Некоторые проблемы раннемосковского зодчества

1.
Ранний период развития московского зодчества, охватывающий XIV—первую четверть XV веков, еще очень мало изучен. До недавнего времени считалось, что от этого периода до нас дошло только пять памятников: церковь Воскрешения Лазаря (1393 г.) в Московском Кремле (от древней постройки уцелел неполностью первый ярус), Спасский собор московского Андроникова монастыря (между 1410 и 1427 гг.), звенигородский Успенский собор (около 1400 г.), Рождественский собор Саввина-Сторожевского монастыря (около 1404—1405 гг.) и Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры (1422—1423 гг.)(1). Исследования последних лет прибавили к этому перечню еще три памятника: Петропавловский собор и Якиманскую церковь в Можайске (сохранились только во фрагментах) и Никольскую церковь в селе Каменском (сильно пострадала от позднейших искажений)(2).
Занимаясь в течение нескольких лет исследованием раннемосковских храмов(3), мы обратили особенное внимание на тщательный сравнительный анализ композиции их планов и объемов, пропорций и конструкций отдельных деталей и частей зданий, характера построения и выполнения декоративных элементов и степени совершенства каменотесной техники. В результате такого анализа оказалось возможным выявить серьезные принципиальные !различия в приемах сооружения памятников, считавшихся ранее весьма близкими друг к другу, и поставить некоторые общие проблемы раннемосковского зодчества, углубляющие наше представление о нем.
Сравнение композиционных схем раннемосковских и предшествовавших им древнерусских храмов показывает, что в московском зодчестве к концу XIV века нашли разрешение ряд проблем композиции (и связанной с ней разработки плана) четырехстолпного одноглавого храма, интересовавших русских зодчих более ранних периодов, в частности владимиро-суздальских мастеров XII века. Поэтому мы начнем рассмотрение этих проблем с момента их возникновения во владимиро-суздальском зодчестве, от которого Москва XIV века восприняла, большую часть своих строительных и художественных традиций.
В средневековом русском городе или монастыре собор был не только местом отправления культа, но и торжественным залом для особенно важных событий общественно-политической жизни(4). Для богослужений, пышность которых использовалась князьями в целях демонстрации своего богатства и могущества(5), требовалось большое алтарное пространство, способное вместить и клир, и многочисленную церковную утварь. В то же время и пространство для молящихся должно было обладать наибольшей вместимостью, особенно при выполнении им функции зала а.ля общественных собраний.
Но, кроме этих практических задач, вытекавших из назначения здания, перед зодчими возникали и художественные задачи. Будучи религиозным и общественно-политическим центрам города или монастыря, собор издавна рассматривался как архитектурное ядро ансамбля, его главное сооружение. По-видимому, в связи с этим во многих древнерусских храмах можно подметить стремление архитекторов к всесторонней уравновешенности масс(6), гармоничным пропорциональ-
1. Из перечисленных построек только три последних сохранились настолько полно, что реконструкция их первоначального вида не вызывает сомнении.
2. Т. Н. Сергеева-Козина. Кремли г. Коломны (XVI в.) и г. Можайска (XVII в.), их значение в развитии архитектурно-планировочной структуры этих городов. Кандидатская диссертация, М. 1947, стр. 56; Л. А. Давид и Б. А. Огнев. Забытый памятник московского зодчества XV в. КСИИМК, вып. 62, М. 1956, стр. 51 и сл.
3. Нами не обследована только церковь Воскрешения Лазаря в Московском Кремле.
4. А. Ч и н я к о в. Архитектурный памятник времени Юрия Долгорукого, — «Архитектурное наследство», сб. 2. М. 1952, сто. 48.
5. См., например, ПСРЛ, т. II, стр. 397 и 401.
6. В качестве особенно яркого примера заботы зодчих о сохранении равновесия масс укажем на известный факт увеличения выступа апсид Успенского собора (1158—1160 гг.) во Владимире при обстройке его Всеволодом III в 1185—1189 гг. ным соотношениям между отдельными частями здания и красивому общему силуэту. Таким образом, учитывая господствующее положение храма в ансамбле, зодчие старались придать ему характер всесторонне обозримого центрического сооружения, заботясь о том, чтобы с любой точки зрения он производил одинаково гармоническое впечатление.
Непрекращающиеся настойчивые усилия зодчих в этом направлении хорошо прослеживаются почти во всех владимиро-суздальских храмах XII века. Но одновременное .решение поставленных задач в четырехстолпном одноглавом храме наталкивалось на особенные трудности по следующей причине.
Владимиро-суздальские зодчие XII века неизменно держались в композиции храмов принципа совпадения внутренних членений пространства и внешних членений фасадов здания. Этот принцип вытекал из конструкции опорной системы, поддерживавшей сводчатое перекрытие крестовокупольного храма. Фасады как бы выявляли снаружи конструктивный скелет здания(1). Фасадные лопатки утолщали стену как раз против пят внутренних подпружных арок для погашения их распора. При этом закомары образовывались из щековых стенок внутренних цилиндрических сводов.
Для удобства дальнейшего изложения мы будем условно называть такую систему полного совпадения внутренних и внешних членений в композиции «системой совпадающих членений». Необходимо подчеркнуть, что при такой системе соотношение площадей алтаря и помещения, предназначенного для народа, жестко определялось членением боковых фасадов храма, а именно: глубина пространства для народа — суммарной шириной западного и среднего делений боковых фасадов, а глубина алтаря — суммой ширины восточного их деления и величины выступа апсид.
Основной объем (без апсид) одноглавого четырехстолпного храма с барабаном главы представляет собой совершенно симметричное центрическое сооружение, обладающее всесторонним равновесием масс(2). В нем вертикальная ось купола, служащая зрительно координирующей осью при определении равновесия внешних масс, совпадает с вертикальной осью симметрии основного объема. Но пристройка к основному объему алтарных апсид сразу же нарушает это равновесие, так как прибавляет с востока лишний объем, в то время как координирующая ось остается на прежнем месте, будучи жестко прикреплена к пересечению осей средних нефов — продольного и поперечного.
В одном из древнейших — сохранившихся памятников владимиро-суздальского зодчества — церкви Бориса и Глеба в Кидекше (1152 г.) — строители, по-видимому, мирятся с такой неуравновешенностью. Северный, западный и южный фасады основного куба равны друг другу по ширине и совершенно симметричны; апсиды, довольно сильно выдаваясь на восток, создают на боковых фасадах здания значительный «перевес» восточной части над западной.
Но уже в построенном одновременно Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском (1152 г.) сделана попытка уменьшить нарушение равновесия масс на боковых фасадах, создаваемое апсидами. При системе совпадения внешних и внутренних членений это можно было выполнить за счет уменьшения как ширины восточных третей боковых фасадов, так и выступов апсид. Строители Спасо-Лреображенского собора прибегли к первой из этих мер, сознательно идя на некоторую несимметричность боковых стен основного куба(3). Они уменьшили восточные деления северного и южного фасадов примерно на 1/6» по сравнению с западными, которые остались равны боковым делениям западного фасада; вследствие этого план основного объема превратился из квадрата в прямоугольник, вытянутый с севера на юг. При больших, далеко выступающих апсидах эта мера не могла дать оптимального решения вопроса — она улучшила распределение масс, но не привела их в равновесие. Однако строители не решились сократить размеры самих апсид, так как это еще более уменьшило бы вместимость алтарного пространства, необходимую в главном городском храме для торжественных богослужений.
Приблизительно через 13 лет после этого в церкви Покрова на Нерли (1165 г.) строители добились удивительной гармонии в композиции сооружения и почти полного равновесия масс. Они достигли этого одновременным сужением восточных делений боковых фасадов и уменьшением выступов апсид, т. е. в
1. Некоторые отступления от этого в угоду чисто художественным требованиям были и в то время. Мы имеем в виду декоративные закомары (за которыми нет жерла свода) над боковыми делениями северного и южного фасадов, предназначенные для придания единообразия всем четырем фасадам основного куба здания. Однако при этом основной принцип совпадения внутренних и внешних членений здания в четырехстолпных владимиро-суэдальских храмах не нарушался.
2. При условии, что все фасады основного объема строго симметричны.
