Городу и миру. О римском музейном строительстве

Расхожий миф о Риме – городе музеев на деле оказался лишь следствием грамматического конфуза: город-музей — безусловно, но специализированных хранилищ культурных ценностей как таковых всегда обнаруживалась некоторая недостача. Все известные «храмы искусства» — частные коллекции, находящиеся в фамильных палаццо, в большинстве своем уже проданные или переданные государству и городской коммуне (чаще всего — за налоговые долги, а отнюдь не из патриотических побуждений). Собрание Корсини вместе с палаццо государство приобрело в 1883, Боргезе — в 1902. Коллекции сохранялись неделимыми в тех же дворцах, откуда они происходили, либо отправлялись в запасники. Дориа Памфили, Колонна и Паллавичини по сей день являются собственностью семьи, что наиболее заметным для туриста образом отражается на расписании их работы: первый — без музейных выходных «понедельников», второй — только полдня в субботу, а третий — вообще лишь в первое число каждого месяца. То есть о музеях как профессиональных организациях, ведущих экспозиционную деятельность, говорить сложно, ведь все это, скорее, «музеи-усадьбы», а не художественные музеи в привычном для европейца смысле.

Но музейное дело родилось все же здесь: инициировалось римскими папами, ими же и курировалось. Сикст IV, в духе эпохи Возрождения, положил начало первому в мире настоящему общественному музею, когда подарил в 1472 году римскому народу коллекцию древнеримской скульптуры, вместе с Сикстинскими Мостом и Капеллой. Антики тогда представили в Лоджии палаццо Консерваторов. Само здание для посещения было открыто уже в 1734 папой Клементом XII, заказчиком Фонтана Треви и первой реставрации Арки Константина. Опять же в Риме, в 1750-60-е, и опять же в папском кругу, при коллекции кардинала Альбани, работает Винкельман, поднимая историю искусства и описание памятников на научный уровень. И здесь же впервые архитектура направляется на собственно музейные нужды. Первым специализированным зданием, предназначенным для экспонирования произведений искусства и открытым для публичного посещения, стал ватиканский Пио-Клементино, заложенный Пием VI в 1771, и к которому в 1817–1822 архитектором Рафаэлем Стерном был пристроен зал Брачча Нуова. Этот комплекс надолго остался единственным специально построенным музеем в границах Вечного города, сохранив при том винкельмановские методы работы и не изменив экспозицию до наших дней. Но после того, как армия короля Виктора Эммануила II вступила в Рим в 1870, ватиканские музеи с самим Ватиканом перестали иметь какое-либо отношение к новой столице нового Итальянского Королевства.

С объединением страны заговорили о национальной идее, в которой искусство и образ Великого Рима неизбежным образом получили первую роль. Однако, несмотря на патетические гарибальдийские речи, с материализацией этой идеи не спешили. Рим — единственная в Европе столица крупного государства, где в XIX столетии — веке реконструкций городов и их наполнения внушительными зданиями общественно-просветительских организаций — не было построено ни одного большого художественного музея. Дворец Выставок местного архитектора Пио Пьячентини (Palazzo degli Esposizioni, 1876–1882), запоздалый вариант римского триумфального барокко с актуальным нововведением — стеклянным потолком, на «первой улице современного Рима» Виа Национале, был первым в Италии зданием, отданным целиком под нужды искусства, но не музеем с постоянной экспозицией. Также во время активной строительной программы выставочных помещений в связи с грядущей в 1911 Всемирной выставкой и 50-летием Объединения Италии появилась и Галерея современного искусства, построенная Чезаре Баццани в том же необарочном стиле римской Академии художеств Святого Луки, но с тонкой ноткой венского сецессиона. Тогда в галерее представили, в рамках национальной политики, все региональные школы рубежа веков. После Экспо галерея начала функционировать как музей современного искусства с той же экспозицией, которую, вместе с фондами, предполагалось расширять за счет будущих закупок с масштабных выставок, например, Венецианской Биеннале. Ни о каком итальянском варианте «National Gallery» или «Kunsthistorischemuseum», где бы можно было разместить государственную коллекцию произведений искусства, систематизированную по эпохам и школам, речи не шло — просто по причине отсутствия этой коллекции.

