Книга написана молодым архитектором, еще вполне далеким от модернизма, составившего впоследствии славу Ле Корбюзье. В то же время, она документирует зарождение ряда идей, понятий и формальных тем, ставших принципиальными для Корбюзье-модерниста и, следовательно, для всей архитектуры «современного движения». Привычный нам образ «современной архитектуры», почерпнутый из книг ее теоретиков и пропагандистов, от Зигфрида Гидиона до Кеннета Фрэмптона, базируется на представлениях о преимущественной рациональности ее предпосылок, лишенных важного для предшествовавшей архитектурной традиции метафизического и исторического бэкграунда. Значение «Путешествия на Восток» заключается в документации существенного значения античного наследия и классической традиции для самого формирования дискурса архитектуры модернизма.
Свое «Путешествие на Восток» Шарль-Эдуар Жаннере-Гри предпринял в мае–октябре 1911 года в обществе своего друга, Огюста Клипстейна, после нескольких месяцев работы в бюро Петера Беренса в Берлине. Поездка началась в Вене, затем через Румынию и Болгарию друзья едут в Стамбул, где задерживаются на несколько недель. Потом – остановка в Афинах и возвращение через Сицилию и Италию. В поездке Корбюзье пишет путевые очерки, которые публикуются газете La Feuille d'Avis, которая и финансировала путешествие.
Книга обрывается, казалось бы, на середине: последние страницы посвящены впечатлениям от афинского Акрополя и Парфенона – последующие впечатления уже не имели того же значения. Напряженно-эмоциональный, почти интимный тон этих страниц выделяет их на фоне прочих текстов Корбюзье: они фиксируют, по замечанию Жака Люкана, «самое сильное архитектурное впечатление всей жизни» Ле Корбюзье[1].
Своеобразное, страстно-экспрессивное повествование описывает поворотный момент творческой эволюции Корбюзье. Озарение, потрясение, инициацию... Рождение заново творческой личности, оплодотворенной мощью афинских впечатлений. Текст фиксирует момент зарождения метафор и формальных тем, составивших каркас формально-образного языка Ле Корбюзье.
Русский перевод М.В. Предтеченского[2] оставляет желать много лучшего, поэтому, пока не появилось нового перевода, буду ссылаться на имеющийся, внеся в него ряд смысловых корректив, сделанных по английскому варианту текста.
1. Чистая призма
Фундаментальный для архитектуры модернизма концепт «чистой призмы» («le prisme pure») Корбюзье впервые открыто формулирует в 1929 в эскизе «Четыре композиции»[3]. В «Путешествии на Восток» мы наблюдаем момент зарождения призматических пристрастий Корбюзье и находим первоисточник этого понятия – Парфенон: «Именно здесь подтвердилась прямизна храмов , дикость ландшафта… Антаблемент своей жестокой прямолинейностью… Парфенон… его обращенный к морю куб господствует над окружением… странно возвышается скала с плоской вершиной, в правой стороне которой белеет куб. Парфенон и Акрополь!... Парфенон, единственный и квадратный… фасад, который, как блок гигантской мраморной призмы, обработан до самого верха с очевидной математической точностью и чистотой, какую привносит в свою работу механик… Все фронтоны отменены, кроме Парфенона, этой глыбы из другого мира»[4].
Парадигматичность Акрополя и Парфенона для Корбюзье проявилась в его написанном в 1918 натюрморте «Камин» («La Cheminee»), который сам Корбюзье считал своей «первой картиной». На полке камина выставлена композиция из гипсового куба и пары книг, условно воспроизводящая Парфенон с Эрехтейоном на плато Акрополя (илл.1).
Все это заставляет видеть в Парфеноне прототип всех «чистых призм» Корбюзье – от ранних призматических вилл до небоскреба ООН, «Марсельской жилой единицы» и Секретариата в Чандигархе. Другая особенность Парфенона, отмеченная Корбюзье – его руинированность, вынуждающая зрителя восполнять в уме утраченные части и таким образом лишь подчеркивающая его «идеальность». Возможно, именно к Парфенону восходит и намеренная незавершенность, «руинированность», свойственная ряду «призм» Корбюзье, например, виллам Савой и Шодхан.
Илл.1. Акрополь с Парфеноном и схематическое воспроизведение той же композиции в «первой картине» Ле Корбюзье – «Камин» (1918).