3. Этот прием также употреблялся в XII в. для четырехстолпных одноглавых храмов в смоленском и в новгородском зодчестве (церкви Петра и Павла и Иоанна Богослова в Смоленске, Георгия в Старой Ладоге, Спаса Преображения на Нередице и др.). В конечном счете — значительным уменьшением алтарного пространства. Но здесь построение осуществлено иным, более сложным способом, чем в соборе Переславля-Залесского. План основного объема, наоборот, несколько вытянут с запада на восток, хотя и очень близок к квадрату (размер по северной стороне — 11,72 м, по западной — 11,11 м). Сужение восточных делений боковых фасадов получено за счет уширения среднего и западного поперечных нефов, причем настолько значительного, что среднее и западные деления боковых фасадов стали соответственно шире среднего и боковых делений западного фасада. Подкупольное и угловые пространства приняли в плане форму прямоугольников, вытянутых с запада на восток. Восточные деления боковых фасадов сузились при этом до 2/3» ширины западных, а ось купола, по-прежнему связанная с центром подкупольного прямоугольника, оказалась в два раза дальше к восточному, чем в Переславском соборе. Благодаря всему этому произошло значительное перераспределение масс относительно координирующей оси здания, и выступы апсид были почти полностью уравновешены частями здания, оказавшимися теперь к западу от оси(1).
Еще раз подчеркнем, что такое почти полное равновесие масс могло быть получено только за счет сильного сокращения алтарного пространства.
Церковь Покрова на Нерлн была выстроена Андреем Боголюбским при впадении р. Нерли в Клязьму. Н. Н. Воронин характеризует этот храм как «архитектурное предисловие» Боголюбовского замка(2). Внутри храм Покрова тесен и высок; в нем нельзя было устраивать многолюдные церемонии. Очевидно, здесь имели в виду поразить не пышностью и великолепием богослужения (это Предполагалось сделать в Боголюбове), а главным образом произвести впечатление на проезжающих «чудным» внешним обликом храма — как бы предуведомить их о 'богатстве и красоте княжеской резиденции.
По-видимому, именно вследствие сильного сокращения алтарного пространства найденный прием уравновешивания масс в дальнейшем уже не применялся с такой решительностью, как в церкви Покрова на Нерли. Сооружая в те же годы дворцовый храм в соседнем Боголюбове 1158— 1165 гг.), зодчие хотя и пользуются в общем аналогичной схемой построения плана, но при этом снова уширяют восточные деления боковых фасадов до 4/5 ширины западных и несколько увеличивают выступ апсид. Все эти действия имели целью увеличение алтаря собора. В придворном храме алтарное пространство не могло быть сокращено в угоду чисто художественным требованиям внешнего равновесия масс.
По тем же причинам в Дмитриевском соборе (1194—1197 гг.) во Владимире—дворцовом храме Всеволода III — восточное деление боковых фасадов сделано еще больше (7/8 ширины западного деления), благодаря чему смещение координирующей оси на восток получилось в 2,5 раза меньше, чем в церкви Покрова на Нерли, т. е. даже меньше, чем в переславском Спасо-Преображенском соборе.
Следует отметить, что во всех рассмотренных храмах строители избегали слишком удлинять прямоугольник 'плана основного объема. Такое удлинение увеличивало ширину силуэта здания при рассмотрении его с угла и усиливало контраст перехода от основного объема к барабану. Поэтому, стремясь в четырехстолпных храмах к наибольшей компактности и гармоничности, зодчие старались по возможности не слишком удаляться от квадратного плана основного объема.
Итак, в четырехстолпных одноглавых храмах при системе совпадения внутренних и внешних членений оказалось невозможным одновременно решить все поставленные функциональные и художественные задачи. Однако уже в Дмитриевском соборе во Владимире сделана робкая попытка нарушить принцип полного совпадения внешнего и внутреннего членений здания. Точные обмеры этого памятника (под руководствам А. В. Столетова) установили небольшое смещение пилонов (а с ними и координирующей оси барабана) на восток по отношению к осям соответствующих внешних полуколонн на северном и южном фасадах. Впоследствии именно на этом пути и было найдено решение поставленных задач(3).
Последний памятник владимиро-суздальской эпохи — Георгиевский собор в Юрьево-Польском (1234 г.)—стоит несколько особняком по отно-
1. Результаты раскопок Н. Н. Воронина в 1954— 1955 гг. (см. «Советская археология», 1958, № 4, стр. 70—95), обнаружившего в земле с северной, западной и южной сторон храма дополнительный фундамент, не противоречат нашим выводам. Этот фундамент, по нашему мнению, был главным образом подземным инженерным сооружением. Над землей он мог возвышаться в виде невысокого парапета, ограничивавшего вокруг храма площадку для молящихся. По-видимому, только лестница на хоры (в юго-западном углу фундамента) была высотной постройкой, связанной с хорами храма мостиком и не нарушавшей общего бокового силуэта здания, приведенного на чертеже.
2. Н. Н. Воронин. Памятники владимиро-суздальского зодчества XI—XIII вв., М.—Л. 1945. стр. 33.
3. Другая попытка была сделана в шестистолпном соборе Рождества Богородицы в Суздале (1223 г.), где в алтарной части внутренние лопатки не совпадают с внешними угловыми.
шению к рассмотренным одноглавым четырехстолпным храмам второй половины XII века. В нем пространство для молящихся расширено тремя притворами значительной величины, пилоны в плане имеют квадратную форму, лопатки на внутренней поверхности стен против пилонов отсутствуют. Мощные, далеко выступающие на восток апсиды уравновешивались западным притвором храма, который первоначально был двухэтажным. Этот прием опять-таки не выходит за пределы «системы совпадения членений», так как на плане собора продольные и поперечные оси, проведенные через центры пилонов, проходят через середины фасадных лопаток с примыкающими к ним полуколоннами, и, следовательно, внутреннее членение совпадает с внешним.
После большого перерыва—на грани XIV— XV столетий — в звенигородском Успенском соборе мы встречаем уже развитую новую систему композиции одноглавого четырехстолпного храма при очевидной преемственности архитектурных форм от Владимире - суздальского зодчества.
В научной литературе уже неоднократно отмечалось, что несовпадение внешних и внутренних членений в этом памятнике имело место с момента его построения(1). Однако до сего времени не было сделано попытки выяснить причины, побудившие строителей прибегнуть к такому приему, столь необычному для более ранних четырехстолпных храмов. Изучение и сравнительный анализ владимиро-суздальских и раннемосковских храмов привели нас к убеждению, что необычная система композиции Успенского собора в Звенигороде заключает в себе решение перечисленных выше функциональных и художественных задач, поставленных еще в XII веке.
В звенигородском Успенском соборе — придворном храме удельного князя — перед строителями, очевидно, стояли те же задачи, что и перед строителями Рождественского собора в Боголюбове или Дмитриевского собора во Владимире, — дать одновременно возможно большее пространство для молящихся и вместительный алтарь. Для этих целей они сильно увеличили выступ апсид собора по сравнению с наиболее развитыми апсидами владимиро-суздальских храмов XII века (на 1/3 больше, чем в соборе Переславля-Залесского). При этом была снижена высота апсид относительно основного объема, что уменьшило их массу. Тем не менее эта масса оставалась все же столь значительной, что при прежней системе композиции ее было бы невозможно уравновесить. Поэтому мастера звенигородского собора действовали более решительно—отказались от полного совпадения внешних и внутренних членений здания и освободили координирующую ось купола от ее прежней связи с членением боковых фасадов и даже с центром подкупольного прямоугольника.
Сделав боковые фасады основного объема строго симметричными, они сдвинули восточные пилоны на восток от осей соответствующих лопаток боковых фасадов, причем барабан поставили не в центре подкупольного прямоугольника, как во владимиро-суздальских храмах, а сдвинули его к востоку так, что световое отверстие коснулось восточной стороны прямоугольника. Благодаря этому координирующая ось настолько переместилась к востоку, что даже при далеко выступающих апсидах было достигнуто равновесие масс(2). Так как перенос восточных пилонов на восток расширил пространство для народа, увеличение апсид сохранило при этом достаточную вместительность алтаря, а отказ от полного совпадения внутренних и внешних членений позволил придать симметричность и гармоническое членение боковым стенам основного объема, то становится очевидным, что новая система композиции одноглавого четырехстолпното храма дала строителям возможность одновременно разрешить все задачи, которые ранее не могли иметь общего решения.