В стремлении исправить положение, в рамках укрепления все той же национальной идеи, новая власть начала активно учреждать музейные организации: Национальный Римский музей (Museo Nazionale Romano) — в 1889, открытый к уже упомянутой Всемирной выставке 1911 в подготовленных для экспозиционных целей Термах Диоклетиана, Национальный музей этрусского искусства (учрежден в 1889), размещенный на вилле Джулия, и две художественные галереи — Национальная Древнего (1893) и Национальная Современного (1883) искусства. В течение ХХ века эти организации разрастались, получая в свое распоряжение дополнительные здания. Так, в ведение Национального Римского музея сегодня входят, кроме Терм, палаццо Алтемпс, крипта Бальби и палаццо Массимо алле Терме. К галерее Древнего искусства относятся коллекции в палаццо Барберини и Корсини. К ней же примыкают галерея Спада —собрание, приобретенное в 1927 вместе с одноименным палаццо у одноименного кардинала, палаццо Венеция вместе с коллекцией, Музей музыкальных инструментов и апофеоз римской музеефикации — «музей Трезубца», состоящий из ансамбля площади дель Пополо и включающий в себя все архитекурные сооружения, его образующие, со всем их содержимым.

Однако крупного музейного строительства в городе Риме не велось и в ХХ веке, и единственным большим музейным комплексом оставались Музеи Ватикана, которые, как уже отмечалось, к государству Италия и ее столице Риму отношения не имеют. Но строительная деятельность в музейной сфере все же велась: в 1930-е достраивали начатые на рубеже веков термы Диоклетиана, Галерею современного искусства и Дворец Выставок, в 1950-е — начинания 1930-х: Музей Римской цивилизации, Раннего Средневековья и Народного искусства в ЭУР, сохраняя при этом стилистику побежденного фашистского режима. Затем, после достаточно долгой паузы, оживление произошло в 1990-е в области т. н. индустриальной археологии. Крайне интересен пример теплоэлектостанции Монтемартини. В 1912 ее открывал Эрнесто Натан, первый либеральный мэр города, ратовавший за свободу и прогресс: с этой тэц началась электрификация Рима. В конце 1960-х тэц была закрыта, а в начале 1990-х отреставрирована и переоборудована в музей самой себя. По воле случая в 1997 здесь разместили предметы коллекции палаццо Консерваторов, закрытого на ремонт. Из античной скульптуры, размещенной между агрегатами 1910-1930-х гг. сформировали временную выставку «Боги и машины», ставшую затем постоянной экспозицией единственного в мире музея одновременно археологии и промышленности.

Руководствуясь этим позитивным примером, через несколько лет начали работы по перепрофилированию под художественные нужды, теперь — для коллекции современного искусства музея MACRO — еще двух промышленных объектов конца XIX века. Сначала – пивоварни «Перони», построенной в 1880-х в развивающемся тогда районе у Порта Пиа, затем — бойни тех же лет постройки на другом конце города, в районе Тестаччо. Первым, в 2002, было открыто пространство в «Бывших зданиях Перони», где, кроме выставочных залов, были также и такие атрибуты современного музейного комплекса, как медиатека, конференц-зал и творческая лаборатория. «Бывшую бойню», состоящую из двух помещений, открывали в два этапа: в 2003 – один павильон, в 2007 — другой. Этот комплекс, построенный в 1888-1891 по проекту архитектора Джоаккино Эрзоха – один из самых красивых объектов промышленной архитектуры в городе, а приспособление его под новые нужды стало еще одним, вместе с музеем Монтемартини, шагом в реорганизации первого индустриального района Рима. Тогда это пространство получило название MACRO Future и вскоре оказалось единственной крупной государственной выставочной площадкой для современного искусства: «Пивоварню» почти сразу (в 2004) закрыли на реконструкцию, которую поручили французской архитектриссе Одиль Декк. Но об этом — чуть позже.