Предоставлено Петром Завадовским
2. Машина «Парфенон». Броненосец «Акрополь»
В «Путешествии на Восток» Корбюзье впервые прибегает к сравнению здания с машиной. «Парфенон, эта ужасная машина, размалывает и подавляет все вокруг.» Дальнейшее повествование дает понять, о какой именно машине идет речь: «И у моего левого плеча, словно броневая обшивка, возникла громадная мнимая стена из живых каннелюр колонн, причем гутты мутул были похожи на заклепки»[5].
Затем снова упоминаются «заклепки», а мрамор еще раз сравнивается с «новенькой бронзой». Наконец, следует впечатляющая картина закатного Акрополя, описанного как трагедия охваченного пожаром броненосца: «Затухающий свет сгущается в массу цвета свернувшейся крови над… Акрополем с его Храмом – бесстрастным штурманом, который ведет [корабль] вдоль своих продольных сторон. …Его колонны, погруженные в тень, поддерживают темный фронтон, но блики света прорываются между ними как пламя из иллюминаторов горящего корабля»[6]. Позднее Корбюзье уточнит и модернизирует метафору, заменив «новенькую бронзу» на «полированную сталь»[7].
Мы видим здесь совместное зарождение двух важнейших тем Корбюзье – «дома-машины» и «дома-корабля». Причем смысл, изначально вкладывавшийся Корбюзье в метафору «здания–машины», которую мы привыкли воспринимать как манифестацию утилитаризма, обнаруживает свою исходно эстетическую природу. Машина впервые выступает у Корбюзье как метафора высшей степени эстетического совершенства, «механическому» воздействию которого сопротивляться невозможно.
Первая и подлинная «машина» Корбюзье – это «Parthenon, cette machine terrible» («Парфенон, эта ужасная машина», 1911)[8], позднее, в 1923, названный также «machine à emouvoir» («машиной для эмоций»)[9]. Таким образом, «Une maison est une machine à demeurer» («дом – это машина для проживания») 1921 года (позднее измененная на «machine à habiter», «машину для жилья), оказывается лишь позднейшей переработкой этой метафоры.
Илл.2. Слева: корабль-скала Акрополя со штурманом- Парфеноном на вершине. Внизу – французский броненосец первой мировой войны. Справа – Парфенон в последних лучах заката, Ф.Э. Черч, 1871 год
Предоставлено Петром Завадовским
3. Плато Акрополя – палуба, «toit-terrasse»
Корбюзье описывает плато Акрополя следующим образом: «Только храм, небо и вымощенная плитами площадь, истерзанная веками грабежей и насилия. И больше ничего от внешней жизни здесь не проявлялось… другой мир, ...тот самый, который захватывает человека и возвышает его над этим миром… Там ничего не известно о сегодняшнем дне, там живут в другом времени... Внезапно обернувшись, я охватил взглядом с этого места, когда-то доступного лишь богам и жрецам, все море и Пелопоннес. …Отвесный склон холма и возвышение храма над плитами Пропилей скрывает от глаз все признаки современной жизни. Вдруг пропадают две тысячи лет, и вас охватывает страстное поэтическое чувство»[10]. Корбюзье всячески подчеркивает идеальный, «иномирный» и «иновременной» характер изолированной сцены, той каминной доски из его первого натюрморта, на которой и происходит «точная и мудрая игра форм, соединенных в солнечном свете». Знаменитая дефиниция, без сомнения рожденная впечатлением от Акрополя.
Этот идеализированный «иной мир», высоко вознесенный над миром обычных людей, предназначен для высших существ. Подобно плато Акрополя, «когда-то доступного лишь богам и жрецам», идеализированный ландшафт террасы виллы Савой «доступен» ницшеанским сверхсуществам нового, «модерного» мира. Эта метафора, вполне очевидная клиентуре Корбюзье (банкирам, промышленникам и политикам), несомненно льстила им, поднимая в собственных глазах.
Вспомнив о броненосце «Акрополь», мы увидим, что эта сцена одновременно является и палубой. Позднее, в комментариях к проекту парижского пентхауза Шарля Бастеги (1929), Корбюзье пишет о стремлении создать «сенсационное ощущение простора, как на океанском лайнере»[11]. Мы вряд ли ошибемся, увидев в излюбленном Корбюзье квадратном мощении «крыш-террас» эхо «вымощенной плитами площади» Акрополя. (илл.3)
Илл.3. Эскиз Корбюзье террасы виллы Савой, совмещенный с фото целлы Парфенона. Коллаж автора статьи.