Сравнивая наружный облик звенигородского Успенского собора с его внутренней структурой, мы видим, что в общем все внешние членения отражают во вне членения интерьера. Так, трехчастное деление каждой из четырех стен основного объема выявляет на фасадах девятидольную структуру внутреннего пространства храма, барабан главы отмечает доминанту средней из этих долей, венец кокошников вокруг основания барабана указывает на подъем подкупольных подпружных арок над прочими сводами собора и, наконец, три апсиды соответствуют тройному членению
1. И. Д. Протасов. Фрески на алтарных столпах Успенского собора в Звенигороде «Светильник» М. 1915. № 9—12, стр. 41—42; И. Э. Грабарь. Андрей Рублев, — «Вопросы реставрации», № 1, М. 1926, стр. 21 и сл.; П. Н. Максимов. К характеристике памятников московского зодчества XIII—XV вв., — МИА СССР, № 12, М. 1949, стр. 211.
2. На ортогональной проекции часть бокового фасада, расположенная к востоку от оси купола, кажется все же несколько перевешивающей западную часть. Но следует иметь в виду, что в те времена равновесие масс рассчитывалось опытным путем и не для бесконечно удаленной точки зрения (как теперь рисуется ортогональная проекция фасада), а для сравнительно близкой, определяемой в большинстве случаев величиной незастроенной площади около здания храма. При этом выступы апсид казались меньше (сравнительно с ортогональной проекцией) благодаря перспективному сокращению, а равновесие масс — более полным. алтаря. Но, соблюдая в основном принцип соответствия внутренних и внешних членений, зодчие в то же время сознательно пошли на некоторое несовпадение их между собой с целью достижения большей свободы композиции. При этом они учли, что такое несовпадение не будет бросаться в глаза зрителю, так как наружный вид и внутреннее пространство не могут восприниматься одновременно. Действительно, изнутри собора несовпадение внутренних и внешних членений проявляется лишь в некотором смещении проемов боковых порталов И располагавшихся над ними окон к западу от средней оси среднего поперечного нефа. Это смещение однако, не настолько велико, чтобы зрительно производить неприятное впечатление. Еще менее заметен сдвиг светового отверстия барабана в подкупольном пространстве.
Таким образом, благодаря новой системе зодчие добились оптимального решения проблемы композиции одноглавого четырехстолпного храма как центрического, всесторонне уравновешенного сооружения.
Попытка отхода от старого принципа композиции наметилась, как сказано выше, уже в Дмитриевском соборе во Владимире. В Успенском соборе в Звенигороде новая система выступает в развитом виде. Отмеченные нами взаимные смещения отдельных частей здания связаны с основными его размерами определенными геометрическими соотношениями, укладывающимися в стройную общую схему построения. Это свидетельствует о преемственности и непрерывной работе архитектурной мысли в течение более чем двухсот лет, отделяющих звенигородский собор от владимирских храмов XII века.
В отличие от старой системы планировки назовем новую «системой смещенного соответствия внутренних и внешних членений».
Однако новая система композиции четырехстолпного одноглавого храма была применена не во всех сохранившихся раннемосковских памятниках. Так, строители Рождественского собора Саввина-Сторожевского монастыря, хотя и копировали в общих чертах формы Успенского собора в Звенигороде(1), но при этом, очевидно, совершенно не были знакомы с новой системой композиции и следовали старому принципу совпадения внутренних и внешних членений. Возводя мощные, далеко выступающие на восток, апсиды, они для уравновешивания масс воспользовались старым приемам сужения восточных делений боковых фасадов. Однако мы уже выяснили раньше, что при больших апсидах этот прием не достигает цели. В Рождественском соборе, несмотря на значительное снижение высоты апсид с целью уменьшения их массы, равновесия все-таки не получилось, и «а боковых фасадах восточная часть сильно «перевешивает» западную.
В Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры применен новый принцип смещенного соответствия внешних и внутренних членений, но в значительно более резкой и примитивной форме, чем в звенигородском соборе. Строители просто разделили здесь пополам расстояние между плоскостью западного фасада и выступом средней апсиды и над этой средней точкой поставили центр барабана —- вертикальную координирующую ось здания. Столь значительное смещение барабана, а вместе с ним и пилонов(2), на восток заставило зодчих сдвинуть и боковые порталы с осей симметрии фасадов.
Между тем барабан оказался перемещенным на восток дальше, чем это было необходимо для равновесия масс. В самом деле, так как высота апсид составляет лишь 3/4. высоты основного объема, то при таком положении барабана часть здания, расположенная к западу от главы, получила перевес над восточной частью(3). При взгляде на здание по направлению диагонали плана неуравновешенность масс воспринимается еще резче, чем на боковых фасадах, .ибо при этом выступы апсид почти полностью сливаются с углом основного объема, и сдвиг барабана по отношению к этому объему не находит оправдания(4). Таким образом, в Троицком соборе не найдено оптимального положения координирующей оси. Очевидно, его строители, хотя и применяли новую систему композиции, но не были достаточно с ней знакомы. Основной принцип несовпадения внешних и внутренних членений они уловили, по всей вероятности, de visu и поняли цель его, однако детали регулировки положения координирующей оси остались ими неразгаданными. Пытаясь решить задачу, зодчие храма пошли упрощенным путем, но не имея необходимого опыта, не могли заранее предвидеть результат и внести поправки.
В Никольской церкви в селе Каменском ось барабана почти совпадает с центром плана основ-
1. История pyccкой архитектуры, 2 изд., М. 1956, стр. 80, рис. 3.
2. Подкупольное пространство здесь квадратное в плане, а не прямоугольное, как в Успенском и Рождественском соборах.
3. В звенигородском Успенском соборе, учитывая меньшую по сравнению с основным объемом высоту апсид, строители поместили координирующую ось не посередине общей длины здания, а в некотором промежуточном положении между этой .серединой и геометрическим центром плана основного объема (рис. 1, 6).
4. См. В. Б а л д и н. Архитектура Троицкого собора Троице-Сергиевои лавры — «Архитектурное наследство» сб. 6, М. 1956, рис. 38.
ного объема (имеющееся смещение этой оси на 10 см к северо-востоку, по-видимому, случайного происхождения). Примененная здесь конструктивная схема интерьера не давала возможности сколько-нибудь значительного перемещения барабана к востоку, закрывая этот путь уравновешения масс здания.
В соборе Андроникова монастыря композиционная схема также очень ограничивает перемещение барабана к востоку, поэтому сделанное здесь перемещение очень незначительно(1). В то же время не было предпринято никакой попытки сократить большой выступ средней апсиды. Быть может, строители рассчитывали уменьшить значимость апсид во всей композиции за счет высокого подъема завершения храма.
Следовательно, с точки зрения разработки плана и объемной композиции одноглавого четырехстолпного храма как центрического всесторонне уравновешенного сооружения наиболее гармоничное решение наблюдается в звенигородском Успенском соборе.
Резкое отличие в приемах композиции Рождественского и Троицкого соборов как между собой, так и по сравнению с Успенским собором, приводит к мысли, что эти три храма строились разными группами мастеров-зодчих. Только этим и может быть объяснен тот факт, что приемы зодчих Успенского собора, выстроенного на несколько лет ранее Рождественского, совершенно не были использованы при постройке последнего. Из сказанного выше явствует, что и Троицкий собор не мог быть построен мастерами звенигородского Успенского собора. Однако нельзя также предположить, что его строили мастера Рождественского собора, усовершенствовавшиеся к этому времени. Приемы строителей Троицкого собора, как увидим впоследствии, указывают на какие-то иные традиции, чем приемы мастеров собора Саввина-Сторожевского монастыря или звенигородского Успенского собора.
2.
Тщательное сравнение отдельных деталей или частей зданий по их форме и пропорциям позволило отметить следующее.
а) Профилировка цоколя и баз у обрамлений порталов раннемосковских памятников напоминает профиль аттической базы(2), но в звенигородском Успенском соборе и в церкви Воскрешения Лазаря(3) верхний полувал профиля переходит вверху в обратный каблучок, тогда как в остальных памятниках он сохраняет полукруглое сечение и завершается сверху узкой полочкой. четко от него отделенной.
б) Импосты в перспективных порталах и под закомарами Успенского собора(4), а также в уцелевшем древнем портале и под пятами расположенных под хорами арок церкви Воскрешения Лазаря имеют профиль правильного гуська, без завала назад и с плавными закруглениями. В обрамлениях порталов Рождественского собора профиль импостов, хотя и напоминает предыдущие, но значительно суше и почти без нижнего закругления. Однако уже импосты фасадных пилястр этого храма и импосты пилястр и обрамлений порталов остальных памятников имеют профиль утрированного гуська — с резким завалом назад, внутрь тела импоста(5).