Начало «интернационализации» римской архитектуры и внедрению «контемпорари» в римскую художественную жизнь было положено еще в 1997, когда министр культуры, член Демократической партии Вальтер Вельтрони получил от Министерства обороны обширный участок с давно заброшенными казармами Монтелло между Тибром и Виа Фламиниа. Назначением будущего объекта было объявлено «пробуждение в итальянском обществе интереса к современности». Его градостроительное положение было практически идеальным: крупные исторические памятники отсутствуют, в 4 остановках трамвая — площадь дель Пополо, в 10 минутах пешком — «современная» достопримечательность — не так давно открытый Парк Музыки архитектора Ренцо Пьяно; с одной стороны от выбранного места — буржуазный квартал Париоли, с другой, через Тибр — тоже не бедный Прати. Здесь же и еще одна модернистская достопримечательность: широко известный в советской литературе по железобетонным конструкциям Малый дворец спорта Пьера Луиджи Нерви, построенный к Олимпиаде-60.
Этот район между воротами Фламиниа и Мильвийским мостом пытались урбанизировать с начала ХХ века: построили Академию художеств, Министерство Морского флота, здание Архитектурного факультета, а из центрального отрезка Виа Фламиниа сделали бульвар со скамейками. Однако, несмотря на все эти попытки, район так и оставался чем-то средним между спальным и министерским, необжитым и неинтересным для посетителя. Римлянам и гостям столицы делать здесь было нечего. И тогда туда решили привнести два идентификационных компонента итальянской нации — музыку и визуальные искусства. Музыкой занималась «звезда» местного происхождения, Пьяно, музей же достался иностранке Захе Хадид. А министр культуры Вельтрони через три года стал мэром Рима.

Здесь нужно упомянуть еще один «звездный» иностранный музейный проект, реализованный в «эру Вельтрони», менее масштабный, но вызвавший гораздо больший резонанс. На этот раз современной архитектуре вменили традиционную римскую обязанность — обслуживать археологию — и расположили ее в историческом центре. Музей Алтаря Мира архитектора Ричарда Майера стал очередным римским долгостроем: возводился в течение 6 лет и был торжественно открыт в 2006, сразу же став эпицентром градостроительных скандалов. Здание Майера заменило старый навес конца 1930-х годов архитектора Витторио Морпурго, реконструировавшего весь прилегающий квартал Мавзолея Августа после его «освобождения» от концертного зала Академии музыки Святой Цецилии, обреченной тогда на многолетние скитания и обретшей новое пристанище — замкнем кольцо истории — в уже упомянутом комплексе Ренцо Пьяно. Так Майер стал первым архитектором, развернувшим стройку в границах Аврелианской стены после отмены в 1946 всех постановлений фашистского правительства о работах в историческом центре. Постройка американца в центре Рима, внутри самого масштабного ансамбля, реализованного внутри исторической застройки в эпоху Муссолини, выглядит все же, как некий манифест. Одиозный художественный критик Витторио Сгарби жег его макет, новый «правый» мэр Рима Джанни Аллемано предлагал вынести его на окраину и приспособить к иным целям. И споры вокруг него не утихают. В итоге Майера заставили переделать проект, а консервативную общественность — смириться с модернизмом.

Работа Захи в этом ключе стала противоположным примером и, действительно, достигла своей цели — стимулировала наконец-то в римлянах интерес к «contemporaneo». Если до недавнего времени культурный римлянин, узнав о сфере интересов собеседника — «современная архитектура», спрашивал, кривясь и ожидая похожей гримасы в ответ: «А что Вы думаете об Ara Pacis?», то теперь с живой эмоцией: «А Вы уже были в MAXXI?». Если разбираться в причинах такой симпатии, их найдется немало: от итальянского неравнодушия к женскому полу до любви к элегантным диковинкам. MAXXI не видно на расстоянии, ни в одну так ценимую римским населением панораму города он не встраивается, и только со стороны служебного входа на территорию некоторой неожиданностью становится стеклянный «глаз-перископ» верхнего экспозиционного зала, но и он скорее вносит оживление в довольно скучную жилую застройку района. Вот так строгий, почти ордерный Майер не пришелся ко двору, несмотря на обильное использование травертина, а бетонно-стеклянная Хадид, вопреки своему совершенному равнодушию к итальянскому чувству формы и презрению к прямому углу, нашла свое место во взыскательном римском сердце.

