С другой стороны, татарское нашествие не сказалось на архитектуре Новгорода и Пскова в такой степени, как на архитектуре других русских земель. На протяжении XIII—XIV веков каменное строительство в этих городах развивалось непрерывно, не прекращая связи с предшествующими этапами и перерабатывая многие формы и композиционные приемы, свойственные русской архитектуре XI—XII веков.
В ряде опубликованных работ неоднократно отмечались связи архитектуры Новгорода и Пскова с архитектурой зарубежных стран. Но их авторы обычно ограничивались отнесением храмов этих городов (как и других русских храмов того времени) к «византийскому типу» или находили сходство некоторых особенностей отдельных новгородских и псковских построек (форма покрытий, декоративные детали) с архитектурными сооружениями Запада(1). Попыток же более глубоко рассмотреть вопрос о причинах и природе этих взаимосвязей и проследить их не на одном случайном изолированном от предшествующего и последующего времени этапе, но на протяжении значительного периода развития, в этих работах не было.
Древнейшее из сохранившихся каменных зданий Новгорода, Софийский собор (1045— 1052 гг.), является примером постройки, в которой видно влияние на новгородскую архитектуру архитектуры зарубежных стран, прямое либо через посредство других русских земель. Прообразом этого храма является одноименный киевский собор, оконченный на несколько лет раньше— в 1037 году.
Общую композицию плана и внутреннего пространства этих крестовокупольных пятинефных соборов с апсидами с восточной стороны и куполами на высоких световых барабанах русская архитектура, перед которой впервые встала задача создания каменного христианского храма, заимствовала из Византии (северная церковь монастыря Липса и, возможно, «Новая церковь» Василия І в Константинополе и др.)(2). Хоры, расположенные по трем сторонам центрического здания, также были известны византийским храмам уже с VI века (собор Софии, 530 г. и церковь Сергия и Вакха, 527—536 гг. в Константинополе, Каср-ибн-Вардан, 564 г.)(3). Принадлежность Руси и Византии к одной, восточно-христианской, церкви делала естественным такие заимствования и, в частности, из Константинополя — центра православия, местопребывания «вселенских» патриархов. Но строители Софийского собора в Новгороде, зная первые русские каменные здания такого рода, уже не обращались для решения
1. В. Суслов. Материалы к истории древней новгородско-псковской архитектуры, Спб. 1888, стр. 5—8, 15; А. М. Павлинов. История русской архитектуры, М. 1894, стр. 106; История русского искусства под ред. И. Грабаря, т. I, М., б. г., стр. 165, 223; А. К. Капустин а. К вопросу об архитектуре св. Софии Новгородской — «Записки отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества», т. XIII, Пг. 1918, стр. 107—115; А. И. Некрасов. Очерки по истории древнерусского зодчества ХІ-ХУІ вв.. М. 1936. стр. 39, 144, 151—153.
2. См. об атом Н. И. Б р у н о в. О некоторых связях русской архитектуры с зодчеством южных славян— «Архитектурное наследство», сб. 2. М. 1952, стр. 20— 23.
3. В свою очередь такое расположение хор перешло в византийские храмы из более ранних храмов-базилик
стоявшей перед ними задачи к зарубежным образцам.
Изучая особенности строительной техники новгородских построек XI века, нельзя не обратить внимания на иную кладку стен Софийского собора, чем в предшествовавших ей постройках Киева и Чернигова. Если там кладка похожа на византийскую, из чередующихся рядов грубо отесанного камня и тонкого плитного кирпича или из одного кирпича с заглубленными рядами, то стены новгородской Софии сложены из одного камня, волховского плитняка, грубо отесанного с лицевой поверхности и «оправленного» на фасадах розоватым цемяночным раствором, гладко отшлифованным и подрезанным возле камней.
Такая кладка была неизвестна южнорусским постройкам, как "и" их византийским прообразам, но встречалась в богатых естественным камнем странах Скандинавского полуострова, с которыми новгородцы поддерживали довольно оживленные сношения. Однако скандинавские зодчие клали арки из более мелкого, иногда подтесанного клинообразно камня, тогда как новгородцы применяли для этих частей здания тонкий и близкий к квадратному кирпич, аналогичный употребляемому в южнорусских землях, причем кладку арок вели так же, как киевские или черниговские мастера, — с чередованием заглубленных и выступающих кирпичей.
Применение кирпича (употреблявшегося также для кладки сводов и купольных барабанов) позволило новгородским мастерам добавлять его крошку в известковый раствор, розовый цвет которого, получавшийся в результате этого, отличается от белого или серого известкового раствора скандинавских построек. Стены новгородского
Софийского собора возведены из камня, подобно тому, как строили «варяги», но русские мастера сочетали эти приемы с применением кирпича, цемяночного раствора, с заглублением рядов кирпичной кладки арок и сводов. Этот метод пришел к ним из южнорусских земель, которые в свою очередь восприняли его у византийцев.
Одна из наиболее трудных задач, возникающих при постройке каменных зданий, — задача перекрытия внутреннего пространства — решалась строителями новгородских храмов XI — первой половины XII веков в основном теми же приемами, которые использовались и в южнорусских постройках XI века. Цилиндрические своды, полукупола над апсидами, купола на световых барабанах, сферические паруса и подпружные арки одинаковы и в новгородских, и в южнорусских постройках. Тождественны в них также и расположение полуциркульных подпружных арок ниже примыкающих к ним сводов и передача тяжести последних на столбы и стены, усиленные в местах примыкания к ним подпружных арок внутренними и наружными лопатками.
Новшеством в Новгородской Софии явились два вида сводов — своды, образующие в поперечном разрезе треугольник (над западными концами внутренних и над вторыми с запада членениями внешних боковых нефов), и полуцилиндрические своды, в поперечном разрезе представляющие четверть круга и покрывающие восточные концы внешних боковых нефов.
Первый из этих видов сводов не получил дальнейшего .развития ни в 'новгородской, ни вообще в русской архитектуре. Он не имеет аналогии не только в южнорусских, но и в византийских постройках. Нечто подобное можно найти лишь в западной архитектуре, но не в сводах, а в перекрытиях проемов в некоторых дороманских и раннероманских постройках Скандинавии и острова Готланд, в башнях англо-саксонских церквей в Эрлс-Бартоне и Бартсне на Хамбере.
Больший интерес представляет второй из отмеченных выше видов сводов — полуцилиндрический,—нередко встречавшийся в позднейших русских и особенно в новгородских постройках. Этот вид свода также был распространен более широко и в архитектуре зарубежных стран, чему, конечно, способствовали определенные преимущества конструктивного порядка. Покрывая боковые нефы базилики, полуцилиндрические своды передавали распор цилиндрического свода среднего нефа на более низкие боковые стены здания, подобно позднейшим готическим аркбутанам, соответствующим уже крестовым сводам среднего нефа.
Такие своды в сочетании с цилиндрическими сводами средних нефов можно встретить в ряде романских построек Франции — в Нормандии (церковь Стефана в Кане, 1064—1066 гг., своды 1130-х годов), в Оверни (церковь Нотр-Дам дю Пор в Клермон-Ферране, 1100 г., церкви XII в. в Иссуаре, Сан-Сатурнине, Шориа и др.), в Аквитании (пятинефная церковь Сатурнина в Тулузе конца XI—XII вв.), в Провансе (церковь в Леонселе XII в.), в Швейцарии (церковь в Грансон, XII в.) в Рейнской области, а также в более поздних постройках Сербии (церковь Спаса в Пече, 1220-х годов) и Далмации (собор в Шибенике 1430-х годов и др). В Греции, на берегах Босфора, в Малой Азии и в Закавказье такой вид свода не применялся, и боковые нефы или угловые части в центрических зданиях перекрывались цилиндрическими, крестовыми или парусными сводами.
Новгородские мастера не испытывали непосредственного влияния архитектуры Востока или Запада, но умели находить полезное для себя и там, и здесь. Это проявляется во внешнем облике Софии Новгородской, центрическая объемная композиция которой с тремя апсидами, пятью куполами на высоких световых барабанах, завершаемых венцом полукружий и таким же шестым куполом над лестничной башней, родственна до известной степени византийским крестовокупольным церквам, а стены, сложенные из грубо отесанного камня, свободного с лицевой стороны от штукатурки или обмазки, но с отдельными камнями, как бы вставленными в «оправу» из отшлифованного и подрезанного по краям раствора, более напоминают скандинавские постройки. При этом общая композиция здания и обработка поверхностей его стен составляли единое целое, в равной степени способствуя созданию впечатления спокойствия, монументальности и суровой мощи.
Детальная обработка фасадов Софийского собора настолько проста, что трудно искать здесь какие-либо следы тех или иных влияний. Простые лопатки, усиливающие стены в местах примыкания к ним подпружных арок и обрывающиеся, не доходя до профилировки закомар, несколько напоминают романские контрофорсы, однако они как и лишенные декоративной обработки оконные проемы, являются простейшими формами, свойственными архитектуре многих стран. Лишь средняя апсида здания имеет декоративные детали в виде тонких полуколонок, повторяющих аналогичные детали Софии Киевской. Полуколонки напоминают более романские, нежели византийские храмы, в которых полукруглые и граненые в плане апсиды имели обычно гладкие стены или украшались (со времени Македонской династии) маленькими нишами.