Предоставлено Петром Завадовским
Обращаясь к марсельской «Единице», формальному манифесту послевоенного творчества Корбюзье, можно оценить многослойность ее античной адресности: призматическое многоэтажное «тело», само по себе являясь эхом призмы Парфенона, предстает сложной метафорой «плывущего» в волнистом пейзаже гор «океанского лайнера», и в то же время «скалы Акрополя» – цоколя, несущего ансамбль храмов. Один из которых, гимнастический зал, имеет форму перевернутой лодки.
Более того, мне кажется, что рисуя перспективную аксонометрию кровли «Единицы», Корбюзье имел перед глазами эту перспективную «птичку» Акрополя.(илл.5)
Илл.4. Перспективы с птичьего полета афинского Акрополя и «Жилой единицы» в Марселе.
Предоставлено Петром Завадовским
5. Взаимоотношение с окружением: борьба, победа и господство. Ницшеанство и модернизм
Наряду с Марксом и Фрейдом, властителем дум Европы рубежа XIX–XX столетий был Фридрих Ницше. Не будет преувеличением назвать его духовным отцом европейского радикализма, наложившим печать своего внеморального активизма на все революционные явления своей эпохи, как в политике, так и в искусстве. Разумеется, юный Шарль-Эдуард Жаннере-Гри не мог пройти мимо идей Ницше, особенно соблазнительных в его возрасте. Сохранился экземпляр «Так говорит Зарастустра» с пометками Корбюзье, прочитанный им в Париже в 1908[12]. Это увлечение не было ни случайным, ни преходящим. Работа в берлинской мастерской Петера Беренса, где царил культ Ницше, могла только укрепить Корбюзье в его пристрастии. Ницше сохранял значение для Корбюзье вплоть до позднего периода творчества: его следы вполне явственны в послевоенной «Поэме прямого угла». В «Путешествии на Восток», предпринятым сразу из мастерской Беренса, Корбюзье отправился пылким ницшеанцем. И Акрополь увидел и описал сквозь призму идей и образов Фридриха Ницше.
Акрополь и Парфенон представлены Корбюзье как чужеродные захватчики, овладевшие враждебным им ландшафтом . Их господство описывается как непрерывная кровавая борьба, оставляющая на теле ландшафта раны («гора Пендели… с развороченной мраморной раной на склоне»). При этом «Акрополь с храмами на его вершине» – единственное ценное в окружающем ландшафте – «жемчужина», составляющая смысл существования «раковины», без жемчужины теряющей ценность и значение.
Они властвуют над изнасилованным окружением именно так, как мечтал Ницше: «В архитектурном произведении должна воплощаться гордость, победа над тяжестью, воля к власти; архитектура есть нечто вроде красноречия власти в формах, то убеждающего, даже льстящего, то исключительно повелевающего. Высшее чувство власти и уверенности выражается в том, что имеет великий стиль. Власть, которой уже не нужны доказательства; которая пренебрегает тем, чтобы нравиться; которая с трудом отвечает; которая не чувствует вокруг себя ни одного свидетеля; которая живет без сознания того, что существует противоречие ей, которая отдыхает в себе, фаталистичная»[13].
Красота Парфенона – это продукт «веков грабежей и насилия», но также и сегодняшний источник перманентного насилия, над ландшафтом и зрителем, визуального и эстетического: «Все проникнуто духом сверхчеловеческой неизбежности. Парфенон, эта ужасная машина, размалывает и подавляет все вокруг. Уже издали <…> его обращенный к морю куб господствует над окружением». Эта властная красота подчиняет себе, вынуждает к беспрекословному повиновению: «Но почему вкус, а скорее сердце… ведет нас даже против желания на Акрополь, к подножию его храмов?.. Парфенон… Его гигантское явление ошеломило меня с поистине кровавой жестокостью… Сначала – восхищение, преклонение, потом – подавленность. …Я иду между чудовищных колонн и антаблементов, мне больше неприятно сюда ходить. …Это роковое искусство, от которого не убежишь. Ледяное, как огромная неколебимая правда»[14].
Поражает настойчивость, с которой Корбюзье пишет о крови: красный Парфенон, появляющийся с «кровавой жестокостью», являющийся результатом «веков грабежей и насилия», «размалывает и подавляет все вокруг», нанося рваные раны Пентеликону, а затем в сумерках «цвета свернувшейся крови» уводит пылающий броненосец «Акрополь» в сторону «Пирея и моря»[15].