MAXXI открывали два раза, что вполне симптоматично. В первое открытие в ноябре прошлого года — инаугурировали собственно архитектуру, во второе — в мае текущего — уже сам музей, по всем музейным чинам, с постоянной экспозицией и большими персональными выставками, одновременно с римской художественной ярмаркой «Roma. The road to contemporary art». Тогда же состоялось и еще одно громкое открытие еще одного долгожданного музея, о котором уже шла речь выше — MACRO Одиль Декк. Это майское разрезание ленточки и здесь тоже было не первым (после первого открытия, напомним, его через два года уже закрыли на реконструкцию), но и не последним. Людей в музей пускали только несколько дней в течение выставки, а затем он снова прекратил свою работу до осени, что, в общем-то, понятно, учитывая приближавшиеся тогда летние каникулы.

Работа эта кардинально отличалась от MAXXI как минимум тем, что была реорганизацией уже открытого музея, а также невозможностью для архитектора вклиниться в городской пейзаж: стены пивзавода следовало сохранить, чтобы не нарушить принципы «индустриальной археологии», а также характер ландшафта. Застройка окрестностей Порта Пиа далека от той, что по итальянским меркам считается исторической: рядовая эклектика министерств и жилых домов для их служащих, где любое здание представляет собой один и тот же тип —многоэтажного палаццо с внутренним двором. Над одним из таких внутренних дворов (даже пивоварня по типу планировки не составила исключения) и работала Одиль Декк, снабдив его перекрытиями из зеленоватого стекла, а также, в традиции французского модернизма — оголенными коммуникациями и садом-террасой, в итоге создав 10 000 м2 выставочных площадей. Таким образом, актуальная «индустриальная археология» здесь совместилась еще и с актуальной архитектурой.

После таких многочисленных вложений в «модернизацию» город и министерство культуры не могли не отдать дань и вещам, более характерным имиджу места: дворцам и старым мастерам. Так, были открыты новые экспозиционные залы Национальной галереи в Палаццо Барберини, опять же после многолетних перипетий. «Наконец-то в Риме после 140 лет ожидания заполнена эта историческая лакуна… теперь и в итальянской столице, как и в других столицах мира, будет свой маленький Лувр», — радовался на открытии Франческо Мария Джиро, секретарь Министерства Культуры по культурным ценностям. А министр культуры Сандро Бонди делился впечатлениями от сумм, которые принесли в бюджет страны посетители Колизея и выставки Караваджо, возлагая те же надежды и на обновленное палаццо Барберини, притом любуясь на «Форнарину» Рафаэля, по его инициативе принесенную в Большой зал, где проходила пресс-конференция.

 
Нельзя сказать, что эти «140 лет ожидания» прошли в совершенном бездействии. Попытки создания большой галереи национального искусства стали предприниматься немедленно после объединения Италии, но с переменным успехом и итальянскими темпами. В 1893 учредили институцию «Национальная галерея древнего искусства» (Galleria Nazionale dell'Arte Antica) и разместили ее в палаццо Корсини, подаренном государству 10 годами раньше вместе с коллекцией, добавив собрания Торлония, Киджи, Эртц (Hertz), Монте ди Пьета и прочих римских патрициев. Практически сразу стало ясно, что палаццо Корсини не подходит для роли национального художественного музея ни объемами своих помещений, ни, по-видимому, расположением: улица Лунгара в районе Трастевере, до сих пор достаточно трудно досягаемая и закрытая высоким забором виллы Фарнезина — не лучшее место для репрезентации национальной идеи.