Дальнейшие изменения общей композиции новгородских храмов, приводящие к появлению в первой четверти XII века таких зданий, как Николо-Дворищенский собор (1113 г.) и соборы Юрьева (начат в 1119 г.) и Антоньева (начат в 1117 г.) монастырей, не нуждаются для своего объяснения в привлечении связей с зарубежными странами. Уменьшение размеров зданий, замена пяти нефов тремя и двенадцати опорных столбов шестью, а также сокращение хор, занимающих, кроме западной части, теперь только по одному делению над боковыми нефами, — все соответствовало более узким задачам, стоявшим перед строителями зданий. Это уже не главные храмы всего Новгорода, но или придворный княжеский (Никольский собор),или монастырский (два Других храма) соборы, т. е. здания, рассчитанные на меньшее количество посетителей. Отсюда и меньшие размеры хор, и отсутствие наружных галерей, что соответствует дальнейшему классовому расслоению и исчезновению еще достаточно явных в первой половине XI века пережитков «военной демократии». Подобные изменения происходят и в архитектуре других русских земель.
В постройках XII века новгородцы применяли смешанную кладку из камня с кирпичными прослойками, в то время как в южнорусских землях она уже уступала место 'кирпичной. Эта имеющая византийское происхождение кладка применялась в Новгороде до второй половины и даже до конца XIII века, что, однако, еще не дает повода считать новгородцев большими «византинистами», чем их западнорусские и южнорусские соседи. Киев, Чернигов, Смоленск, Полоцк, Витебск не располагали близкими месторождениями камня, пригодного для строительных работ. Поэтому зодчие этих городов вынуждены были заменять камень всюду, где возможно, кирпичом. Новгородцы, напротив, располагали волховским плитняком, сравнительно дешевым из-за его близости к местам возведения, и ильменскими красно-коричневыми известняками. Употребление этих видов камня в кладке с кирпичными прослойками, выравнивавшими постели и облегчавшими связь версты с забуткою, позволяло ограничиваться незначительной очень грубой обработкой.
Новгородская кладка XII—XIII веков не была простым повторением южнорусской или византийской смешанной кладки, отличаясь от нее менее регулярным характером кирпичных прослоек. Эти прослойки толщиной обычно в один ряд имели между собой различные по высоте интервалы, зависящие от размеров разделяемых ими рядов камня. Иногда они даже не проходили по всему периметру стен, а обрывались где-нибудь посередине фасада, когда в каменной кладке под ними попадался более высокий камень. Поэтому такие прослойки не оставались обнаженными на поверхности фасада, а затирались розоватым цемяночным раствором вместе с рядами камня.
В южнорусских и византийских постройках чередование рядов камня и кирпича в кладке стен являлось не только конструктивным' приемом, но служило также и для повышения художественной выразительности фасадов. В Новгороде кирпичные прослойки имели исключительно конструктивное значение, и фасады, покрытые розоватой цемяночной штукатуркой, не скрывавшей неправильностей кладки, оживлялись лишь обнаженным кирпичом арок над проемами, где выступающие кирпичи перемежались заглубленными, скрытыми под широкими полосами раствора, разделанного наподобие валика.
Таким образом, хотя византийская по своему происхождению смешанная кладка и вытеснила из новгородской сторительной практики кладку только из одного камня, но сама подверглась дальнейшим видоизменениям по сравнению с южно-русскими постройками. Характер «руссификации» кладки соответствовал свойствам местных строительных материалов и общей эволюции новгородской архитектуры к большей строгости и лаконичности. Особенно заметным становится это в постройках второй половины XII века, когда, в связи с превращением Новгорода из княжеского города в вечевую республику, сооружение каменных храмов становится делом не столько князей, сколько архиепископов, бояр, монастырей и различных объединений горожан. Упрощаются обработка фасадов и интерьеры, в которых хоры остаются только в западной части, а столбы вместо крестообразных в плане становятся квадратными.
Оконные и дверные проемы новгородских построек XI—XII веков с полуциркульными арками и внутренними откосами не дают чего-либо нового по сравнению с проемами южнорусских построек XI века в отношении формы и кладки. Однако на смену мраморным византийским оконницам у новгородцев приходят деревянные оконнипы в виде доски с прорезанными в ней круглыми световыми отверстиями (сохранились в соборе Антониева монастыря и Спасо-Нередицкой церкви).
В XII веке новгородские зодчие отказываются от полуколонок на апсидах и с начала столетия (Николо-Дворищенский и Юрьевский соборы) употребляют вместо них расположенные в несколько ярусов плоские ниши с двухступенчатым обрамлением, повторяющиеся и на фасадах основных объемов зданий. Эти ниши также восходят к южнорусским прообразам XI века (собор Софии в Киеве, Спасский собор в Чернигове), а через них и к византийским постройкам, где они уже в начале VIII века (церковь Успения в Никее) появляются на фасадах, а в 'следующем столетии в большом количестве располагаются на апсидах (церковь Феодосия, ныне Гуль-Джами в Константинополе).
Но с середины XII века ниши исчезают с фасадов построек Новгородской земли. В соборе Ивановского монастыря в Пскове (относимом обычно к первой половине XIII в., но по своим архитектурным особенностям принадлежащем скорее к середине или началу второй половины XII в.) ниши остались только в боковых закомарах западного фасада, где они производят впечатление заложенных окон, так как их размеры близки к размерам окон, расположенных на том же уровне на боковых фасадах. В соборе Мирожского монастыря в Пскове (до 1156г.), в новгородских церквах Петра и Павла на Синичьей горе (1189 г.) и Спаса-Нередицы (1198 г.), равно как и в церкви Георгия в Старой Ладоге (около 1180-х годов), ниш на фасадах уже нет, за исключением тех, которые делались для наружных фресок над входами и уже не имели перспективного, уступчатого обрамления.
Сравнивая пути развития русской и, в частности, новгородской архитектуры с эволюцией в XI—XII веках архитектуры Византии, нельзя не заметить, что они развивались во многом в противоположных направлениях. Русские зодчие в своих произведениях стремились к большей простоте, монументальности, лаконизму средств достижения художественной выразительности, в то время как сооружения византийской архитектуры становились более нарядными. В Византии как раз теперь получает широкое распространение украшение фасадов нишами с перспективным обрамлением, глухими арками, полуколоннами; пропорции барабанов становятся более стройными, усложняется и .их внешняя обработка; внутри опорные столбы часто заменяются круглыми колоннами с резными капителями и базами, а иногда со стволами в виде пучка тонких колонок (церковь Молла-Гюрани-Джами XI в. и южная церковь монастыря Вседержителя XII в. в Константинополе).
О направлении развития архитектуры Новгорода говорит и сравнение купольных барабанов новгородских церквей XI —первой половины XII веков с такими же частями киевских храмов XI века. Барабаны пяти больших куполов Софийского собора в Киеве завершались первоначально рядом полукружий с нишами в них и карнизами, опирающимися на капители тонких полуколонок в простенках между окнами (в среднем барабане полукружия и их карнизы были отделены от капителей колонок горизонтальной полосой узорной кирпичной кладки, своего рода лежащим на них антаблементом).
Подобное решение близко к некоторым, образцам византийской архитектуры этого времени (Казанджилар-Джами в Салониках, 1028 г., собор лавры Афанасия на Афонской горе, 1004 г. и др.). Но в новгородских Софийском и Николо-Дворищенском соборах и в соборе Юрьева монастыря, как показали исследования послевоенного времени (по Софийскому собору исследования В. В. Суслова начала 1890-х годов), купольные барабаны были совершенно гладкими, хотя и завершались полукружиями, .аналогичными полукружиям византийских и киевских построек. В киевском Софийском соборе гладкие барабаны с полукружиями, но без полуколонок, были применены только для меньших восьми куполов, а в новгородских постройках — для всех барабанов, включая и центральный(1).
В новгородских храмах характер декоративной обработки барабанов соответствовал архитектуре всего здания. В Софийском соборе с его предельно простой обработкой фасадов барабаны были совершенно гладкими, если не считать карнизов над венчающими их полукружиями. В соборе Юрьева монастыря, стены которого мастер Петр украсил двумя рядами ниш с перспективным обрамлением, барабаны также имели более богатую декоративную обработку — карнизы над верхними полукружиями, ниши под ними и полуциркульные «бровки» над окнами.
Но и эти более богато украшенные барабаны новгородских построек XII века говорят о том, как видоизменялись на русской почве архитектурные формы, пришедшие из Византии. В то же время данный пример говорит о том, к каким ошибкам можно прийти при решении вопроса о взаимоотношениях между архитектурой разных стран, если не считаться с развитием архитектурных форм и с теми искажениями, которым подвергались древние здания при позднейших переделках. Благодаря позднейшим надкладкам полукружия, венчавшие первоначально барабаны новгородских построек XI—первой половины XII веков, превратились в декоративные арочки под свесам кровли купола, подобные арочным поясам романской архитектуры. Это дало повод ряду русских и зарубежных исследователей считать
1. Аналогичный вид имеет и барабан упоминавшейся выше церкви Спаса в Пече (Сербия), построенной в 1220-х годах.
указанный мотив навеянным романской архитектурой(1).
На самом деле наблюдалась совсем иная картина. Первые русские каменные постройки XI века (киевский Софийский и черниговский Спасский соборы) имели барабаны, близкие по характеру к византийским — увенчанные рядом полукружий и украшенные полуколонками, как бы подпирающими эти полукружия. В новгородской архитектуре XI—первой половины XII веков полукружия у основания куполов остались, но полуколонки исчезли, а в постройках второй половины XII века (псковские Мирожский и Ивановский соборы и церковь Спаса на Нередице) полукружия утратили связь с окнами и простенками и уже не завершали барабаны, а располагались под свесом кровли(2).
Таким образом, этот декоративный мотив, широко распространенный в позднейших новгородских постройках, хотя и восходит к иноземным образцам, но не к романским, а к византийским, и приобрел свой, сходный с некоторыми мотивами романской архитектуры вид лишь в процессе длительной «руссификации» византийских форм.