Ницшеанцем Корбюзье останется до конца жизни, как о том свидетельствует «Поэма прямого угла», отдельные места которой трудно понять без учета параллельных мест у Ницше. Именно в борьбе и столкновении противоположностей Корбюзье видел смысл существования и источник красоты. В 1947 он так говорил о борьбе и о себе как борце: «Порой я прихожу в отчаяние. Люди столь глупы, что я готов сдохнуть. Всю мою жизнь люди хотели смять меня. Сначала они называли меня грязным инженером, потом – живописцем, который старается стать архитектором. Затем – архитектором, который пытается писать картины. Сначала коммунистом, потом – фашистом. К счастью, у меня всегда была железная воля. Робкий в молодости, я заставлял себя пересекать рубиконы. Je suis un type boxeur»[16].
Одним из материальных свидетельств ницшеанства позднего Корбюзье является рисунок (1952), подаренный Корбюзье Лусиу Коста: звезда, над ней – облако, еще выше – окровавленный меч. Ниже попись: «mon blazon» («мой герб»). Девиз к гербу, придуманному Корбюзье для себя гласит: «La vie est sans pitié» – «Жизнь безжалостна». Тот же рисунок, но без девиза, украшает «иконостас» «Поэмы прямого угла». Теперь и сам «прямой угол» в трактовке Корбюзье кажется мне символом ницшеанского волевого радикализма.
6. «Promenade Architecturale» и «Disordre apparent»
Для того, чтобы еще более приблизиться к дефиниции архитектурного идеала Корбюзье, необходимо выйти за рамки «Путешествия на Восток» и обратиться к книге 1923 года «К архитектуре», в которой впечатления 1911-го получили дальнейшее развитие. К ним восходит базовая для композиционного мышления Корбюзье концепция, выраженная в понятиях «архитектурного променада» и «кажущегося беспорядка». Оба понятия описывают одно явление: равновесно-асимметричный градостроительный ансамбль поздней античной классики рубежа V и IV столетий до н.э.
Концепция «архитектурного променада» имеет свой первоисточник в «Истории архитектуры» Огюста Шуази, который в ходе анализа ансамбля Акрополя предположил, что асимметрия расположения составляющих его сооружений не случайна, а преследует цель формирования в восприятии посетителя серии гармоничных «кадров», чередование которых драматургически продумано. Концепция Шуази предлагала альтернативу осевой координации и симметрии, наиболее характерных для современной ему академической практики. Она предполагала сочетание строгой симметрии внутренней организации элементов сооружения с живописностью их взаиморасположения, обусловленного требованиями ландшафта. Шуази находил аналогию такой схеме в дереве, крона которого живописна, а каждый из листьев – симметричен. Новым в подходе Шуази стал учет динамической компоненты восприятия, позднее легшей в основу организации видеоряда пионерами кинематографии, в частности, Сергеем Эйзенштейном.
Третье из «Трех напоминаний господам архитекторам» , впервые опубликованное в третьем номере «Эспри Нуво»[17], проиллюстрировано заимствованной у Шуази[18] схемой Акрополя с обозначением маршрута посетителя святынь и описанием последовательности его впечатлений. Собственно, именно эта умышленная асимметрия и была определена Корбюзье как «le désordre apparent» («кажущийся беспорядок»). Начав с осевых построений традиционно-академического толка, Корбюзье большую часть своей карьеры совмещал оба композиционных принципа, постепенно отдавая предпочтение живописному, который стал преобладающим в послевоенный период его творчества.
Ноу-хау самого Корбюзье является идея применения ландшафтной концепции «архитектурного променада» в организации интерьера. Практическим выражением идеи «свободного плана» стало превращение интерьера в метафору ландшафта.
Илл.5. Схема плана Акрополя Огюста Шуази иллюстрирует эссе Корбюзье «План» в L′Esprit Nouveau №3 p.462. Подпись: «Афинский Акрополь. Кажущийся беспорядок («le désordre apparent») плана может обмануть только профана. Симметрия здесь не буквальна. Она определяется знаменитым пейзажем, который простирается от Пирея до горы Пентеликон. План рассчитан на далекие виды: оси следуют долине, а чередование угловых видов демонстрируют мастерство великого сценографа.»
Предоставлено Петром Завадовским
7. Парфенон и вилла Савой. Архитектурный идеал модернизма
Попробуем сформулировать «модернистский идеал» на основе описаний Корбюзье Парфенона и рассмотренной сквозь призму этого описания виллы Савой – на мой вкус, одного из наиболее концептуально-завершенных воплощений восходящей к прототипу Парфенона «чистой призмы».
I. Противопоставленность окружению.
Парфенон оторван от земли высотой скалы Акрополя.
