Гибель дома-машины

Благотворительность под видом рекламной акции.

На прошлой неделе известный швейцарский дизайнер Ханнес Ветгштайн устроил презентацию своих работ в доме Наркомфина. Привезла Веттштайна российская фирма "WK-интерьер", спонсировала акцию итальянская фирма Cassina, а устроителем выступила инициативная группа по спасению дома Наркомфина (четыре архитектора - Максим Куренной, Петр Захаров, Елена Гонсалес и Барт Голдхоорн,- которых поддержала Москомархитектура и Управление охраны памятников). Приглашенным, в основном архитекторам, показывали вещи Веттштайна - изысканный минималистский дизайн - часы, светильники, мебель, интерьеры. Приглашенные на все это не очень смотрели, потому что рекламой этих вещей забиты все архитектурные журналы. Они смотрели на дом. Что в принципе предполагалось и самим Веттштайном, и устроителями. Под видом рекламной акции они решили в очередной раз привлечь внимание к бедственному положению дома. Даже чуть-чуть вывести его из этого положения. На деньги Cassina была починена проводка, расчищен от мусора и отремонтирован входной вестибюль, сделаны новые двери. Но главным зрелищем было бедствие. Стены из камышита (рабоче-крестьянский кирпич 20-х, где рабочее начало олицетворяет бетон, а крестьянское - обмазанный им камыш), которые выкрошились и в которых живут блохи и тараканы. Роскошный солярий на крыше, на котором выросли деревья. Вилла бывшего наркома финансов Николая Милютина на той же крыше, превратившаяся в руины. Все это взывало о помощи и грозило развалиться прямо сейчас. Лишь люди, давно пытающиеся спасти дом Гинзбурга, знали, что прямо сейчас не развалится, потому что разваливается так уже не одно десятилетие.
Массовая борьба с домашним хозяйством Трудно сказать, памятником чего является этот дом. Его значение в истории архитектуры парадоксально и неожиданно. Дом Наркомфина был построен в 1928-1930 годах. Это был период нестандартных взглядов на жилье. Ленин лично поставил задачу борьбы с домашним хозяйством. "Настоящий коммунизм начнется только там и тогда, где и когда начнется массовая борьба (руководимая владеющим государственной властью пролетариатом) против этого мелкого домашнего хозяйства или, вернее, массовая перестройка его в крупное социалистическое хозяйство". Имелось в виду, что вместо кухни будет фабрика-кухня, вместо детской - детский сад, вместо ванны - "термы пролетарского района" и т. д. Практическое воплощение эти идеи получили не столько в новом строительстве (тут мало чего строили), сколько в практике переселения победившего трудового народа в квартиры кровопийц, причем на место одного кровопийцы селили по двадцать трудовых семей. Однако пока народ осваивал первые навыки коммуналок, архитекторы тоже не дремали, а разрабатывая новые формы жилья. В идеале дом-коммуна выглядел следующим образом. Жители делились по половозрастным группам. Отдельно юноши, отдельно девушки, отдельно мужчины, отдельно женщины, отдельно старики и отдельно старухи. Живут в комнатах по шесть особей. Предусмотрены комнаты для спаривания, после которого женщина отправляется в подгруппу беременных, а мужчина - где раньше жил. Дети, понятное дело, изолируются. Едят сообща, моются тоже и вообще все делают вместе. Такой проект представил в 1927 году архитектор Николай Кузьмин, и в целом архитекторы приняли его доброжелательно. В реальности, однако, трудно было найти заказчика под такую идею. Моисею Гинзбургу в 1928 году удалось приблизиться к идеалу благодаря совершенно неожиданному заказчику. Нарком финансов Николай Милютин в 1908 году был студентом архитектурного факультета в Петербурге. Потом его захватила революционная борьба, ему было не до того. Но он чувствовал большую причастность к архитектурным делам, чем другие наркомы, а положение министра финансов открывало перед ним финансовые возможности. Кроме того, Гинзбург спроектировал на крыше дома совершенно не обобществленную виллу, чем в должной мере учел советские реалии и личные пожелания наркома. На нижних этажах все обобществлено, наверху нарком в индивидуальной вилле - все правильно. Впрочем, и на ниве обобществления удалось лишь приблизиться к идеалу. В доме были трехкомнатные квартиры, где жили архаические большие семьи, и им делали даже кухни с ванными. В верхних этажах, где квартиры были однокомнатными, вместо кухни был кухонный элемент - шкаф с плитой, рядом с которым стоял ванный элемент - душ, на момент использования закрывавшийся шторкой. На последнем этаже, где жили приближенные к наркому одинокие молодые сотрудники, предполагалось по одному кухонному и ванному элементу на две квартиры. Зато к жилому корпусу примыкал общественный, где Гинзбург предусмотрел большую столовую для жильцов и множество общественных помещений. Замыслы были грандиозны, но специфика советской жизни, особенно среди сотрудников центральных наркоматов, предполагала естественную выработку жизненной стратегии под названием "надо реже встречаться". Вот сидел ты с товарищем вместе в общественной столовой, а завтра его взяли, и что? Так что первое время жильцы предпочитали брать еду из столовой в свою жилячейку (как назывались квартиры), а потом большинство перешло на самостоятельное приготовление пищи на своем кухонном элементе. Общественная зона заглохла, там посадили контору. Совместное загорание на крыше, где Гинзбург предусмотрел солярий, тоже как-то не прижилось, что и естественно ввиду проживания там наркома. А уж после того, как его сняли, бегать на чердак к опальному наркому и вовсе стало как-то неловко. Но эти русские реалии уже не попали в архитектурные журналы. Западные архитекторы увидели этот дом в чистом виде, и для них, как ни удивительно, он стал откровением.