Наконец, следует разобрать вопрос и об источнике таких декоративных деталей, как полуциркульные «бровки» над окнами барабанов Николо-Дворищенского и Юрьевского соборов. Они сложены из двух рядов кирпича—верхнего, образующего полочку, и нижнего, из кирпича, положенного под углом к лицевой поверхности стены и образующего зубчатую поддерживающую часть в виде выпущенных из поверхности стены треугольников.
Такого рода «бровки» не являются редкостью в несколько более ранних и одновременных романских (по преимуществу французских), армянских и грузинских постройках, где они встречаются в виде правильного полукруга или с горизонтальными заплечиками внизу, с различной профилировкой, видоизменяющейся в зависимости от общего характера архитектуры и от строительного материала, из которого они выполнены. Прообразом их являются некоторые детали позднеримских построек (дворец Диоклетиана в Сплите, двор большого храма и круглый храм в Баальбеке и ряд других построек первых веков н. э. в восточных провинциях Римской империи).
Широкое распространение подобных деталей в Западной и Восточной Европе и в некоторых частях Азии не позволяет точно утверждать, откуда их могли заимствовать новгородские мастера. Большое сходство новгородских «бровок» с аналогичными деталями византийских, преимущественно греческих построек более позднего времени (XIII—XIV вв.), объясняется выполнением тех и других из плоского плитного кирпича. С византийскими и южнославянскими, а также и южнорусскими постройками XI века новгородские постройки XI—XII веков роднит использование для повышения художественной выразительности фасадов цвета строительных материалов— камня, кирпича и раствора, хотя и здесь, как было указано, новгородцы оставались верными своему стремлению к строгости архитектуры, к сдержанности в применении декоративных деталей.
1. В. Суслов, А. М. Павлинов, И. Грабарь, А. К. Капустина, А. И. Некрасов. Указ. соч.
2. Это относится только к архитектуре Новгорода, так как в других местных школах русской архитектуры XII в. наблюдается ИРОЄ развитие форм и декорировки купольных барабанов. В частности, в таких постройках, как Борисоглебский собор (1123 г.), собор Елецкого монастыря (1140-е годы) и Пятницкая церковь (начало XIII в ) в Чернигове, собор в Каневе (1144 г.), Петропавловская церковь в Смоленске (1146 г.) и собор Спасо-Ефросиньева монастыря в Полоцке (середина XII в.), обработка барабанов близка к обработке купольных барабанов и верхов круглых башен романских построек.
Архитектура Новгорода XI—первой половины XII веков, входившего еще в состав единого Древнерусского государства, развивалась в тесной связи со строительством в других русских землях, в первую очередь в столичном городе Киеве. Поэтому при рассмотрении взаимосвязей новгородской .архитектуры этого времени с другими странами приходится нередко отмечать, что некоторые явления относятся в равной степени и к новгородским, и к современным им постройкам других русских городов. С другой стороны, тесная связь Новгорода с другими русскими землями и особенно с Киевом была причиной того, что ряд иноземных по своєму происхождению архитектурных форм и приемов композиции Новгород получал уже до известной степени «руссифицированными» при первом применении их в южнорусских постройках.
Однако дальнейшее развитие Новгорода приводит к созданию условий для большего обособления его архитектуры от 'архитектуры Южной Руси, чему способствовало усиление экономической мощи Новгорода. Кроме того, упадок Киева в XII веке, ослабил не только политическое, но и культурное влияние «матери городов русских». Наконец, большему, по сравнению с другими русскими городами-центрами удельных княжеств, обособлению новгородской архитектуры способствовало и превращение Новгорода во второй четверти XII века в вечевую республику, что наложило свой отпечаток на задачи, которые приходилось решать его зодчим даже при постройке церквей.
Последующие исторические события еще более способствовали самостоятельному развитию новгородской архитектуры. Монгольское нашествие надолго прервало развитие каменного строительства в южной и восточной Руси, но не затронуло в такой степени Новгорода и его «младшего брата» Пскова, нарушив лишь прежние архитектурные связи их с другими русскими землями. Если ранее новгородские зодчие могли опираться на опыт и достижения архитектуры последних, то теперь они были в большей степени предоставлены самим себе и должны были решать стоявшие перед ними задачи на основе собственного опыта и опыта своих западных и северных соседей, связи с которыми поддерживали и в годы монгольского ига.
Основными причинами изменений, происходивших со второй половины XII века в композиции новгородских церквей (так как об архитектуре этого и ближайших к нему столетий приходится судить почти исключительно по культовым постройкам — единственным сохранившимся зданиям), явились новые практические задачи, вставшие перед их строителями. Одной из таких задач была необходимость создания типа небольшого храма, соответствовавшего финансовым возможностям горожан, которые стремились возвести значительное количество церковных зданий в разных частях Новгорода и его «пригородов» — Пскова, Старой Ладоги, Старой Руссы и др.
Нужно было также предусмотреть возможность создания в этих церквах, строительство которых имело теперь не государственный, а скорее частновладельческий характер, каких-то частей, предназначенных уже специально для самого храмоздателя. Таковыми являлись маленькие приделы, устраивавшиеся, начиная со второй половины XII века, на хорах новгородских церквей.
В соответствии с вышеуказанными задачами первые изменения в композиции новгородских церквей, появившиеся во второй половине XII века, носили в основном количественный характер. Размеры церквей стали значительно меньше, вместо шести опорных столбов они имели только четыре (за исключением несохранившегося Борисоглебского храма в новгородском кремле и собора Ивановского монастыря в Пскове). Но общий облик этих крестовокупольных трехапсидных храмов, покрытых по закомарам и увенчанных одной главой на световом барабане, был еще близок к постройкам первой половины этого столетия.
Собор Ивановского монастыря в Пскове занимал промежуточное положение между постройками начала и конца XII века. Шестистолпный, трехкупольный, с апсидами, поднимающимися до уровня пят закомар, и хорами, занимающими не только западную часть плана, но и вторые членения боковых нефов, он был более близок к таким зданиям, как собор Юрьева монастыря, чем к постройкам конца века, но значительно ниже его и меньше по площади. Ивановский собор более приземист; лестничная башня отсутствует, в связи с чем боковые главы расположены симметрично на основном объеме здания и служат для освещения хор, а ход на хоры устроен в виде узкой и крутой лестницы в толще западной стены; наконец, упрощена по сравнению с более ранними постройками конструкция хор, которые сделаны не на сводах, а на простом деревянном настиле.
В последующих постройках трехглавие и шестистолпие уступает место одноглавию и четырем столбам, хоры на деревянных настилах устраиваются лишь в западной части церкви, а ход на хоры иногда .имеет вид даже открытой деревянной лестницы. Новшеством в организации внутреннего пространства построек конца XII века является изоляция угловых частей хор от основной части храма стенами, что вызывалось устройством в этих частях приделов, о которых говорилось выше.
Эти изменения полностью объясняются теми новыми задачами, которые были поставлены перед новгородскими .архитекторами развитием общественной жизни их города и страны, и для них нет никакой необходимости искать прообразов за границей. Что же касается устройства на хорах маленьких приделов «частного пользования», то они были уже ранее известны русской архитектуре и применялись по крайней мере с середины XII века в постройках других русских земель. Такие приделы были устроены в соборе Спасо-Ефросиньева монастыря (около середины XII в.) в Полоцке, как личная, домашняя церковь его основательницы и храмоздательницы, и на хорах в Петропавловской церкви (40-е годы XII в.) в Смоленске, сооруженной смоленскими купцами.
Поэтому новгородским зодчим, для устройства таких «домашних церквей» в храме, являвшемся общественным зданием, незачем было обращаться ни к «параклисам» византийских церквей, ни к боковым капеллам романских и готических храмов. Тем более, что и те, и другие размещались не на хорах, а внизу (подобно приделам в западных углах псковского Мирожокого собора), причем капеллы не были изолированы от внутреннего пространства основной части здания.
Кроме кубических церквей типа Петропавловской на Синичьей горе или Спасо-Нередицкой, в Новгородской земле строились в XII веке и бесстолпные крестообразные храмы с низкими угловыми пристройками, как собор Мирожского монастыря в Пскове (до 1156 г.) или Климентовская церковь в Старой Ладоге (1153 г.) (сохранились лишь фундаменты). Этот храмовый тип обычно связывают с греческим происхождением построившего указанные церкви архиепископа Нифонта. Прообразы его находят в Херсонесе (баптистерий), на Северном Кавказе (храмы на р. Зеленчук) и в других странах, где получила развитие или имела влияние византийская архитектура, восходящая к таким ранним крестообразным постройкам, как равеннский мавзолей Галлы Плацидии (первая половина V в.).
Незначительное распространение крестообразного типа каменной церкви на Руси дает повод считать указанные произведения новгородской архитектуры отзвуком иноземных построек подобного рода. В то же время крестообразный план, помимо религиозной символики, оправдывался возможностью получения достаточно большой полезной площади здания без применения внутренних столбов и подпружных арок. В крестообразном здании конструктивная сторона очень проста—цилиндрические своды опираются непосредственно на стены, небольшая высота и значительная толщина которых способствует успешному погашению распора сводов.
Крестообразные в плане здания были известны не только каменной, но и деревянной архитектуре. Горизонтально уложенные бревна, длина которых была ограниченной, заставляли архитекторов для получения большей площади помещений прибегать к восьмиугольной или крестообразной форме плана. Возможно, что и в Новгороде, уже в XI веке славившемся искусством своих плотников, возводились крестообразные деревянные церкви, подобные тем, какие сохранились от XVI—XVII столетий. В этом отношении заслуживает внимания одна из миниатюр известной рукописи «Житие Бориса и Глеба»(1), имеющей, по мнению И. Срезневского, новгородское происхождение. На ней церковь в Вышгороде, построенная на месте погребения князей, показана похожей на крестообразную, с дверью на торце одной из ветвей креста и подобием шатра над средокрестием(2).