Связь с землей виллы Савой подчеркнуто ослаблена. Она касается земли редкими тонкими колоннами и производит впечатление временно приземлившейся. Подобно тому, как Парфенон верхом на Акрополе, по впечатлению Корбюзье, может отплыть «в сторону моря».
Модернистский объект чужероден окружению, демонстративно слабо с ним связан и сущностно ему безразличен; он может без ущерба для своего содержания быть перенесен в любое другое место.
II. Идеальная призма.
Белая коробка виллы Савой ближе всего приближается к идеалу «чистой призмы», демонстрируя ряд родовых признаков своего прототипа – Парфенона. Наружная оболочка виллы симметрична по всем фасадам и воспроизводит схему периптера: тонкие «пилоти» скрывают стеклянную «целлу» и несут «антаблемент» второго этажа. Элементы асимметрии, как и в Парфеноне, являются следствием руинированности – на этот раз умышленной и вполне уместной в классицистическом «folie». Незастекленные проемы террасы и прорывающиеся вверх криволинейные формы экранов солярия, проявляющие вовне асимметрию внутренней планировки, контрастно обостряют симметричную завершенность внешней призматической оболочки. (илл.6)
Илл.6. «Чистая призма» и ее прототип: Парфенон и вилла Савой в Пуасси.
Предоставлено Петром Завадовским
III. Микрокосм вместо макрокосма.
Акрополь в описании Корбюзье – кровожадный и разрушительный властелин своего ландшафта, который формирует на своей вершине идеальный микрокосм «для своих» – «богов и жрецов».
Подобным образом и вилла Савой заключает в себе, на своей террасе и крыше, объединенных пандусами и лестницами, маленький идеализированный квази-античный мирок. Замысловатость «архитектурной прогулки» виллы Савой сопоставима с пандусами Пропилей. Таким образом, метафорическая программа виллы усложняется: в призматической оболочке Парфенона размещен архитектурный ландшафт Пропилей.
Модернистский объект, разрушая внешнюю среду, стремится воссоздать внутри себя ее суррогат (илл.7).
Илл.7 Интерьерный ландшафт с маршрутом «архитектурного променада». Пропилеи и вилла Савой.
Предоставлено Петром Завадовским
При всем этом, подобный модернистский объект мог бы быть приемлем, оставайся он тем, чем был задуман – уникальным монументальным акцентом. Если бы не еще одна идея, пропагандировавшаяся Корбюзье – идея типового объекта и серийности. Собственно, здесь модернизм повторяет парадокс ницшеанства. Ницше в паре мест указывает на близость идеалу своего «сверхчеловека» Чезаре Борджа и Наполеона, прямо предлагая макивеллианского «Князя» в качестве примера для подражания масовому «индивиду» своего времени.
Подобным образом и Корбюзье предложил для массового воспроизведения уникальный монументальный прототип. Что стало верным рецептом переживаемой нами сегодня социальной и средовой катастрофы: городов, застроенных зданиями, демонстрирующими друг другу средний палец, населенных социопатами, увлеченными тем же. Заведомо несчастными от расхождения амбиций с реальностью.
[1] Jaques Lucan, Le Corbusier, une encyclopédie, CGP, Paris,1988, p. 20.
[2] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, Стройиздат. Москва. 1991, стр. 103–114.
[3] Le Corbusier, L'Oeuvre Complète, vol.1. 1910–1929, p. 189.
[4] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, стр. 103.
[5] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, стр. 107.
[6] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, стр. 112.
[7] L'Esprit Nouveau 1923 №16, p. 1916.
[8] L'Esprit Nouveau 1923 №16, p. 1911.
[9] L'Esprit Nouveau 1921 №8, p. 847.
[10] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, стр.107.
[11] Jaques Lucan, ibid., р. 24–25.
[12] Charles Jencks, Le Corbusier and Tragic View of Architecture, Penguin Books Ltd, London, 1987, pp. 11–13 и далее.
[13] Ф.Ницше, Падение кумиров, Азбука, СПб., 2015, стр. 79.
[14] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, стр.113.
[15] Ле Корбюзье, Путешествие на Восток, стр.112.
[16] Geoffrey T. Hellman, "Profiles: From Within to Without," New Yorker Magazine, 26.04,1947. Цитата по Charles Jencks, Le Corbusier and Tragic View of Architecture, Penguin Books Ltd, London, 1987 , p. 18.
[17] L'Esprit Nouveau, 1920 №3, p. 462.
[18] О. Шуази, История Архитектуры, т. 1, Москва, 1906, стр.358–360.