Палаццо Барберини намеревались приспособить для общественных целей довольно давно. Именно в этом районе разворачивалась новая градостроительная история Рима, где палаццо играло важную роль городской доминанты. Однако, приобрели его для размещения собрания Национальной галереи только в 1949, у уже разорившихся и распродавших свои коллекции принцев Барберини. И тогда в госсобственность перешло не все здание, а только второй этаж, единственное, что на тот момент принадлежало принцам, переместившимся в комнаты третьего этажа и жившим там до 1964. Здесь, в десяти залах, разместили коллекцию итальянского искусства славных XV – XVII веков. В остальной, большей его части с первых дней присоединения Рима к Итальянскому Королевству и до 2006 располагалось Офицерское собрание. Еще одна институция, до сих пор занимающая несколько помещений Палаццо —Институт нумизматики — сегодня ждет решения своей судьбы.

Открытые в сентябре этого года залы — это помещения, освобожденные от офицеров. В первом этаже расположилась коллекция XII – XV вв., к залам второго этажа было добавлено пять новых. Реставрация качественная, профессиональная и потому, видимо, сдержанная в визуальных эффектах. Немаловажную роль сыграло и то, что среди руководителей работ был архитектор — Лаура Катерина Керубини. Именно ей принадлежала идея не выдумывать заново несохранившуюся, но известную по источникам обивку стен, а создать напоминание о драгоценной тканевой отделке с помощью колеровки. То же в отношении росписей потолков и штукатурки карнизов — ориентация на максимальную аутентичность. Самым заметным действием была реставрация большого зала со знаменитым плафоном «Триумф Божественного провидения» Пьетро да Кортоны и замененной обивкой стен. Самым инновационным — установка подсветки по проекту архитектора Адриано Капута (Studioillumina), выполненная с намерением представить в одинаково выгодном свете архитектуру и экспонаты.

Целью открытия новых залов было извлечение шедевров из запасников и создание экспозиции, выстроенной по историческому принципу. Это и стало значительным новшеством для римского музейного дела. Принцип сохранения целостности коллекции здесь всегда был возведен в абсолют, собрания было разрешено продавать только целиком, а закон 1934 года, разрешивший продажу отдельных предметов, причисляется к преступлениям фашистского правительства. Так, значительным событием для культурной общественности был перенос в 1984 коллекции Корсини назад, из палаццо Барберини, в одноименное палаццо и возвращение ей ее целостности. В Галерее Спада, например, программно сохранена плохо воспринимаемая зрителем развеска кардинальских времен. Ведь, частная коллекция, как известно, ценна обладанием мастерами и раритетами и к научной систематизации не склонна.
Впрочем, в новой экспозиции палаццо Барберини была все же сделана попытка наконец-то попытаться представить некую «историю искусства без имен». Но, тем не менее, систематическая группировка работ почти не читается, и произведения выглядят скорее как экспонаты «музея-усадьбы», а не как панорама истории итальянского искусства. Тем более странно видеть столь «интерьерную» развеску в стране, где есть такие выдающиеся работы Карло Скарпы, как экспозиции музея Кастельвеккьо в Вероне и гипсотеки Кановы в Посаньо, там, где оформление выставок читают как отдельный курс лекций на архитектурном факультете.

Все же, теперь можно сказать, что теперь связь времен в Риме восстановилась: хронологический регистр «must see» дотянулся до наших дней, а классическому искусству отдан давний долг. Однако, не все сразу. На весну назначено второе (!) открытие Палаццо Барберини, на этот раз — для презентации третьего этажа, уже запущена перестройка музея Алтаря Мира. Еще когда-нибудь территорию Императорских форумов закроют для автотранспорта, а ниже по течению Тибра все-таки возведут Город Науки с новым научным музеем, конечно, при участии какого-нибудь знаменитого архитектора, и даже не одного. Так что однажды Рим снова будет не узнать. Panta rei — даже в Вечном Городе.