На другой миниатюре той же рукописи изображена построенная на том же месте «великая церковь» о пяти верхах в виде пяти поставленных в ряд прямоугольников с фронтоном и с главой над каждым из них. Эту церковь можно представить как пять срубов, каждый из которых увенчан главою; при этом наиболее естественным и практически выгодным планом такого храма будет крестообразный(3).
Предположение о распространении в Новгороде крестообразных деревянных церквей делает более понятным, почему крестообразный тип храма, вначале редко встречающийся в новгородской каменной архитектуре, нашел отзвук в позднейших храмах XIII—XV веков, которые можно назвать четырехстолпными в нижней части и крестообразными выше уровня хор.
Такой тип храма стал господствующим в зодчестве Новгорода XIII—XV веков. В нем наиболее явно сказались специфические новгородские архитектурные особенности, вполне определившиеся к этому времени.
Ряд таких особенностей встречается уже в последних постройках XII века: один купол на световом барабане, опирающийся на подпружные арки, которые расположены несколько ниже примыкающих к ним сводов; только четыре столба,
1. Сказание о Св. Борисе и Глебе. Сильвестровский сборник XIV в., издал И. И. Срезневский, Спб. 1860.
2. Т. Сидорова. Реалистические черты в архитектурных изображениях древнерусских миниатюр. — «Архитектурное наследство», сб. 10. М. 1958, стр. 74, рис. 1, 4.
3. Там же, стр. 74, рис. 1, 2.
часто превращающиеся выше уровня хор во внутренние углы стен, отделяющих угловые части здания от средней; хоры, устроенные на деревянном настиле и имеющие в одном или двух углах приделы.
Однако появились и новые особенности, свидетельствующие о дальнейших поисках новгородскими архитекторами таких композиционных приемов, которые, уменьшая объем здания, но без уменьшения полезной площади, позволяли бы снизить его стоимость.
К таким приемам относятся уменьшение средней апсиды до половины высоты основного объема здания, упразднение боковых апсид, с размещением жертвенника и диаконника в восточных углах основного объема, и уменьшение высоты угловых частей путем покрытия их полуцилиндрическими сводами, шелыги которых примыкают к пятам цилиндрических сводов среднего нефа, находясь на одном уровне с ними, а пяты опираются на наружные стены.
Разрешили ли новгородские архитекторы эту задачу только собственными творческими усилиями или же они использовали виденные где-либо за рубежом примеры подобных решений?
Уменьшение высоты средней или боковых апсид является настолько логичным и простым, что для этого незачем было искать примеров на Востоке и на Западе, хотя в ряде построек разных стран наблюдается нечто подобное.
Зарубежные архитекторы также нередко прибегали к упразднению боковых апсид, причем как на Востоке (большая церковь монастыря Луки в Фокиде в Греции начала XI в.), так и на Западе. В романских храмах этот прием получил более широкое распространение в Скандинавских странах, в Германии (Гильдесгейм, Гернроде, Майнц, Вормс, Шпейер и др.) и в Англии (Сент Олбанс, Питерборо, Или и др.). Английские постройки нормандского периода интересны тем, что в них боковые апсиды, уже «втянувшиеся» в восточные концы боковых нефов основной части здания, внутри еще сохраняют округлые очертания. То же самое можно видеть и в таких западнорусских постройках XII века, как Благовещенская церковь в Витебске, собор Спасо-Ефросиньева и церковь Бельчицкого монастырей в Полоцке и Михаило-Архангельская церковь в Смоленске.
Новгородцы пошли дальше по сравнению с полоцкими и смоленскими зодчими и еще более упростили восточные угловые части своих храмов, не делая закругленных очертаний внутри их. Однако упомянутые западнорусские постройки могут рассматриваться в данном случае как первоисточник. Это подтверждается и наличием в Новгороде постройки промежуточного характера — Пятницкой церкви на Ярославовом дворище, 1207 года, имеющей, подобно смоленской Михаило-Архангельской церкви, низкие уже прямоугольные боковые апсиды (одна из них и снаружи, и внутри), но еще примыкающие к основному объему, а не вошедшие внутрь его. Наличие в этой постройке примерно таких же, как и в ее смоленском аналоге, пучков кирпичных уступов на углах основного объема и притворов, а также и на самых притворах не оставляет сомнения в том, что у новгородской архитектуры существовала тесная связь с архитектурой западнорусских земель.
Следовательно, и здесь, если считать одноапсидность новгородских храмов XIII—XV веков вызванной таким же приемом, свойственным некоторым более раннимі романским постройкам Запада (преимущественно Северной Европы), то этот прием пришел в Новгород не непосредственно, но уже в руссифицированной форме, через западнорусских мастеров. Полоцкие же и смоленские мастера XII века были безусловно знакомы с образцами западной архитектуры. Об этом говорят и вытянутые по продольной оси планы витебской Благовещенской и полоцкой Спасо-Ефросиньевской церквей, несколько похожие на планы базилик, и упомянутое уже сходство их боковых апсид с такими же частями англо-нормандских построек. Кроме того, на это указывают такие декоративные детали, как пучкообразные пилястры на фасадах смоленской Михаило-Архангельской церкви, узкие пилястры на барабанах полоцкой Ефросиньевской и смоленской Петропавловской церквей, соединенные наверху маленькими арочками, расположенными между этими членениями по три и по четыре, и полукруглые, с горизонтальными заплечиками внизу бровки над оконными проемами.
Второй важной особенностью новгородских церквей XIII—XV веков является понижение угловых частей основного объема по сравнению со средней крестообразной частью и покрытие их полуцилиндрическими сводами. Пониженные углы были довольно обычными в византийских и южнославянских постройках. Первые примеры их можно отнести к IX веку, например церковь в Скрипу в Беотии (Греция). В XI—XII веках в связи с увеличением количества церквей и уменьшением их размеров крестовокупольный тип с пониженными угловыми частями стал, пожалуй, наиболее распространенным в Восточной Европе и Малой Азии, а также в Закавказье.
В этих условиях вполне понятно и появление подобного типа на Руси, где его очевидные преимущества — меньший объем и пониженная стоимость гари той же полезной площади, что и у обычных «кубических» зданий,—сразу должны были привлечь внимание русских зодчих, перед которыми стояла задача удешевления строительства церквей. Но и на этот раз новгородские мастера не должны 'были обращаться непосредственно к зарубежным первоисточникам, ибо в других русских землях уже делались опыты применения такой композиции. Упоминавшаяся смоленская Михаило-Архангельская церковь 1191—1194 годов и построенная, вероятно, около этого же времени Пятницкая церковь в Чернигове являются зданиями, в которых угловые части были не только понижены, но и покрыты полуцилиндрическими сводами, как и в новгородских храмах XIII—XV веков.
Полуцилиндрические своды были применены в новгородской архитектуре уже в Софийском соборе, но, возможно, они применялись и в других русских постройках до конца XII века. В пятинефной новгородской Софии эти своды покрывали восточные концы крайних боковых нефов и не могли поэтому вместе с цилиндрическим сводом среднего нефа образовать на разрезе и фасаде трехлопастную кривую, хотя все составные части ее были налицо. Зато западный притвор киевской церкви Спаса на Берестове был покрыт сводами, образующими в разрезе как раз такую кривую. Полуцилиндричеокие своды для восприятия распора свода среднего нефа и передачи его на более низкие угловые части наружных стен уже использовались в упомянутых выше смоленской и черниговской постройках, образуя на восточном и западном фасадах завершавшие их трехлопастные кривые.
Таким образом, в Смоленске и Чернигове на рубеже XII—XIII веков уже были известны сочетание цилиндрического свода с полуцилиндрическими и трехлопастное завершение фасадов, характерное для новгородской архитектуры XIII— XV веков. Поэтому, говоря об указанных особенностях русских построек и отношении их к зарубежной архитектуре, надо иметь в виду не только новгородские храмы, но и их западно- и южнорусские прообразы.
О наличии полуцилиндрических сводов и их сочетании с цилиндрическими в архитектуре Запада
XI—XV веков уже было сказано выше. Но считать, что русские и, в частности, новгородские мастера заимствовали эти своды с Запада, вряд ли возможно, так как они были известны русской архитектуре уже в первой половине XI века, а применение их в трехнефных постройках с пониженными угловыми частями оправдывалось практическими соображениями, которые становятся особенно ясными при рассмотрении некоторых особенностей собора Мирожского монастыря в Пскове, являющегося примером постройки с пониженными угловыми частями.
В здании Мирожского собора западные углы были покрыты цилиндрическими сводами, и оба их фасада завершались полуциркульными закомарами, одна из которых соответствовала своду, а другая была декоративная или, точнее говоря, предотвращала отекание дождевой воды со свода по стене, направляя ее в угловые водостоки. На западном фасаде получалось красивое сочетание высоко поднятой средней закомары с низкими боковыми, но это затрудняло отвод дождевой воды из пазухи между боковыми стенами западной ветви крестообразной части здания и примыкающими к ним сводами угловых частей. Несмотря на длинную ендову в западном направлении стены крестообразной части намокали внизу, и первой переделкой, произведенной в соборе уже в первое столетие его существования, явилось устройство над западными углами односкатных крыш(1).
