Проект Россия №49

На территории подмосковного курорта «Пирогово» архитектор Николай Лызлов строит конюшню из огромных бревен. Но не рубленую избу, а гигантский периптер – нечто храмоподобное и неоклассическое. Исторические аллюзии вполне прозрачны. Это отечественные манежи и экзерциргаузы XVIII–XIX веков. Но если формальные предпочтения Кваренги, Росси или Бетанкура, несмотря на индивидуальность этих мастеров, все-таки укладываются в рамки доминировавших в соответствующие эпохи стилей, то эстетика Лызлова – результат личного целенаправленного выбора. В городе тот последовательно придерживается языка неомодернизма, в «Пирогове» же создает ордерную, историзирующую архитектуру. Благодаря такому повороту конюшня Лызлова обретает силу критического высказывания, вступая в полемическую перекличку с другим «парфеноном» наших дней – проектом Рикардо Бофилла, победившим в конкурсе на президентский конгресс-центр в Стрельне (см. ПР46). Если работу Бофилла отличает половинчатость и недоговоренность, созвучная раздвоенности российской власти, как бы зависшей между авторитаризмом и демократией, между Западом и Востоком, то Лызлов проговаривает свою «фразу» до конца. В его здании ощущается чистая возвышенность, свойственная утопической мечте об идеальном порядке – мечте, которая отсылает не столько к Кваренги с Бетанкуром, сколько к Джонатану Свифту с его королевством рассудительнейших гуингмов. В этом смысле конюшня Лызлова является ответом Юрию Григоряну, который, напомним, в предыдущем номере ПР призвал своих коллег к более критичному отношению к действительности. Это отношение, согласно Григоряну, необходимо архитекторам для того, чтобы из обслуги превратиться в движущую силу «пространственного производства». Призыв Григоряна – не что иное, как претензия на власть. Архитекторы (у нас сравнительно недавно, на Западе – сравнительно давно) уже добились права иметь свой собственный, неповторимый почерк. Достижение немалое и ясно отражающее демократизацию отношений между заказчиком и проектировщиком. Заметим, что в «развитых демократиях» при исполнении крупных публичных проектов заказчик сделался безличной, коллективной инстанцией, все более оттеняющей архитекторское «я». Это, конечно, не означает, что проект не рискует быть «заговоренным» в процессе дебатов или же существенно измененным по ходу многоступенчатых согласований. Однако это означает право на предъявление собственной позиции и гарантию внимательного отношения к ней. Иными словами, архитектор получает возможность подчинить заинтересованные стороны своей воле, а значит – осуществить свою власть. И от этого умения во многом зависит конечный результат. Несмотря на то, что данный вывод вытекает из механики взаимодействия сдержек и противовесов, обеспечивающей баланс интересов в «развитых демократиях», он вполне применим и у нас. Тем более что расцвет того или иного искусства в России зачастую связан с открытой волей художников к власти. Будь то поэзия, начиная с державинского «Лебедя», или же русский авангард.
Алексей Муратов, главный редактор