в) Угловые выступы на базах порталов Успенского собора весьма близки по форме выступам на базах древнего портала церкви Воскрешения Лазаря и резко отличаются от угловых выступов на базах порталов Троицкого собора. Сбитые выступы на базах портала Якиманской церкви в Можайске, по-видимому, были похожи на выступы Троицкого собора, так как занимали по высоте только нижний вал. На остальных раннемосковских памятниках подобные выступы отсутствуют.
г) Обрамление ниши-сиденья в юго-западном столбе церкви Воскрешения Лазаря в точности повторяет обрамления окон второго яруса Успенского собора и ни в одном из остальных памятников не встречается.
д) Очертания перемычек дверного проема хода на хоры и печур в Успенском соборе—многолопастные, с килевидньм завершением и обрамляющей четвертной выкружкой ана-
1. Утрата верха памятника не мешает выяснению данного вопроса, так как сохранившиеся части здания вполне точно определяют положение оси координации внешних масс — оси барабана.
2. Порталы не сохранились в Спасском соборе Андроникова монастыря.
3. Все перечисленные ниже детали церкви Воскрешения Лазаря, привлекаемые нами для сравнения, прекрасно видны на двух фотографиях, опубликованных в книге «Художественные памятники Московского Кремля» (М. 1956, рис. 22 и 23).
4. Импосты под закомарами Успенского собора украшены орнаментом из заостренных кверху листьев, расположенных вперебежку в три ряда друг над другом; они опираются на капители в виде пучка веерообразно расходящихся кверху призматических брусьев, перевязанных понизу двумя кручеными жгутами.
5. Капители и импосты фасадных пилястр в церкви Воскрешения Лазаря и в Якиманской церкви в Можайске не сохранились. В Петропавловском соборе в Можайске они новые, но того же профиля, как в Рождественском, Троицком и Спасском соборах, и покрыты рельефным орнаментом, воспроизводящим в сухих и трафаретных формах рельефную обработку капителей и импостов звенигородского Успенского собора. Вероятно, древние капители этого памятника были сходны с звенигородскими.
логичны перемычке двери в северо-западном углу интерьера церкви Воскрешения Лазаря, но в других памятниках не повторяются.
е) По свидетельству П. Н. Максимова, в церкви Воскрешения Лазаря «уцелело и окошко-розетка, по форме и местоположению, близкое к звенигородским» (т. е. в Успенском соборе—Б. О.)(1).
Столь явное совпадение индивидуальных особенностей деталей звенигородского Успенского собора и церкви Воскрешения Лазаря позволяет предполагать, что оба храма строились руками одних и тех же мастеров. Кремлевская церковь была, как известно, сооружена в 1393 году вдовой Дмитрия Донского — великой княгиней Евдокией — во имя Рождества Богородицы(2) и славилась как «зело чудная». Очевидно, строили ее московские великокняжеские мастера, которые могли затем выезжать и в Звенигород для постройки Успенского собора. По всей вероятности, удельный князь Юрий Звенигородский в 1400 году, находившийся еще в хороших отношениях со своим старшим братом — великим, князем московским Василием Дмитриевичем — и только что вернувшийся из удачного похода на волжских болгар, в котором участвовал по повелению того же брата, попросил у последнего дружину московских мастеров для украшения столичного города своего удельного княжества.
Для подкрепления этой гипотезы продолжим наше сравнение и сличим между собой формы перспективных порталов изучаемых памятников.
Порталы звенигородского Успенского собора и церкви Воскрешения Лазаря(3) очень похожи друг на друга по пропорциям элементов, по профилям отдельных деталей и их сочности. По сравнению с другими раннемооковскими портала-
1. П. Н. Максимов. Указ. соч. сто. 211.
2. ПСРЛ, т. XXV, стр. 221.
3. «Художественные памятники Московского Кремля», рис. 22.
ми здесь следует отметить продуманность форм и пропорций капителей и импостов: первым приданы вертикальные пропорции, вторым — горизонтальные, чем подчеркивается назначение несущей части (капители) и несомой (импоста). Большой выступ плинта и полувала баз хорошо согласован с большим выносом импостов. Красивые, упругие линии архивольтов, стройные, но не тонкие полу-колонны и сочные, полновесные формы деталей создают общее впечатление спокойной гармонии. В Успенском соборе размеры и пропорции порталов хорошо согласованы с общими размерами и пропорциями здания. Такое близкое родство форм порталов подтверждает наше предложение о строителях Успенского собора.
Совершенно другой характер имеют порталы Рождественского собора. Формы всех элементов стали здесь худосочнее и суше: обрамления по сравнению с шириной дверного проема Уже; подъем дуг архивольтов меньше; стволы полуколонн и архивольты тоньше; капители и импосты, также, как и дыньки на полуколонках меньше по высоте и не так сочны, как в первых двух памятниках.
Заметна разница и в трактовке капителей полуколонн. Ремешок, отделяющий капитель от ствола, в Успенском соборе и в церкви Воскрешения Лазаря следует полукруглой форме ствола и благодаря атому не нарушает связи капители со стволом. В Рождественском соборе ремешок раскрепован над полуколоннами прямыми гранями, так же как над уступами, и сами капители полуколонн снизу получают прямоугольное сечение Эти прямые грани явно не согласуются с закругленными стволами полуколонн, капители отрываются от полуколонн и вместе с импостами превращаются в горизонтальный, сильно раскрепованный импостный карниз. В общем портал производит впечатление слишком легкого, не соответствующего грузным формам всего здания Рождественского собора.
Порталы Троицкого собора по ширине обрамлений сравнительно с проемом, по уверенности очертаний и высоте подъема архивольтов, по рельефности и сочности отдельных элементов очень близки к порталам Успенского собора и церкви Воскрешения Лазаря, но импосты здесь значительно уже и другого профиля (см. выше); уже также базы с угловыми выступами иной формы, и в целом порталы кажутся непропорционально легкими, не соответствующими монументальным объемам сооружения в целом. В порталах Петропавловского собора чередование элементов обрамлений необычно. Вместо чередования полуколонн и прямоугольных уступов за внешними полуколоннами с дыньками следует три очень узких уступа, а затем внутренние полуколонки с дыньками. Импосты над капителями отсутствуют. Из всех элементов обрамлений, по-видимому, только дыньки, по формам и пропорциям весьма близкие к дынькам Успенского и Троицкого соборов, могут быть признаны древними; остальные детали (в том числе и капители — сухих и угловатых форм), по всей вероятности, сделаны заново при перестройке собора.
Обрамление проема портала Якиманской церкви первоначально состояло с каждой стороны, вероятно, из двух полуколонн и уступа между .ними; теперь из закладки выступают только внешние полуколонны. По форме капителей (с прямоугольным нижним ремешком) и высоких, но с небольшим выносом импостов, по очертаниям архивольтов и сопряжению их с импостами (с заметным изломом) обрамление занимает среднее положение между порталами Рождественского и Троицкого соборов.
Из сказанного следует, что порталы Рождественского собора отличаются от всех остальных наибольшей сухостью и невыразительностью форм. Они слишком легки для массивных стен и воспринимаются скорее как декоративные накладные рамки-киоты, чем как обрамления входов- в собор. В Рождественском соборе это не единственная черта преобладания декоративности над тектоничностью. Например, большой резной пояс перерезает фасадные пилястры, чем уменьшается значимость и выразительность как пилястр, так и самого пояса, которые низводятся на степень декоративных накладок на фасадах.
Причина всего этого кроется, по-видимому, в непривычности для строителей Рождественского собора подобных архитектурных форм, которые они копировали, не понимая их тектонического значения.
Это подтверждается и сравнением белокаменных резных поясов с точки зрения их композиции и выполнения орнамента.
В большом поясе Успенского собора(1) ширина составляющих его трех полос неодинакова: верхняя полоса на 1/3 шире остальных и завершается гладкой полкой с отливом. Такое выделение верхней полосы придает ей доминирующее значение и очень оживляет большой пояс, а полка с отливом четко завершает его.
Резьба пояса сочная, ветви стилизованного растительного орнамента широко и плавно закругляются, орнамент прекрасно скомпановая и равномерно заполняет поле. В средней полосе ветви и цветы орнамента крупнее, а рисунок проще, чем в крайних, что создает тонко продуманную игру светотени.