Замена в позднейших новгородских храмах цилиндрических сводов угловых частей полуцилиндрическими дала возможность использовать последние в качестве своего рода аркбутанов для передачи распора среднего свода на стены и была наиболее рациональным .решением задачи устройства крыш над этими частями. Кровельный материал укладывался непосредственно по своду и забутке за закомарами в виде четверти круга, завершавшими угловые части боковых фасадов и отводившими дождевую воду к угловым водостокам.
Упоминавшиеся выше романские постройки с цилиндрическими сводами средних нефов и полуцилиндрическими сводами боковых не могли быть
1. Г. Алферова. Собор Спасо-Мирожского монастыря в Пскове — «Архитектурное наследство», сб. 10. М. 1958, стр. 14.
полезными для русских зодчих при решении ими рассмотренной задачи. Своды их, будучи скрытыми под прямоокатными крышами, не связанными со сводами, никак не отражались на внешности зданий.
Поэтому трехлопастная кривая, получившаяся в этих зданиях в поперечном разрезе, оставалась только внутренней формой, никак не выраженной на фасадах. Более того, в ряде зданий, например в церквах Стефана в Кане, Нотр-Дам дю Пор в Клермон-Ферране или Сатурнина в Тулузе, она и не могла найти какого-либо отражения на фасадах, так как на западе торцы боковых нефов были закрыты башнями, а на востоке упирались в западную стену широкого трансепта.
В отличие от этого в русской архитектуре сочетание цилиндрических сводов с полуцилиндрическими привело к появлению соответствующего им своеобразного завершения фасадов, получившего широкое распространение в Новгороде и имевшего большое значение для последующего развития русской архитектуры. То, что на Западе было внутренней формой, имело только конструктивное значение, на Руси и особенно в Новгороде нашло отражение во внешнем облике зданий и породило своеобразную художественную форму, оказавшую влияние и на декоративную обработку фасадов.
Но прежде чем переходить к убранству фасадов, нужно отметить изменения в строительной технике Новгорода XIII—XV веков. В этой области новгородские зодчие также заботились об удешевлении построек, стараясь рационально распределить в них камень и кирпич и широко использовать местный камень с минимальной его обработкой, что облегчалось уменьшением размеров зданий.
Наиболее ранняя из церквей нового типа — Перынская церковь — была построена, как и церкви XII века, со стенами и столбами из камня с кирпичными прослойками, причем размеры кирпича здесь не слишком разнились от размеров кирпича XII в., и раствор еще имел примесь толченого кирпича(1). Но в последующих постройках, начиная с церкви Николы на Липне (1292 г.), стены кладутся из одного грубо отесанного (часто почти не обработанного) камня разных пород и размеров, причем связь версты с забуткой, для которой раньше служили кирпичные прослойки, теперь осуществлялась чередованием рядов камня, положенного плашмя и поставленного лицевой поверхностью на фасад.
Кирпич теперь имел иные пропорции и размеры, и если в Николо-Липненской церкви наряду с прямоугольным еще применялся и квадратный кирпич, хотя и значительно большей толщины, чем раньше (8—9 см вместо 4—4,5 см), то в постройках XIV—XV веков прямоугольный, брусковый кирпич был уже единственным. Кирпич
1. Р. Кацнельсон. Древняя церковь в Перынском скиту близ Новгорода — «Архитектурное наследство», сб. 2, М. 1952, стр. 72.
уже не употреблялся в кладке стен, за исключением оконных и дверных проемов, где нужно было получить правильные откосы и четверти для установки оконниц. Кроме того, из кирпича выкладывались те части здания, которые испытывали сосредоточенную нагрузку — внутренние столбы и подпружные арки, — а также барабаны куполов и .иногда своды. Толченый кирпич к раствору уже не прибавляли и клали стены, столбы и своды на извести с песком.
Из кирпича простого и фасонного выполнялось и декоративное убранство фасадов новгородских построек XIII—XV веков. Новгородская строительная техника XIII—XV веков опиралась на опыт двух предшествующих столетий и уже не имела никакой надобности обращения к зарубежному опыту. Все указанные выше изменения происходили в ней постепенно в связи с выдвигаемыми жизнью новыми требованиями, а также с предшествующим развитием строительной техники и свойствами самих строительных материалов, которыми располагали новгородские зодчие.
В зарубежной архитектуре этого .и предшествующих столетий можно, правда, найти здания, напоминавшие новгородские кладкой стен из одного камня с кирпичными проемами и декорировкой фасадов, но в одних (Сербия и Греция) камень тщательно отесан, а в других (Финляндия), наоборот, — грубая обработка камня. Это сходство скорее объясняется близостью свойств естественных строительных материалов, а не взаимными влияниями.
Значительно больше черт, говорящих о наличии определенных взаимосвязей между новгородской архитектурой и архитектурой зарубежных стран, обнаруживается при изучении декоративной обработки фасадов новгородских построек XIII—XV веков. Так, в Николо-Липненской церкви на фасадах можно видеть висячие ползучие арочки, подобные поддерживающим карнизы над скатами фронтонов арочкам в романских храмах и расположенные также по трехлопастным кривым, завершающим фасады.
Но здесь на основании более точных представлений о первоначальном виде новгородских зданий и о последующих изменениях его, которыми мы располагаем сейчас, также приходится пересмотреть некоторые старые взгляды на подобные взаимоотношения.
Начиная с 1880-х годов, в литературе высказывались мнения о том, что восьмискатные покрытия новгородских и псковских церквей и убранство трех- и двухлопастными кривыми верхних частей венчающих их фасады треугольных фронтонов имеют западное происхождение и ведут свое начало от романских церквей, где пересечение нефа с трансептом создает похожую композицию двух пересекающихся двускатных крыш со стоящим на перекрестье барабаном купола или башней(1).
Декоративные кривые, ползучие и трехлопастные, либо считались видоизменением маленьких ползучих арочек, украшающих под свесом скатов кровли фронтоны романских храмов (соборы Майнца, Вормса, Шпейера, Лунда в Швеции и
1. См. В. Суслов. Указ. соч., стр. 15; А. М. Павлинов. Указ. соч. стр. 106; История русского искусства под ред. И. Грабаря, т. I, стр. 231; А. И. Некрасов. Указ. соч., стр. 144 и др.
др.), либо в них видели подобие убранства фронтонов средневековых жилых домов в Прибалтике(1), расчлененных, как и фасады новгородских церквей, на три части лопатками, с соединением наверху двух- и трехлопастными кривыми.
Исследования и реставрационные работы последних лет показали, что треуголыные фронтоны новгородских церквей XIII—XV веков появились лишь после переделки их криволинейных свинцовых кровель на прямоскатные тесовые. Первоначальное завершение их фасадов было, как уже говорилось выше, трехлопастным, соответствующим форме и .расположению сводов. Этот бесспорный теперь факт, подтверждаемый самими памятниками архитектуры, окончательно разбивает предположения о влиянии романских церквей на композицию верхов новгородских храмов.
То же самое приходится сказать и о декоративном убранстве верхов, так как указанные выше фронтоны жилых домов в Прибалтике повторяют уже измененные поздними переделками завершения фасадов новгородских церквей, что позволяет поставить вопрос об обратном влиянии. Кроме того, датировка этих домов также указывает лишь на отражение в прибалтийской жилой архитектуре форм и приемов декорировки фасадов более ранних новгородских построек.
Появление на фасадах новгородских церквей декоративных трехлопастных и ползучих кривых совпадает по времени с восстановлением приема членения их лопатками (середина — начало второй половины XIV в.). В этом приеме видно желание зодчих, перед которыми возникла задача постройки церквей не только более крупных, чем в постоянно ожидавшем нападении внешних врагов Новгороде XIII—начала XIV веков, но и более нарядных, праздничных по своему облику, украсить их фасады декоративными мотивами, повторяющими своим рисунком трехлопастные кривые покрытия.
Для русской архитектуры более раннего времени довольно обычным было повторение в декоративных мотивах очертаний основных конструктивных форм, обеспечивающее единство и целостность облика здания.
В таких постройках, как Софийский собор в Киеве, конструктивные полуциркульные кривые арок, закомар, куполов повторяются в иных размерах и в ином качестве, и в декораггивных полукружиях, венчающих барабаны, и в нишах, украшающих апсиды, подчеркиваемых, как и проемы, перспективным обрамлением. Миниатюрные кишки венчающих средний барабан полукружий повторяют их форму, а в более поздних постройках других местных школ русской архитектуры полуциркульная кривая повторяется еще в «бровках» над окнами, аркатурных поясах, арочных поясах на барабанах и апсидах и многократно подчеркивается в сложной профилировке закомар, в перспективных порталах и обрамлениях оконных проемов.
И в новгородских постройках XIV—XV веков конструктивная линия трехлопастной кривой венчания фасадов повторяется в декоративных кривых, украшающих их средние трети, а также в форме «бровок» над группами ниш, иногда в еще более сложной пятилопастной форме. Подобные «бровки» известны и византийским (особенно греческим) и южнославянским постройкам того же
1. М. Каргер. Новгород Великий, М. 1946,
времени, где они появились одновременно с простыми полуциркульными «бровками» с горизонтальными заплечиками внизу, также нередко встречающимися в новгородской архитектуре XIV—XV веков. Сама форма трехлопастной кривой была известна византийцам и южным славянам и раньше, в XII веке, когда уже встречались выполненные «поребриком» трехлопастные обрамления тройных окон высокого, среднего и низких боковых, иногда покрытых полуарками.
Вероятно, русские и в их числе новгородские зодчие знали о таких деталях построек юго-востока Европы, но если даже они и заимствовали их оттуда, то только как форму, соответствующую общей композиции их собственных построек и подходящую для убранства фасадов.
