Проект International №21

информация:

• страница издания на Архи.ру:

  Проект International

Пi21 посвящен двум сюжетам, наиболее широко освещавшимся международными профессиональными СМИ в прошлом году, – олимпийской реконструкции Пекина и кураторскому проекту Аарона Бецки на Архитектурной выставке в рамках XI Венецианской биеннале. Оба события можно рассматривать как свидетельства продолжающегося дрейфа современной архитектуры в сторону театральности, «гламура» и  едийно-виртуального способа существования. Несколько критических соображений на эту тему будет высказано во вступлении к текстовому разделу1. Здесь же хотелось бы обратиться к предопределенной композицией номера теме «Восток–Запад» и поговорить об интригующем союзе европейского «либерального» авангарда с китайским «авторитарным» государственным проектом, а также о том довольно неожиданном ракурсе, в котором предстала
европейская «стархитектура», выступившая в одной из центральных ролей на подмостках пекинской Олимпиады.
 
Происходящие в Китае урбанизационные процессы завораживают не только своими масштабами, но и невероятной концентрацией сил и интеллекта в сфере архитектуры и планирования. На этом фоне положение дел в российском градостроительстве выглядит как полный развал и беспомощность. В какой-то мере этот контраст можно объяснить несовпадением фаз урбанизационного скачка – в России среднеевропейский уровень урбанизации достигнут примерно два десятилетия назад, и вопрос теперь стоит в основном об улучшении качества существующих городов; в Китае порог 50-процентной урбанизации еще не пройден, и сохраняющийся разрыв в уровне жизни больших групп населения действует одновременно и как фактор риска (возможной политической дестабилизации2), и как мотор ускоренного массового строительства. В российских СМИ и общественных дискуссиях при этом то и дело слышатся реплики, в которых звучит едва ли не суеверный страх перед растущей мощью Китая, его поразительными успехами в развитии экономики и технологической модернизации. Хотя вместо таких опасений нам скорее следовало бы восхищаться и вдохновляться той степенью трудолюбия и самоотверженности, которую продемонстрировали наши юго-восточные соседи, сумев в кратчайшие исторические сроки превратить аграрную и наполовину колонизированную страну в одну из веду-
щих экономик мира. К сожалению, далеко не все отдают себе отчет в том, сколь родственными в культурном смысле сделала Россию и Китай социалистическая урбанизация, основанная на принципе коллективизма, и сколь многому мы могли бы научиться на современном китайском опыте.

Беспрецедентный размах и динамизм современного китайского градостроительства требует решения беспрецедентных по сложности проблем, – этим обстоятельством вполне можно объяснить сдержанный и серьезный тон статьи Хань Линь Фея, которой открывается раздел об олимпийском Пекине. Постройкам европейских звезд, представленным на следующих страницах, в этом вступительном тексте отведено всего несколько предложений, в которых они комментируются как «выдающиеся», «заслуживающие внимания» и «примечательные». Здесь, однако, нет и намека на то, что эти постройки являются в каком-то смысле революционными, переворачивающими представления о целях и направлении развития архитектурного
проектирования.

В России восприятие архитектурного авангарда последней «деконструктивистсконелинейной» волны настолько прочно связано с идеей политической либерализации, что возведение в Пекине огромных зданий по проектам ОМА и Herzog & De Meuron у российского наблюдателя неизбежно вызывает ощущение какого-то труднообъяснимого парадокса или даже скрытого подвоха. Как может страна, в которой конституцией по прежнему закреплена монопольная власть Коммунистической партии, предъявлять международному сообществу в качестве символа своих достижений архитектуру со столь эксцентричным, идиосинкразическим и даже эпатажным характером? На первый взгляд это кажется таким же «противоестественным» событием,
каким, к примеру, мог бы стать концерт Sex Pistols на Красной площади в разгар брежневского застоя. Не является ли эта олимпийская архитектура некой удобной ширмой, призванной показать Западному миру то, что он хотел бы увидеть, вместо попытки найти адекватное выражение для современного этапа развития китайской культуры со всеми ее уникальными историческими особенностями? Не превращается ли приземлившаяся в Китае «спектакулярная» архитектура европейцев в двойной спектакль, в симулякр симулякра?

Представляется, однако, что ставить вопрос таким образом значило бы недооценивать сегодняшний культурный статус Китая на мировой арене и несколько переоценивать культурную самостоятельность Европы/США, – на том лишь основании, что Россия все еще намного охотнее впитывает
культурные влияния с Запада, чем с Востока. Если в технологическом отношении у Запада, возможно, и сохраняется пока какое-то минимальное преимущество (сильно подорванное, впрочем, японскими технологическими чудесами), то в смысле культурно-философском у Востока сегодня есть все основания считать себя скорее догоняемым, чем догоняющим.

Подтверждений этому имеется множество – включая, например, последние тенденции в европейской теоретической физике. Что же касается, собственно, сферы художественного авангарда, то здесь Китай вполне может считать себя обогнавшим Европу на добрую тысячу лет – то есть примерно настолько, насколько Пекин по возрасту старше Лондона. В частности, художественное и поэтическое творчество в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, которое европейские авангардисты начали практиковать где-то с середины XVIII века, в Китае стало легитимной и востребованной областью
художественной культуры образованных классов уже в эпоху Тан (VII–VIII вв.), а в принципе этот метод работы через линию непрерывной преемственности восходит здесь к шаманским ритуалам времен позднего неолита. Более того, возникшая в русле этих практик каллиграфия стиля «куанцао», в которой произведение становится чем-то средним между фигуративным изображением, конвенциональным знаком и абстрактным экспрессивным жестом, вообще не имеет пока развитого аналога в европейском культурном ареале. Широко известно, кроме того, что творческие концепции многих ключевых фигур европейского авангарда, в том числе, например, Ван Гога, Матисса, Клее и Кейджа, сформировались в значительной мере под влиянием искусства и философии Юго-Восточной Азии. Так что в глазах образованного китайца «фантастические» эскапады западной авангардной архитектуры на улицах современного Пекина вполне могут выглядеть как возвращение в Китай отражений его же собственной древней традиции – или, точнее, определенной ее составляющей, связанной в первую очередь с даосским и буддийским мистицизмом. Впрочем, стоит ли вообще вести все эти мелочные расчеты и споры за историческое первенство, если в Китае (в отличие от постперестроечной России) все еще официально жива вера в победу коммунистического строя в планетарном масштабе и грядущее объединение всего человечества на принципах бескорыстной взаимопомощи? Сами китайцы называют свою страну Чжунго – «срединное государство». При сохранении нынешних культурноэкономических тенденций отношение к КНР как к «центру мира» в XXI веке имеет шанс распространиться не только по всей Азии, но и среди обитателей остальных четырех континентов.

Сергей Ситар