В большом поясе Рождественского собора(2) ширина всех трех полос одинаковая, а венчающая их полка шире, .чем в Успенском соборе, и покрыта орнаментом из плетенки. Кроме того, полка не выдается над верхней полосой пояса; ее плетенка почти сливается с орнаментом верхней
1. Б. А. Огнев. Успенский собор в Звенигороде на Городке,—МИА СССР, № 44, М. 1955, стр. 27 рис. 3, 4.
2. Древний белокаменный пояс сохранился на западном фасаде — на чердаке западного притвора, здесь он так же, как и на северном фасаде, пересекает пилястры. Древность резных поясов на апсидах и барабане Родественского собора еще не выяснена.
полосы, и завершающая роль полки совершенно пропадает.
Орнамент на полосах повторяет орнамент большого пояса Успенского собора, но с заметными искажениями. Рисунок орнамента сухой, неравномерно разбитый, ветви уже, в них нет плавности (они состоят как бы из прямых линий и закругленных углов), форма цветов утрирована. Вообще большой пояс Рождественского собора производит впечатление работы ремесленника-подражателя, пытавшегося скопировать чужой образец, но не справившегося с задачей.
Большой пояс Троицкого собора(1) несколько отличается по орнаментации от больших поясов обоих звенигородских соборов. Его верхняя и нижняя полосы покрыты растительным орнаментом, а средняя — орнаментом из шестиконечных крестов в кругообразных переплетающихся обрамлениях. Ширина полос здесь так же, как в поясе Рождественского собора, одинаковая, но благодаря различию в крупности орнамента это не создает однообразного впечатления. Венчающая полка с отливам гладкая.
Трактовка растительного орнамента в поясе Троицкого собора весьма своеобразна. Это особенно хорошо видно на нижней полосе, где при такой же, как в Успенском соборе, схеме рисунка, орнамент значительно суше и формальней; очертания цветочных лепестков сильно вытянуты и напряженно изогнуты, они оканчиваются плоскими кружочками вместо завитков, причем в ветвях кривизна чередуется с совершенно прямолинейными участками. В верхней полосе формы цветов и вся композиция орнамента уже совершенно непохожи на звенигородские образцы. По-видимому, на Троицком соборе резьба выполнялась мастерами, которые не работали ни на Успенском, ни на Рождественском соборах; они внесли свои мотивы и дали свою трактовку растительного орнамента.
Большой пояс Петропавловского собора, очевидно, сильно искажен при перестройке здания в 1852 году. Теперь он состоит всего из двух лент — нижней с поребриком и верхней с пальметтами, посаженными на дугообразных пересекающихся ветвях. Снизу и сверху пояс отделяется от поверхности стен широкими, явно позднейшими полками, без отлива. Лента с пальметтами производит впечатление составленной из древних (или почти точно воспроизводящих древние) камней пояса, но они здесь явно переложены. так как в ряде мест рисунок на соседних камнях не совпадает.
Пояс на барабане этого памятника состоит также из двух полос с совершенно одинаковым растительным орнаментом, весьма близким к орнаменту верхней полосы пояса Троицкого собора, только перевернутому цветами вверх (характерна форма широко раскрытых цветов на дугооб-
1. В. Балдин Указ. соч., СТР. 27, рис. 5
разных ветвях, чередующихся с цветами другой формы). Пояс также обрамлен снизу и сверху поздними полками и имеет несовпадения рисунка на соседних камнях.
По всей вероятности, оба пояса Петропавловского собора переложены из уцелевших древних камней как большого пояса, так и поясов апсид и барабана, из которых каждый, по-видимому, состоял первоначально из трех лент, как и в остальных памятниках.
3
Как известно, стены белокаменных раннемосковских храмов выложены так называемой полубутовой кладкой, т. е. наружная и внутренняя поверхности стены образованы двумя облицовочными стенками из белокаменных блоков, а промежуток между этими стенками заполнен белокаменными осколками или булыжником с проливкой раствором извести. На каждую из облицовочных стенок и на забутку между ними обычно приходится до 1/3 общей толщины кладки.
Качество обтески и подгонки друг к другу рядовых камней — параллепипедов стеновой кладки во всех исследуемых памятниках почти одинаково; швы между камнями прямолинейны и тонки (от 1 до 4 мм), лицевые грани камней гладко обтесаны(1). Исключение, на первый взгляд, представляет лишь церковь Николы в с. Каменском, где лицевые стороны камней имеют вид грубо обколотых. Однако при тщательном изучении кладки обнаружено, что это объясняется не характером первоначальной обработки, а особой породой известняка, употребленного на постройку: он реагирует на атмосферные воздействия иначе, чем известняк других памятников(2).
Однако уже в пропорциях стеновых блоков-параллелепипедов наблюдается заметная разница между отдельными памятниками. Если в Успенском соборе в большинстве камней ширина лицевых граней меньше их высоты или равна ей, то в Рождественском и Спасском соборах и в Якиманской церкви уже нередки камни с заметным преобладанием ширины над высотой, а в Троицком соборе и Никольской церкви широкие «постелистые» блоки встречаются чаще.
Значительно резче разница в конструкции оконных перемычек и форме образующих их камней(3).
В Успенском соборе фасадные щеки перемычек древних окон средней и южной апсид выполнены каждая из трех камней, а перемычка окна северной апсиды — из двух камней с разделяющим швом в вершине арки. В перемычках, составленных из трех камней, средний (замковый) камень имеет форму очень короткого клина. Толщина в шелыге щековой части камня очень незначительна (6—7 см), но глубже, вследствие конической формы перемычки, она увеличивается. В перемычке окна северной апсиды тол-
1. В Петропавловском соборе в Можайске сказанное относится к уцелевшей от первоначальной постройки части северной стены подклета.
2. Л. А. Давид и Б. А. Огнев. Указ. соч., стр. 53.
3. При этом сравнению поддаются лишь древние апсидные окна Успенского собора, все древние окна Рождественского собора и древние окна западной стены Троицкого собора, так как только они имеют арочные перемычки почти одинаковых очертании и сохранили свои лицевые щеки. Конструкция перемычек древних окон Спасского собора видна только на их внутренних щеках, а на наружных могла быть иной, поэтому здесь для сравнения нет равных условий. Что же касается перемычек древних окон второго яруса Успенского собора, то в них форма камней в значительной мере обусловлена удобством вытесывания профилированного обрамления, не повторяющегося в окнах остальных памятников. В перемычке ниши-сиденья в церкви Воскрешения Лазаря форма камней и разрезка швов не видны под слоем побелки.
щина камней в щековои части шелыги также равна 6 см. Высота перемычек (как из трех, так и из двух камней) не превышает высоты одного ряда кладки, и, таким образом, горизонтальные швы последней почти не нарушаются.
Столь тонкие щеки у замковых камней, которые тем не менее пять с половиной веков безотказно выполняют свою функцию, говорят о смелости мастеров-строителей, о знании ими материала и о высоком уровне техники обработки камня. О том же свидетельствуют острые, чисто тесаные усенки сохранившегося древнего окна средней апсиды, прямизна боковых граней и плавность кривой перемычки и, наконец, превосходная подгонка квадров и тонкость швов, создающих даже на небольшом расстоянии впечатление, что окно вытесано в монолите.
Совершенно другой характер имеют перемычки древних окон Рождественского собора. С фасада щеки их сложены из трех-пяти камней большей частью неправильной, а порой даже причудливой формы. Каменотесы явно не отважились оставить столь тонкую часть камня в щеке перемычки, как в Успенском соборе, и придавали замковым камням большой запас прочности, не останавливаясь, даже перед сложными врубками в вышележащий ряд кладки. Здесь нет и следа той уверенности в обращении с материалом, которую мы наблюдали в только что рассмотренном звенигородском соборе. Судя по всему, перемычки древних окон Рождественского собора представляют собой работу строителей, недостаточно освоивших белый камень и не приспособивших еще свою технику кладки и конструктивные приемы к этому материалу. В Троицком соборе перемычки древних окон, сохранившиеся во втором ярусе западного фасада, вытесаны с лицевой стороны из одного блока, причем толщина камня в щековои части шелыги равна 16—18 см. По чистоте тески форм. эти перемычки близки к перемычкам апсидных окон Успенского собора, но запас прочности здесь взят значительно больше.
В Никольской церкви не сохранилось древних окон в основном объеме здания, но перемычки окон барабана имеют такую же конструкцию лицевой щеки, как и в окнах Троицкого собора(1). В обоих можайских памятниках древние оконные проемы не сохранились даже в виде фрагментов.