О таком же осмысленном заимствовании новгородскими зодчими определенных мотивов зарубежной архитектуры говорят и детали, западное происхождение которых несомненно. К ним относятся стрельчатые перспективные порталы церквей — Федора Стратилата на Ручье, Спаса Преображения на Ильине улице(1), Иоанна Богослова на Витке и Петра и Павла в Кожевниках и обработка апсид ряда церквей подобием одно-
и двухярусных аркад, повторяющих в упрощенной форме аркады на апсидах романских храмов.
Наиболее ранние из новгородских перспективных порталов начала 60-х годов XIV века уже имели стрельчатые арки, подобно стрельчатым перспективным порталам, широко распространенным в архитектуре ближайших западных соседей Новгорода — Швеции, Готланда, Прибалтики. До этого новгородцы, в отличие от владимирских и некоторых южнорусских зодчих XII—начала XIII веков, не делали перспективных порталов (церковь Спаса Преображения в Ковалеве, 1345 г., церковь Успения на Волотовом поле, 1352 г.), а ограничивались обрамляющей снаружи дверной проем четвертью, повторяющей его очертания (церковь Николы на Липне), или оставляли его без всякой декоративной обработки.
Стрельчатые арки в новгородской архитектуре не применялись, равно как и перспективные порталы с арками иного очертания. Появление с 60-х годов XIV века порталов такой формы может быть объяснено только желанием новгородских зодчих применить для решения стоявших перед ними художественных задач подходящий мотив зарубежной архитектуры. Однако они внесли большие изменения в формы готических порталов и сообразно с общим характером своей архитектуры упростили их, отказавшись от баз и капителей и соединив арки и колонки в одно целое. Лишь наружный валик выступал из поверхности стены, а внутренние уступы были углублены в ее толщу, как и большинство других декоративных деталей новгородских построек того времени.
Стрельчатые очертания арок порталов сильно отличаются от полуциркульных очертаний закомар, бровок, арочек на апсидах, но это различие вполне обосновано и законно, так как представляет средство для выделения порталов, входов в здания общественного назначения, заметных и привлекающих к себе внимание. Следует отметить, что в некоторых новгородских постройках со стрельчатыми перспективными порталами часть окон имела также подобные завершения (церкви Федора Стратилата на Ручье, Спаса Преображения на Ильине улице, Иоанна Богослова на Витке). Однако стрельчатость этих окон весьма относительна, так как они перекрыты двумя поставленными на угол кирпичами. Этот прием придает окнам большую стройность и устремленность вверх по сравнению с полуциркульными завершениями подобно тому, как это достигалось и сужением проемов кверху.
Подобно стрельчатым порталам сразу в законченной форме появились в архитектуре Новгорода тех же 60-х годов XIV века и украшения апсид тонкими полуколонками-жгутиками, соединенными между собой арочками в один, а иногда в два яруса (церкви Федора Стратилата на Ручье и Спаса Преображения на Ильине улице). На более ранних этапах развития новгородской архитектуры лишь в Софийском соборе средняя апсида имела тонкие полуколонии, не соединенные, однако, наверху арками. Алтарные Же апсиды позднейших построек, начиная с Николо-Дворищенского собора, обладали совершенно гладкими, ничем не расчлененными стенами.
Отсутствие прообразов такой обработки апсид в Новгороде заставляет искать ее источники в других местных школах русской архитектуры или в архитектуре зарубежных стран. Наиболее близким образцом на Руси являются колонки и арочки, украшающие апсиды владимирских церквей XII века (Успенский и Дмитриевский соборы во Владимире и церковь Покрова на Нерли), но их размещение несколько иное: тянущиеся во всю высоту апсид колонки, опирающиеся на цоколь здания, чередуются с короткими колонками на кронштейнах в верхних частях апсид. Новгородские колонки (в отличие от владимирских без баз и капителей) имеют одинаковую высоту и соединяются арочками, или соединяются арочка-
1. В настоящее время порталы церкви Спаса Преображения имеют полуциркульные арки, но на фотографиях И. Барщевского 1880-х годов и чертежах И. Горностаева (Памятники древнерусского искусства, вып. II, Спб. 1909, стр. 34—35) у них еще первоначальная стрельчатая форма.
ми на двух уровнях — вверху и несколько выше половины апсиды. В этом случае между основными колонками вводятся дополнительные короткие, висячие (как и во Владимире) колонки, несущие вместе с основными верхние арочки, вдвое меньших размеров и вдвое большего количества, чем нижние.
В этом случае и окна располагаются в два яруса, причем вверху их должно было быть вдвое больше, чем внизу, если бы часть их не была заделана из-за фресок, хотя снаружи они сохранены в виде ниш. Такое .расположение арочек, окон и колонок больше напоминает об убранстве апсид некоторых романских построек Италии (храмы в Пизе и Лукке) и более близких к Новгороду страя—Германии (соборы в Майнце,Вормсе, Шпейере, церкви Мартина и Апостолов в Кельне и др.) и Швеции (собор в Лунде).
Но новгородские зодчие видоизменили декорировку апсид в соответствии с общим характером своей архитектуры. В романских постройках колонки имеют базы и капители, а между ярусами аркад вводятся горизонтальные членения; кроме того верхний ярус колонок обычно размещается выше сводов апсид, что позволяло делать за ним круговую галерею, выходящую на фасад открытыми проемами. В новгородских храмах колонки и арочки слиты воедино, имеют одинаковый профиль кирпича-полувалика и одинаковый рельеф внизу и наверху.
Свойственная новгородской (да, пожалуй, и всей древнерусской архитектуре) трактовка декоративных деталей как таковых, без попыток придать им вид конструктивных элементов, сказалась здесь в полной мере, равно как и обычный для построек Новгорода малый рельеф и слитность его с поверхностью стены.
О продуманности, с которой новгородцы применяли декоративные детали зарубежного происхождения,
говорит использование описанных украшений на апсидах лишь в таких постройках, где основные объемы здания декорированы довольно богато (в новгородском понимании этого слова, конечно). Так, церкви Федора Стратилата на Ручье и Спаса Преображения на Ильине улице, наиболее стройные и нарядные из всех, имеют апсиды с двухъярусными аркадами, а в более сдержанной и строгой по убранству фасадов церкви Петра и Павла в Кожевниках подобные украшения расположены в один ярус. Меньшие по размерам, более приземистые по пропорциям и простые по убранству фасадов церкви Иоанна Богослова на Витке, Рождества на Кладбище, Покрова в Зверине монастыре, Власия обладают совершенно гладкими апсидами, как и постройки конца XII — первой половины XIV веков.
Появление более богатого убранства фасадов в новгородской архитектуре второй половины XIV века отвечает общему развитию Новгорода. В это время Новгородская республика достигает наивысшего расцвета. Отразив нападения немцев и шведов, она мирно богатеет, расширяет свои владения на севере и востоке, сохраняя еще в своем государственном строе элементы демократизма, почти исчезнувшие в следующем столетии,
Но нельзя считать, что возникшую в этих исторических условиях задачу придания храмам более праздничной внешности новгородские зодчие решали путем заимствования приемов убранства фасадов из-за границы.
Во-первых, основные средства достижения художественной выразительности зданий — композиция объемов, .пропорции, силуэт, размещение проемов и основных членений — были в постройках Новгорода этого времени развитием того, что новгородские зодчие применяли и раньше. А во-вторых, в области декорировки фасадов наряду со стрельчатыми перспективными порталами и украшением апсид подобиями аркад новгородцы применяли и другие мотивы, особенно пояски декоративной узорной кирпичной кладки, также появляющейся со второй половины XIV века и развивающейся в XV веке, когда уже исчезают и стрельчатые перспективные порталы, и арочные украшения апсид.
Приемы узорной кирпичной кладки, употреблявшиеся новгородскими мастерами, — «поребрики» и «бегунцы» — были известны и другим странам. «Поребрик», например, довольно обычен в византийской (особенно греческой) и южнославянской архитектуре XIII—XV веков, а в сочетании с «бегунцом» его можно видеть в некоторых итальянских романских кирпичных постройках (колокольня в Помпозе возле Феррары 1063 г., старый собор в Брешии XII в.). Но такие же мотивы можно встретить и в кирпичных зданиях других народов вплоть до архитектуры арабских стран, Китая и Эфиопии. Применялись они и в русской архитектуре более раннего времени как в южных областях (собор во Владимире-Волынском, Васильевская церковь в Овруче, собор Елецкого монастыря и особенно Пятницкая церковь в Чернигове), так и в западных (Петропавловская и Михаило-Архангельская церкви в Смоленске). Возможно, что узорная кирпичная кладка применялась и в несохранившихся кирпичных постройках конца XII — начала XIII веков во Владимиро-Суздальской земле. Вполне понятно, что новгородцам незачем было искать образцы такого декоративного убранства фасадов за границей, когда они могли видеть их в ряде русских построек.
О том, что этот прием декорировки фасадов был собственно новгородским, а не заимствованным извне, говорит также его развитие и использование в таких масштабах и формах, которые не находят близких аналогий в .архитектуре зарубежных стран. Вначале простой ряд «бегунца» украшал только верх барабана (церковь Федора Стратилата на Ручье, 1361 г.), затем он перешел на основной объем здания (церковь Спаса Преображения на Ильине улице, 1374 г.), на апсиды (церковь Петра и Павла в Кожевниках, 1406 г.), а в 60-х годах XV века пояса узорной кладки стали широкими, из нескольких рядов «поребрика» и бегунца», и даже появились большие «пятна» такой кладки на значительных участках верхней части стен (церкви Лазаря(1), Симеона в Зверине монастыре и особенно церковь Дмитрия Солунского на Славкове).
