такой небольшой срок.