Система тески закомарных обрамлений в раннемосковских памятниках имеет только два варианта. В Успенском соборе внутренняя тяга обрамления высечена из одного камня с прилегающим участком тимпана, а в остальных памятниках, сохранивших закомарные обрамления, т.е. в Рождественском, Троицком и Спасском соборах, — внутренние тяги вытесаны из отдельных камней и приложены впритык к кладке тимпанов. Кроме того, у внутренних тяг на закомарах Успенского собора искусно вытесаны тонкие выступы, местами с острыми двугранными углами в 45—48°. сохранившими до сих пор свои острые ребра. Таких тонких остроугольных выступов на других памятниках нет.
Наконец, следует отметить разницу в сопряжении кладки барабана с кладкой его постамента в Успенском и Рождественском соборах. Оба эти памятника имеют цилиндрические постаменты под барабаном, но в то время как внешняя облицовка барабана Успенского собора опускается внутрь кладки постамента с забуткой промежутка между ними, внешняя облицовка барабана Рождественского собора заканчивается на уровне верхнего обреза кладки постамента, опираясь непосредственно на подведенную под нее забутку постамента. Такая конструкция, по-видимому, ведет свое начало от установки
1. Л. А. Давид и Б. А. Огнев. Указ соч, стр. 55
барабана на четырехгранном постаменте(1). В этом случае на серединах сторон постамента внешняя облицовка барабана опиралась на облицовку постамента, а на углах постамента его облицовка выходила из-под барабана, и внешняя облицовка последнего опиралась уже на забутку.
Из приведенного сравнения явствует, что строители звенигородского Успенского собора (а следовательно, и церкви Воскрешения Лазаря) превосходили строителей остальных раннемосковских храмов по качеству камнетесной техники и рациональности конструктивных приемов.
Наоборот, строители Рождественского собора обладали наиболее примитивными и архаическими конструктивными приемами и наиболее несовершенной техникой обработки белого камня. Сопоставляя это обстоятельство с полным незнанием ими московских приемов композиции четырехстолпного храма и с отмеченным выше отсутствием архитектурной логики в трактовке фасадов собора, можно сделать вывод, что его мастера принадлежали к какой-то второстепенной дружине каменщиков, которую Юрий Звенигородский вынужден был нанять ввиду невозможности получить московских зодчих. Если принять дату сооружения Рождественского собора 1404—1405 годы, то московские великокняжеские мастера могли быть заняты на постройке собора Симонова монастыря в Москве(2), заканчивавшейся как раз в это время. Очевидно, дружине, строившей Рождественский собор, было поставлено условие следовать принятому в Москве типу храма, что она и старалась выполнить в меру своих сил и уменья. Но во всей работе чувствуется неуверенная рука подражателей, не сумевших до конца проникнуть в глубину творческого замысла создателей оригинала.
4
В отличие от строителей Рождественского собора мастера Троицкого собора обладали, как мы видели, почти такой же высокой камнетесной техникой, как и мастера Успенского собора. По всей видимости, они были хорошо знакомы с белым камнем и техникой его обработки. Придерживаясь строгой логики в трактовке форм архитектурной декорации, эти мастера не допускали таких атектонических решений, как в Рождественском соборе. Архитектурные детали у них сочны и полновесны, хотя и не имеют тонко рассчитанных соотношений между несущими и несомыми элементами, которые мы отмечали в Успенском соборе и в церкви Воскрешения Лазаря.
Но Троицкий собор, кроме того, имеет еще целый ряд индивидуальных особенностей, отличающих его от обоих звенигородских храмов, а именно:
а) ушираиие внутренних пилонов кверху;
б) параболические очертания сводов и подпружных арок, наклон щек подпружных арок к вертикальной оси барабана;
в) слишком большое расстояние от шелыг подкупольных арок до светового кольца барабана (1,4—1,5 м, тогда как по конструктивным соображениям было бы достаточно вдвое меньшей величины);
г) десять окон в барабане —явление, не имеющее аналогий в древнерусском зодчестве;
д) конструкция фасадных щек у перемычек древних окон из одного камня.
Все эти особенности, за исключением десятиоконного барабана, относятся и к Никольской
1. См., например, владимирские храмы XII в. --Успенский и Дмитриевский соборы и церковь Покрова на Нерли. В раннемосковских памятниках подобная установка барабана на четырехгранном постаменте имеется в Троицком соборе и в Никольской церкви.
2. ПСРЛ, т, XVIII (Симеоновская летопись), стр. 151.
церкви, которая, кроме того, имеет план и внутреннюю конструкцию, совершенно не встречающиеся в древнерусском, зодчестве(1).
Если учесть, что с. Каменское ранее 1633 года принадлежало Троице-Сергиеву монастырю, то представляется весьма вероятным, что Троицкий собор и Никольская церковь могли быть построены одними и темя же мастерами.
Кроме того, следует отметить, что почти все индивидуальные особенности Троицкого собора и Никольской церкви, не встречающиеся в русских храмах, находят себе убедительные аналогии в средневековой архитектуре балканских стран. Так, например, сходные с Никольской церковью планы и внутренние конструкции применялись на Балканах с XI века (церкви Пантелеймона в Бояне XI в., в Никополе XIII—XIV вв. и в Спасовице)(2).
Параболические очертания подпружных арок и сводов, большое расстояние от шелыг подкупольных арок до светового кольца барабана и десять окон в барабане имеются в храме сербского монастыря Раваницы(3), построенном в 1381 году, т. е. за сорок лет до Троицкого собора. Выступающие из-под постамента ступенчатые подпружные арки Троицкого собора, оформленные на щеках закомарами(4), находят себе соответствие в ступенчатых сводах, поддерживающих центральный барабан церкви в Грачанице (1321 г.), также выступающих из-под постамента барабана и заканчивающихся на щеках закомарами(5). Наконец, расширяющиеся кверху пилоны Троицкого собора и такие же угловые устои Никольской церкви сходны с внутренними устоями церкви в Велуче (1395 г.)(6).
Эти черты сходства слишком многочисленны я характерны, чтобы отнести их за счет случайного совпадения.
Кроме того, некоторые композиционные и конструктивные просчеты, наблюдаемые в Троицком соборе, говорят, по-видимому, о том, что московские архитектурные формы были для его строителей новшеством, недостаточно усвоенным. К таким просчетам относится, например, расстановка диагональных закомар в покрытии собора(7).
П. Н. Максимов указывал, что диагональные своды и закомары предназначались для создания постепенного перехода от основного объема к барабану(8). Мы полагаем возможным уточнить это положение, считая, что диагональные своды с закомарами ставились с целью исправления именно диагональных силуэтов здания, в которых основной объем виден в уширенном диагональном сечении, и переход от него к цилиндрическому барабану кажется слишком резким.
В покрытии звенигородского Успенского собора диагональные закомары и своды размещены с учетом сдвига барабана на восток так, что западные отстоят несколько дальше от западной стены собора, чем восточные — от восточной стены. Благодаря этому сохраняется четкость переходных ступеней от основного куба к барабану.
В Троицком, соборе, наоборот, все четыре диагональные закомары установлены на равных расстояниях от углов здания без учета сильного смещения барабана с постаментом к востоку. Поэтому восточные диагональные закомары оказались настолько близко придвинутыми к углам постамента, превосходящего их по высоте, что теряются вблизи него и зрительно почти не воспринимаются как самостоятельная ступень переход.
1. Л. А. Давид и Б. А. Огнев. Указ. соч., стр. 54—55.
2. Г. Стоиков. Боянската църква, София, 1954; Н. Мавродинов. Еднокорабната и крьстовидната църква по българскить земи до края на XIV в., София. 1931, стр. 41—42 и 44.
3. П. П. Покрышкин. Православная церковная архитектура XII—XVIII столетия в нынешнем Сербском королевстве, Спб. 1906, стр. 53 и сл. Сходные очертания арок имеются и в церкви Пантелеймона в Бояне (см. Г. Стойков. Указ. соч., стр. 10).
4. Н. И. Брунов. К вопросу о раннемосковском зодчестве — «Труды секции археологии Института археологии и искусствознания РАНИОН». вып. IV. М 1929, стр. 93 и сл.; В. Балдин. Указ. соч., стр. 48.
5. G. Millet. L'ancien art serbe. Les eglises, Paris, 1919, p. 102 и ел. Производные формы имеются под боковыми барабанами в храмах Раваницы и Манасии, в церквах Крушеваца и Каленича (см. G. Millet. Указ. соч., стр. 48, и П. П. Покрышкин. Указ. соч., табл. LXX, LXXXVII и XCIII).