О том, что украшения подобного рода (аналогии которым можно найти лишь в среднерусских кирпичных постройках второй половины XV века — вероятных преемниках исчезнувших владимиро-суздальских кирпичных зданий XII— XIII вв.) были обычными для новгородских зодчих, говорит применение их в постройках, возводившихся уже после потери Новгородом политической независимости (церкви Климента на Иворовом ручье, 1519 г. и в Папоротском монастыре, 1522 г.. Владимирская башня новгородского Кремля, 1490-е годы). Значительно труднее говорить о связях архитектуры Пскова с зарубежными странами. Одной из причин было позднее—только с конца XIII— начала XIV веков—появление в псковских постройках своеобразных черт, отличающих их от новгородских. До этого времени псковские постройки наряду с постройками других новгородских «пригородов» — Старой Ладоги и Старой Руссы—можно рассматривать как произведения новгородской архитектуры. Кроме того, несмотря на то, что Псков расположен западнее Новгорода и имел большое значение в торговле между Русью и западными странами, в его зодчестве, по сравнению с новгородским, обнаруживается гораздо меньше точек соприкосновения с архитектурой зарубежных стран.
В первую очередь псковская архитектура обособилась от новгородской в отношении строительной техники. Если упоминавшиеся выше соборы, псковских Мирожского и Ивановского монастырей еще ничем не отличались от современных им построек Новгорода, то в крепостных стенах Довмонтова города в Пскове (конец XIII в.) и соборе Снетогорского монастыря близ Пскова (1310 г.) строительные материалы и кладка стен и сводов
1. Обычно в литературе эту разобранную во второй полови; е прошлого столетия церковь датируют концом XIV в., следуя предположению архимандрита Макария о возможности ее постройки после пожара 1384 г. (А р х и м. М а к а р и и. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях, ч. I, М. 1860, стр. 151). Но в летописи Авраамки содержатся сведения о ее постройке и освящении в 1462 970) г. (ПСРЛ, т. XVI, Спб, 1889, стр. 206).
уже иные, тождественные псковским постройкам последующего времени. Стены, своды и вся декорировка фасадов выполнены целиком из местного камня на известковом растворе.
Но эти изменения объясняются исключительно наличием в самом Пскове и его окрестностях больших запасов пригодного для строительных целей камня-плитняка, очень легко добываемого и обрабатываемого и поэтому дешевого.
Вполне естественно, что псковичи, заимствовали у новгородцев тип четырехстолпното крестовокупольного храма с одним куполом, пониженными угловыми частями и хорами в западной части, иногда с приделами в углах. Паков был такой же вечевой республикой, как и Новгород, и строительство каменных церквей имело в нем аналогичный «частновладельческий» характер.
Дальнейшие, специфически псковские изменения храмового типа выразились в появлении с трех сторон здания низких пристроек, в которых с востока нередко помещались приделы. Это сильно усложняло объемную композицию псковских церквей и отличало их от современных им и более ранних церквей Новгорода и других русских городов, причем не находило аналогий в архитектуре Западной Европы, Византии и южнославянских стран. Подобная композиция была ответом на задачи, поставленные ростом города перед псковскими зодчими, которые были вынуждены искать способы увеличить полезную площадь церквей без значительного увеличения их объема и стоимости строительства и устройства зданий, дающего возможность служить в них в один день раннюю и позднюю обедни, для чего, по церковным правилам, нужно было иметь дополнительный престол.
Таким образом, и эта характерная особенность псковских церквей не нуждается для объяснения своего происхождения в привлечении каких-либо сопоставлений с зарубежной архитектурой. Более того, сравнивая псковские церкви XV—начала XVI веков, в которых уже в полной мере проявляются местные особенности, с церквами Новгорода этого же времени, нельзя не отметить отсутствия в первых даже таких говорящих о связи с Западом особенностей, каїк одна апсида или полуцилиндрические своды. Псковичи делали в своих храмах, имеющих внутренние столбы, три невысоких апсиды (одна была исключением(1)) и перекрывали их угловые части цилиндрическими сводами.
Говоря о сводах псковских церквей, необходимо указать на одну их особенность, давно привлекавшую внимание исследователей и давшую повод для разных суждений об отношениях Пскова к другим местным школам русской архитектуры и к архитектуре зарубежных стран. Этой особенностью является положение подпружных арок под барабаном купола, которые псковичи часто помещали выше примыкающих к ним цилиндрических сводов среднего нефа и трансепта. Такие «ступенчатые» арки, как не совсем точно называли их в различных работах, встречаются в ряде псковских храмов XV—XVI веков. Судя по старинному изображению псковского Троицкого собора 1365—1367 годов, имевшего пьедестал в основании купольного барабана, они были известны, вероятно, еще и в XIV веке.
«Ступенчатые» арки давали повод говорить о псковском влиянии на архитектуру других земель Руси, где встречалось такое же устройство(2), и в свою очередь рассматривались как занесенные извне, а именно из Сербии(3), в архитектуре которой нечто подобное встречалось с XIII века. Но изучение некоторых южнорусских построек XII—начала XIII веков показывает, что такое расположение подпружных арок применялось уже в домонгольское время (Пятницкая церковь в Чернигове). В них, как и в московских постройках конца XIV—XVI веков, это привело к появлению ярусной композиции верхней части здания в отличие от псковских церквей, в которых своды и подпружные арки обычно покрывали общей восьмискатной крышей или делали невысокий граненый пьедестал в подножии барабана.
Открытия, сделанные при изучении черниговской Пятницкой церкви(4), не только показали, что "ступенчатые" подпружные арки в русской архитектуре появились впервые не в Пскове и не в Москве, но заставили также пересмотреть вопрос о возможности занесения этой формы на Русь из Сербии. В Сербии первые по времени «ступенчатые» подпружные арки встречаются в упоминавшейся церкви Спаса в Пече, построенной после 1220 года, и в церкви в Жиче начала ХІII века. За ними следует церковь в Арилье (1296— 1297 гг.) и ряд построек XIV века—«Кральева церковь» в Студенице (1314 г.), церкви в Грачанице (1321 г.), Крушеваце (1370 г.), Неупаре (до 1382 г.), Велуче (до 1395 г.), Калениче (1407—1413 гг.) и др.
1. Церкви Михаила Архангела, 1339 г. и Варлаама Хутынского 1495 г. в Пскове и церковь села Выбуты близ Пскова.
2. К. Романов. Псков, Новгород и Москва в их культурно-художествеяных взаимоотношениях — «Известия Российской Академии истории материальной культуры», т. IV, Л. 1925, стр. 209—241.
3. А. И. Некрасов. Указ. соч., стр. 168, 198—199.
4. П. Барановский. Собор Пятницкого монастыря в Чернигове — «Памятники искусства, разрушенные немецкими захватчиками в СССР», М.—Л. 1948.
Но эти постройки относятся к более позднему времени, чем ранние русские храмы с приподнятыми подпружньгми арками, и сильно отличаются от них общей композицией и структурой перехода от подкупольной части к барабану купола. В русских церквах, включая и псковские, подпружные арки, опирающиеся на четыре столба, имеют одинаковую с кими ширину и расположены выше сводов среднего нефа и трансепта. Это привело к возведению над внутренними концами сводов стенок, закрывавших отверстия подпружных арок и образовавших второй ярус закомар, пьедестал под барабаном или, как в Пскове, скрытых под одной крышей со сводами.
В сербских постройках, не имевших внутренних столбов (за исключением церкви в Грачанице), каждая подпружная арка расслаивается (в пределах ширины опоры) на более высокую и более низкую или внутри образуемого основными подпружными арками квадрата вписывается второй квадрат, образуемый дополнительными узкими арочками на угловых консолях. Такой прием, позволяющий уменьшить диаметр барабана по сравнению со стороной подкупольного квадрата, был применен в боковых куполах церкви в Грачанице и во всех названных выше постройках позднейшего времени, тогда как в церквах в Пече и в Арилье применено «расслоение» подпружных арок(1). Повышенные арочки здесь настолько узки, что целиком размещаются в толще стенки с основными подпружными арками. Поэтому устройство второго яруса закомар в таких постройках, как церкви в Крушеваце, Неупаре или Калениче, не было неизбежным, в противоположность русским храмам, и вызывалось лишь соображениями художественного порядка.
В ряде сербских церквей XIV—XV веков, с боковыми апсидами-«певницами» с севера и юга, полукупола, покрывающие их, расположены ниже подпружных арок под куполом (церкви в Павловаце до 1425 г. и в Смедереве после 1410 г.) или сводов трансепта, сливающихся с подпружными арками (церкви в Раванице 1380—1381 гг., Новой Павлине после 1381 г., Любостынье начала XV в., Манасии 1407—1418 гг.), образуя внутри здания ступенчатое расположение сводов основного объема и «певниц». Но эта ступенчатость создавалась разницей во внутренней высоте отдельных частей здания, тогда как в русских церквах она была следствием размещения на разных высотах сводов и подпружных арок одной и той же основной части.
Таким образом, хотя ступенчатая композиция перехода от основного объема здания к барабану купола применялась более или менее одновременно и в русских (в частности, псковских), и в сербских церквах, но имела в каждой стране настолько своеобразный характер, что трудно говорить о влиянии сербской архитектуры на русскую или наоборот. С большим правом можно говорить о том, что русские и сербские зодчие ставили перед собой сходные задачи, но решали их самостоятельно, в соответствии с общим характером архитектуры каждой страны и путями ее развития.
В русской архитектуре первый пример ступенчатой композиции перехода от основного объема к среднему барабану дал киевский Софийский собор, в котором примыкающие к барабану части среднего нефа и трансепта имели своды, расположенные выше, чем в более удаленных от центра их частях. В сербской архитектуре ступенчатая композиция верхов появилась в бесстолпных церквах с боковыми, более низкими пристройками—сначала (XII—XIII вв.) прямоугольными в плане, а затем (вторая половина XIV—XV вв.) превратившимися в полукруглые апсиды-«певницы». Кроме того, в сербских церквах ступенчатость верхних частей усугублялась дополнительными узкими арочками на консолях, уменьшающими диаметр барабана.