6. А. Дероко. Монументална и декоративна архитектура у средневековноj Србиjи Београд, 1953, стр. 214, 237 и 247.
7. Реконструкция покрытия Троицкого собора с закомарами в виде свободностоящих декоративных стенок (см. В. Балдин. Указ. соч., стр. 47—50 и рис. 38— 41) представляется нам мало обоснованной. Однако недостаток места позволяет лишь кратко коснуться здесь данного вопроса. С нашей точки зрения, поверх основных сводов Троицкого собора первоначально была сделала система кровельных надбуток, подобных уцелевшим на звенигородском Успенском соборе (Б. А. Огнев. Указ. соч., стр. 32 и сл.). Эти надбутки образовывали позади средних фасадных закомар цилиндрические кровельные поверхности, а позади фасадных и диагональных закомар — полуконические кровли. Самые закомары возвышались над этими кровлями только на высоту трех обломов обрамлений, образуя барьеры (см. рис. 1, 8). Найденная В. И. Балдиным в юго-восточном углу чердака наклонная к углу площадка, залитая известковым раствором, на наш взгляд, относится к поздней подстропильной кровле и предназначалась для отвода воды га случай протекания этой кровли.
8. П. Н. Максимов. Указ. соч.. стр. 214
Следует также отметить в Троицком соборе неувязку между расположением деревянных связей, воспринимавших распар сводов, и расположением окон. Брусья нижней группы связей попадали в пролеты окон первого яруса в западных делениях боковых фасадов, перерезая их под самыми перемычками(1). Такая несогласованность архитектурных элементов и конструкции, не встречающаяся ни в звенигородском Успенском соборе, ни во владимиро-суздальских храмах XII—XIII веков, также свидетельствует о том, что зодчие Троицкого собора стооили его в недостаточно привычных для них формах.
Все это позволяет предполагать, что и Троицкий собор и Никольская церковь действительно могли быть построены какими-либо южнославянскими зодчими, которые прибыли на Русь в числе других балканских переселенцев, спасавшихся от турецкого завоевания. Возможно, что эти зодчие подобно сербскому монаху Пахомию Логофету нашли приют именно в Троице-Сергиевом монастыре и выполняли каменные работы в нем самом и в его владениях.
Но почему же в сооружении Троицкого собора—мавзолея над гробом Сергия Радонежского, религиозного и политического деятеля столь почитаемого в то время — не участвовали московские великокняжеские зодчие?
Подробный рассказ о постройке собора имеется в древнейшем житии Сергия Радонежского, написанном монахом Троицкого монастыря Епифанием и дополненном в 1440-х годах Пахомием Логофетом. Приведем места, касающиеся непосредственно постройки и возможных ктиторов: «Тем же и стекошася державнии князи и священнии собери. Иже великодержавный бе и, хвалам достойный и просвещения сподобленый от святаго христолюбивое чадо его князь Георгии Дмитриевичь. С[ей] убо велию веру имея... и в премного попечение к обители его...»(2). «И тако настояй и весь священный собор и ученицы блаженнаго с великодержавными князи совещаша совет благ. Обложиша церков камену над гробом святаго... И тако помоганием христолюбивых князей... присный ученик святаго Никон горяше духом... церковь бо яко же реком красну воздвиг, и подписанием чюдным и всяческими добротами украсив отчалюбиваго же предпомянутаго чада приснаго рука простерта к строению паче всех бе яше...»(3).
Из цитированного текста явствует, что настоятелю Никону в постройке собора помогали какие-то кнзяья, среди которых особо выделен Юрий Дмитриевич (Звенигородский). Судя по этому, основные средства на постройку были даны именно Юрием. Одновременно следует отметить, что московский великий князь Василий Дмитриевич вовсе не упоминается в этом тексте. Между тем, если бы он действительно принимал участие в постройке храма, то вряд ли имя его не было бы упомянуто в приведенном отрывке. Примечательно также то, что в Московском летописном своде конца XV века вообще ничего не говорится о построении каменного собора в Троице-Сергиевом монастыре(4). По-видимому, московское правительство Ивана III, при котором составлялся этот летописный свод, не было заинтересовано в упоминании о постройке Троицкого собора.
Объяснение всему этому мы найдем, если разберемся в отношениях между московскими князьями—сыновьями Дмитрия Донского. Эти отношения, как показывают новейшие исторические исследования, были в известной мере предопределены самим Дмитрием Донским, который в своей последней духовной грамоте преднамеренно установил порядок передачи великого княжения, а с ним и московско-коломенского удела, в случае смерти старшего сына не его детям, а следующему своему сыну по старшинству и т. д.(5). Сделал он это с целью сохранения единства московских земель, спасаясь, что после смерти старшего сына Василия, женитьба которого на Софье Витовтовне уже была решена, московский удел фактически перейдет во владение литовского княжеского дома.
1. В. Балдян. Указ. соч., рис. 20 и 21 на стр. 36 и 37.
2. Житие преподобного Сергия Радонежского . .. Троице-Сергиева лавра, 1853. л. 285 об.
3. Там же, л. 287 об., 288 и об., 289,
4. ПСРЛ, т. XXV (Московский летописный свод конца XV в.).
5. Л. В. Ч е р е п н и н. Договорные и духовные грамоты Дмитрия Донского как источник для изучения политической истории великого княжества Московского — «Исторические записки», вып. 24. М, 1947. стр. 260—266.
Передел земель в случае изменений в составе княжеского семейства он поручил своей жене — княгине Евдокии, подчинив ей в этом отношении всех сыновей.
По-видимому, при жизни матери (до 1407 г.) Василий Дмитриевич не мог высказывать недовольства отцовским распоряжением, а второй сын Юрий, зная, что он наследует великое княжение после старшего брата, не питал против того никаких враждебных замыслов. После 1407 года и вплоть до смерти Василия (1425 г.) отношения между братьями внешне оставались по-прежнему мирными, по подспудно, вероятно, уже подготовлялась борьба: со стороны Василия и Софьи Витовтовны—против завещания Дмитрия Донского, а со стораны Юрия Звенигородского — в защиту его. Каждая сторона постепенно набирала приверженцев, и, в частности, Юрий стремился заручиться поддержкой церкви, особенно такого почитаемого монастыря, каким был Троицкий. Вероятно, этот монастырь имел значение для Юрия и как важный стратегический пункт на пути к Москве из дальнего его удела — Галича, откуда он намеревался начать борьбу за наследство.
Таким образом, строительство Троицкого собора Юрием Звенигородским представляло собой акт соперничества с Москвой, и, как следствие этого, становится понятным замалчивание Московским летописным сводом самого факта постройки. В этих условиях Юрий, конечно, не мог рассчитывать на привлечение к строительству московских великокняжеских зодчих и обратился к услугам южнославянских мастеров, находившихся в монастыре.
Однако, несмотря на свое иноземное происхождение, эти мастера при сооружении Троицкого собора должны были полностью подчиниться влиянию московских художественных вкусов, следуя принятым в Москве образцам церковных зданий, как в отношении плана, так и архитектурного убранства. Для опытных зодчих (а именно таковыми, судя по всему, и были строители Троицкого собора) это не составило особой трудности, и в результате был создан храм, в общем не выпадающий из стиля раннемосковских памятников. Но при этом строители внесли в композицию и в конструкцию здания свои традиционные архитектурные приемы, тем более, что. соответствующие приемы русских мастеров могли быть и неизвестны пришельцам, составляя профессиональную тайну местной строительной дружины.
При постройке Никольской церкви те же мастера, по-видимому, оказались в более свободных условиях и применили здесь свой способ организации внутреннего пространства и свою конструкцию опор покрытия.
Вопрос об авторстве Спасского собора Андроникова монастыря пока еще не поддавался выяснению ввиду отсутствия необходимых данных. Возможности применения здесь метода сравнения архитектурных форм и конструктивных приемов чрезвычайно сужены вследствие утраты всего верха здания и порталов, а также ввиду недоступности внешних щек древних оконных перемычек.
Еще меньшая сохранность Петропавловского собора и Якиманской церкви в Можайске заставляет нас ограничиться здесь лишь констатацией идентичности их древних элементов и деталей с элементами и деталями других раннемосковских памятников. Таким образом, фрагменты можайских памятников свидетельствуют о том, что в ранний период московского зодчества московско-звенигородские архитектурные формы употреблялись также и в можайском уделе и, по всей вероятности, могут считаться общемосковскими архитектурными формами этого времени.