Но все же ступенчатое расположение подпружных арок и сводов является общей чертой для русской и южнославянской архитектуры, так же как и соответствующая этому ступенчатость верхов, наблюдавшаяся еще в псковских постройках второй половины XIV—середины XV веков (Троицкий собор, 1365—1367 гг., церкви Василия с Горки в Пскове, 1413 г. и в селе Мелетове, 1462 г.). О близости псковской архитектуры к византийским и южнославянским постройкам говорит и применение в некоторых ее произведениях подпружных арок, сливающихся со сводами (церкви Георгия со Взвоза, 1499 г., Воскресенья со Стадища, начало 1530-х годов в Пскове и в селах Кобылье городище, 1469 г. и Выбуты), крайне редких в других русских городах, но обычных в Сербии, Болгарии, Греции и Константинополе.
Наконец, на родство псковской архитектуры с архитектурой балканских стран указывает и очень большое сходство покрытий бесстолпных церквей Пскова XV—XVI веков ступенчато-расположенными и взаимно-перпендикулярными арками (церкви Успения в Гдове, Петра и Павла в Середкином монастыре близ Пскова, Никитская в Пскове и др.) с покрытиями западных частей в ряде церквей того же времени в Молдавии(2). Правда, при почти полном тождестве этих сложных и почти не встречающихся в других местах покрытий внешний вид псковских и молдавских построек очень различен. Первые имеют обычные для храмов Пскова восьмискатные покрытия с треугольным фронтонам на каждом фасаде, а молдавские церкви — четырехскатные крыши. Кроме того, в Молдавии подобные покрытия делались не над самими церквами, а над их западными пристройками и имели другую ориентировку по странам света. Анализ развития таких приемов покрытия на Руси и в балканских странах показывает, что как там, так и здесь на протяжении XI—XV столетий зодчие постепенно совершенствовали приемы сооружения над широким подкупольным пространством более узкого барабана и решали эту задачу, хотя и самостоятельно, но в одном и том же направлении.
Псковские церкви, не имевшие полуцилиндрических сводов в угловых частях, не обладали и трехлопастными завершениями фасадов, но и здесь нельзя говорить о появления восьмискат-
1. Это можно видеть в некоторых более ранних романских постройках, например в церкви Мартина в Анжере (Франция).
2. Это сходство было отмечено Л. Сумбадзе, но он объясняет происхождение таких покрытий как в Пскове, так и в Молдавии влиянием деревянного зодчества (см. Л. Сумбадзе. Венчатые покрытия в русском деревянном зодчестве — «Архитектурное наследство», сб. 10, М. 1958, стр. 71).
ных покрытии с треугольными фронтонами над каждым фасадом под влиянием романских построек Запада.
В Пскове такой вид покрытия появился не сразу. Ему предшествовали иные формы — завершение фасада высокой средней и низкими угловыми закомарами (Мирожокий собор, Троицкий собор, 1365—1367 гг. в первоначальном виде) и прямоскатное «шестнадцатиокатное» покрытие, при котором средняя часть каждого фасада покрыта на два ската, а пониженные угловые части—на один (Троицкий собор на рис. XVII в., церкви в Мелетове и Косьмы и Демьяна с Примостья)(1). В дальнейшем появляются простые восьмискатные покрытия, которые возникли сначала, быть может, в бесстолпных церквах, не имеющих деления на нефы и стали господствующими в псковской архитектуре с 60-х годов XV века.
Смысл этик изменений форм покрытия XIV—XV веков объясняется стремлением псковских зодчих лучше защитить своды от дождя и снега и попользовать такой дешевый кровельный материал, как тес. Таким образом, здесь, как и в отношении покрытий новгородских церквей, изучение происхождения и развития определенной .архитектурной формы показывает, что сходство ее на одном из этапов ее развития с какими-либо формами зарубежной архитектуры имеет случайный характер.
В заключение нужно оказать несколько слов и о типичных для псковской архитектуры звонницах, так как широкое распространение их в Псковской земле связано с применением здесь западной манеры звона — раскачиванием колокола, а не его языка. Поэтому звонницы, имеющие вид стены с прорезанными в верхней части проемами для колоколов, были более редки в других частях Руси, но встречались в ряде стран Западной Европы -— в Греции, Черногории, Далмации, Италии, Франции, Испании, будучи наиболее обычными в первых трех.
1. Н. Н. Воронин. У истоков русского национального зодчества, Ежегодник Института истории искусств АН СССР. М 1952, стр. 287—288.
Однако такое простейшее сооружение, как звонница, конечно, возникло самостоятельно в различных странах и получило в каждой из них свои особенности. Для псковских звонниц таковыми являются закругленные средние части столбов и завершения в виде маленьких фронтончиков по числу пролетов. Большое количество пролетов звонниц церквей Богоявленской с Запсковья или Успенской с Пароменья или большой звонницы Псковско-Печерского монастыря также является специфически русской чертой, связанной с применением для звона нескольких различных по размеру колоколов.
Некоторые простейшие церкви Псковской земли в виде прямоугольного здания, покрытого цилиндрическим сводом, и двускатной крышей, со звонницей над западным входом, очень похожи по своей общей композиции на такие же простые церкви Черногории и Далмашии, которые возводились иногда и представителями архитектуры барокко, каков, например, Иван Скоко, построивший в 1722—1726 годах церковь во Врхполице возле Шибеника. Но и здесь сходство объясняется одинаковыми условиями, в которые были поставлены зодчие разных стран, вынужденные применять из-за недостатка средств простейшие приемы композиции здания каменной церкви и сооружения для колоколов при нем.
* * *
Проблема взаимосвязей архитектуры Новгорода и Пскова с архитектурой зарубежных стран еще далека от полного разрешения, но и сейчас можно отметить, что зодчие этих русских городов обладали широким кругозором. Они были знакомы с постройками в других русских землях и за рубежом, причем не только православного Востока (Византия, южнославянские страны), но и католического Запада.
В частности, некоторые особенности архитектуры Новгорода говорят о ее родстве с романской архитектурой Прибалтики, англо-норманских стран (композиция апсид) и Франции, в которой полуцилиндрические своды были распространены шире, чем где-либо на Западе. Напротив, архитектура Пскова оказывается более тесно связанной с придунайскими и балканскими странами, на что указывают подпружные арки, приподнятые выше примыкающих к ним сводов или сливающиеся с ними, а также ступенчатые своды и звонницы.
С другой стороны, изучение первоначального вида ряда новгородских храмов заставляет пересмотреть и отвергнуть старые гипотезы о западных первоисточниках арочных поясков на барабанах, восьмискатных покрытий и многолопастных украшений щипцов. Арочные пояски древнейших построек, прямоскатные покрытия и треугольные щипцы явились результатом позднейших переделок, тогда как в первоначальном виде эти формы напоминали некоторые формы византийской архитектуры или имели специфически русский характер.
Наконец, даже сейчас становится очевидным, насколько сознательно и критически относились новгородские и псковские зодчие к достижениям зарубежной архитектуры. Они восприняли в основном крестовокупольную композицию храмов, свойственную единоверным странам Восточной Европы и Малой Азии и наиболее соответствующую формам восточно-христианского культа. В то же время новгородцы и псковичи использовали некоторые конструктивные приемы и декоративные мотивы западного происхождения, но они не переносили их механически на фасады зданий, а перерабатывали сообразно с общим характером своей архитектуры.
Так, для украшения апсид своих храмов новгородские зодчие второй половины XIV века пользовались мотивами романской архитектуры XI—XII веков, а не современной им готики, понимая, насколько романские формы ближе к их массивным и статичным зданиям.
В целом, архитектуре Новгорода и Пскова был чужд узкий национализм, стремление обособиться от архитектуры других стран. Создавая свои постройки, отвечающие тем утилитарным и художественным требованиям, которые выдвигала перед ними непрерывно изменяющаяся жизнь их городов, они в качестве вспомогательного средства для решения этих задач пользовались и некоторыми композиционными и конструктивными приемами и художественными формами зарубежной архитектуры, выбирая из них наиболее подходящие для данных целей и видоизменяя их в соответствии со своими взглядами на архитектуру.
Похожие статьи
Часть 1
Технологии и материалы
Сейчас на главной
«Большой Город» подводит итоги 2024 года: в массовой культуре, искусстве, музыке, гастрономии. В архитектурной среде он запомнится не только отдельными зданиями и событиями, но и новыми взглядами на то, как живут и меняются наши города. Подводя итоги уходящего года, «Большой Город» поговорил с архитекторами ведущих российских бюро о том, что стало главным в 2024-м и что интересного нам обещает следующий год.
Псков: тяжелая судьба генплана и интуиционная реставрация.
Рассказ о том, как при восстановлении Пскова столкнулось три градостроительные концепции от разных авторов, кто кого съел и почему город теперь так выглядит. Получается, Псков теперь – фентези.
Рассказ о том, как при восстановлении Пскова столкнулось три градостроительные концепции от разных авторов, кто кого съел и почему город теперь так выглядит. Получается, Псков теперь – фентези.
Обозреватель Павел Зельдович поговорил с теми, кто формировал современный облик Остоженки. А фотограф Михаил Розанов любезно предоставил «Снобу» свои снимки. Кроме того, в материале использованы фото старой Остоженки Бориса Томбака и одного из главных архитекторов проекта Андрея Гнездилова.