5
Выше было отмечено, что во всех раннемосковских памятниках качество обтески и шлифовки простых блоков-параллелепипедов стеновой кладки почти одинаково, тогда как в конструкции и обработке деталей и ответственных частей здания наблюдаются индивидуальные особенности, свойственные той или иной строительной дружине. При этом каждому комплексу композиционных приемов соответствуют свой комплекс приемов конструкции и свой уровень каменотесной техники в обработке деталей. Это позволяет нам судить (конечно, предположительно) о составе тех групп строителей, которые мы именуем строительными дружинам.
По-видимому, каждая такая дружина или артель состояла из одного или нескольких мастеров-зодчих, владевших в той или иной мере «архитектурной наукой» своего времена, и небольшой группы высококвалифицированных мастеров-каменосечцев, тесно связанных с зодчими общими производственными навыками, которые были, очевидно, секретом данной дружины. Судя по более позднему летописному известию, мастера-зодчие договаривались с заказчиком о характере, размерах, общем облике и стоимости здания(1) и затем разбивали его на месте, руководя
1. «... помысли Филип митрополит церковь соборную воздвигнути . . . призва мастеоы, Ивашку Кривцова да Мышкииа, и нача им глаголати, аще имутся делати? хотяше бо велику и высоку церковь сотворити, подобну Владимиръскои. . . Мастери же изымашася ему таковую церковь воздвигчути . . .» (Софийская вторая летопись под 1472 г. — ПСРЛ, т. VI, стр. 194).
шаг за шагом всей постройкой. Наиболее ответственные и сложные детали и конструкции постройки, по-видимому, выполнялись каменосечцами — членами дружины, почему они и несут на себе особый отпечаток их традиции и производственных навыков. Вероятно, из числа этих высококвалифицированных каменосечцев, постепенно приобщавшихся к зодческой науке, выходили и сами зодчие.
Под руководством и наблюдением такой дружины работали многочисленные «делатели» — каменщики более низкой квалификации и подсобные рабочие, численность которых определялась величиной и срочностью постройки(1). Они сгонялись по мере надобности из подвластных феодалу-ктитору городов и селений для выполнения трудоемких работ по очистке места для постройки, ломке и подвозке камня и, может быть, даже по обтеске простых каменных блоков-параллелепипедов, размеры и пропорции которых, вероятно, задавали мастера.
6
Совокупность изложенных ранее признаков композиционного и конструктивного характера свидетельствует, что московские мастера-строители церкви Воскрешения Лазаря в Московском Кремле и Успенского собора в Звенигороде были, по-видимому, самыми передовыми и авторитетными зодчими своего времени.
По сравнению с более ранними сохранившимися памятниками мы отметили в звенигородском Успенском соборе блестящее решение комплекса проблем, связанных с композицией четырехстолпного одноглавого храма, как центрического, всесторонне уравновешенного и гармонично расчлененого здания. Очевидно, это решение могло быть получено лишь в результате длительной творческой переработки владимиро-суздальского наследия, с неоднократной опытной проверкой результатов творческих замыслов на строящихся зданиях. Иными словами, конечные результаты дают основание предполагать существование в XIV веке какой-то московской архитектурной школы, накапливавшей и передававшей опыт белокаменного Строительства из поколения в поколение.
При этом под названием «школы» не обязательно следует подразумевать особенно многолюдную и разветвленную организацию. Это могли быть всего одна-две строительные дружины, обеспечивавшие, однако, преемственность мастерства по наследственному или корпоративному принципу. По всей вероятности, эти дружины находились в феодальной зависимости от московского князя и могли брать заказы у других феодалов только с его согласия.
Большинство из сохранившихся восьми раннемосковских каменных зданий не упоминается в известных нам исторических источниках. Следовательно, есть все основания предполагать, что общее число каменных построек в XIV веке на территории Московского княжества, особенно вне Москвы, было достаточно велико для существования и развития в Москве собственной архитектурной школы, достигшей к концу века высокого мастерства.
В первой четверти XV столетия белокаменное строительство в Московском княжестве достигает, по-видимому, значительных размеров. В качестве заказчиков выступают не только московское правительство .и церковь, но и удельные князья московского княжества, сооружавшие в своих удельных центрах и в окрестных монастырях белокаменные храмы, а местами и трапезные. В какие-то моменты одновременная потребность в квалифицированных зодчих, очевидно, превышала возможности дружин московской школы, обязанных работать в первую очередь на великого князя, и тогда остальные заказчики вынуждены были обращаться к другим мастерам, выходцам из иных областей Руси или даже из южнославянских стран.
Все эти пришлые зодчие испытывали сильное влияние уже сложившихся московских художественных вкусов и принципов. Большинство из них при сооружении храмов воспроизводили в основном разработанный московскими зодчими тип культовых построек, но при этом. все-таки привносили в них некоторые черты и особенности, обусловленные их собственными традициями и навыками. Постепенно некоторые из этих особенностей немосковского происхождения были усвоены и московскими мастерами. Таким образом, уже в эту пору начал складываться тот объединяющий характер московской архитектуры, благодаря которому она впоследствии приобретает общерусское значение.
В заключение укажем на значение для последующего развития русского зодчества тех преимуществ в свободе композиции четырехстолпного крестовокупольного храма, которые были получены раннемосковскими зодчими, отказавшимися от полного совпадения внешних и внутренних членений здания.
В зодчестве конца XV и XVI столетий этот принцип применялся далеко не во всех четырехстолпных храмах. С приездом в Москву итальянских зодчих и постепенным вливанием русских иногородних архитектурных школ в московское
1. «Якоже собра много сребра (Митрополит Филипп—Б. О.) нача разрушат» церковь и делатель множество сведе . ..» (там же, стр. 194).
строительство последнее приобретает весьма сложный и разносторонний характер.
В отношения к принципам композиции можно проследить два течения. Некоторые сохранившиеся памятники этого времени указывают на возврат к старой связанной системе композиции (в том числе несколько четырехстолпных церквей, построенных итальянцами). Но в тот же период и позднее—вплоть до XVII века продолжают строить храмы по принципу свободного соответствия внутренних и внешних членений, применяемому для уравновешивания масс. К подобным храмам принадлежат такие известные памятники, как церковь Ризположения (1485—1486 гг.)(1) и Благовещенский собор (1484—1489 гг.)(2) в Московском Кремле, Воскресенский собор в Волоколамске (30-е или 90-е годы XV в.)(3), Рождественский собор Ферапонтова монастыря (1491 г.)(4), собор Никитского монастыря в Переславле-Залесском (1561—1564 гг.)(5), Преображенская церковь в селе Вяземах (конец XVI в.)(6). По-видимому, этот принцип композиции применялся теми зодчими, которые в своих постройках держались национальной, русской традиции равновесия живописно сгруппированных масс и считали вполье возможным поступиться геометрической регулярностью схемы для достижения художественного эффекта.
* * *
Итак, ранний период московского каменного зодчества был временем большой творческой работы .архитектурной мысли. К началу ХV столетия московское зодчество уже прошло значительный и плодотворный путь развития, вполне усвоило приемы и навыки, унаследованные от владимиро-суздальской эпохи, и успело создать собственную московскую архитектурную школу, развивавшую и совершенствовавшую национальные традиции. Передовые зодчие этой поры уже не находились в плену у традиционных форм и схем, а всецело господствовали над ними и видоизменяли их, заставляя служить своим задачам. Влияние композиционных приемов раннемосковских мастеров прослеживается в русской архитектуре вплоть до XVII столетия.
1. История русской архитектуры, 2-е изд., М. 1956, стр. 100, рис. 1.
2.В. В. Суслов. Памятники древнего русского искусства, вып. 2, Спб., 1909, рис. 12 на стр. 7
3. И. Машков. Воскресенский собор в Волоколамске. Сборник статей в честь П. С. Уваровой, М. 1916, стр. 295 и сл.
4. К. К. Романов и П. П. Покрышкин. Древние здания в Ферапонтовом монастыре. Новгородской губернии—«Известия императорской археологической комиссии», вып. 26, Спб. 1908, стр. 107 и сл. В этом соборе описанный прием комбинируется с сужением восточных делений боковых фасадов.
5. Н. Н. Воронин. Переславль-Залесский, М. 1948, стр. 31, рис. I и стр. 35, рис. II.
6. В. В. Суслов. Памятники древнего русского зодчества, вып. 2, Спб. 1895, табл. I—II.