Наше обобществление и их быт.

Влияние социальных революций на жилье позитивно повсюду, кроме тех мест, где они произошли. Возьмем самую заурядную вещь - многоквартирный жилой дом. Как выясняется, до Великой французской революции его не было. Под одной крышей могли жить или братья по крови - члены одной семьи (вместе с чадами и домочадцами, которых могло быть много), или братья по духу- монахи. И только когда Французская революция провозгласила, что вообще все люди - братья, оказалось, что под одной крышей может жить кто угодно. Точно так же произошло и с нашей революцией. Обобществляя быт и стремясь к утопии, Гинзбург придумал множество новых изобретений в жилье, которые стали общепринятой мировой практикой. Квартира в XIX веке всегда имела черную и парадную лестницы. Это просто - дома проектировались исходя из того, что жизнь без слуг невозможна, а как же пускать слуг в парадный вход? Но сегодня весь мир живет без слуг, и принцип одной лестницы стал общепринятым. Больше того, Гинзбург придумал всего две лестницы на весь дом. Тем самым удалось сэкономить тьму места на лестничных площадках. Вдоль всего дома он пустил широкие коридоры-галереи, через которые можно попасть во все квартиры. В России сегодня это запрещено по пожарным нормам, однако в Голландии именно эта система стала типовой для строительства жилых домов. В квартире Гинзбург придумал разновысотные помещения - спальня в два раза ниже гостиной. В некоторых квартирах спальня оказывается на балконе, раскрывающемся в гостиную, в некоторых - в нише. За счет этих пониженных помещений удалось выкроить место на коридоры, что давало фантастическую экономию площади (у Гинзбурга вообще получилось по одному коридору на два этажа). Сегодня разница высот в интерьере, выход из низкой спальни в высокую гостиную стал общепринятой нормой модного западного интерьера. А по соотношению жилой и нежилой площади дом Наркомфина остается едва ли превзойденным образцом. Гинзбург поднял дом на колонны, чтобы жители первого этажа не проигрывали по сравнению с остальными. Это тоже была революция. Дома XIX века строились в центре города, первые этажи занимали магазины, а что делать с жилой застройкой на окраинах, никто не знал. Правда, в 30-егоды эти колонны Гинзбурга заложили стенами и устроили первый этаж - но это специфика российских условий. А вскоре после того, как дом Гинзбурга был построен, в Москву приехал великий Ле Корбюзье. Увидел этот дом, вернулся во Францию, видимо, долго думал, переживал и лет тридцать спустя выстроил Марсельскую жилую единицу с такими же колоннами вместо первого этажа, квартирами в двух уровнях, галереями-коридорами и так далее. И окончательно утвердился в звании отца архитектуры XX века. Даже кухонный элемент вместо кухни и ванный элемент вместо ванной стали обычной практикой недорогих квартир-студий на Западе. Что уж говорить о вилле наркома Милютина! Так называемый пентхаус - вилла на крыше - стал самым модным типом дорогого жилища в европейских столицах только в последние десятилетия. Дом в 20-е годы назывался машиной для жилья. Если бы не только назывался, но и строился, как машина, если бы Гинзбург, подобно инженеру, патентовал все перечисленные узлы своего "автомобиля" - он бы, наверное, стал самым богатым изобретателем в мире. Но он был не просто изобретателем, а еще и очень хорошим архитектором. Его дом оказался на удивление красив. Это не так просто, как кажется на первый взгляд, - ну представьте себе: малометражные квартиры, коридоры, бешено тесная компоновка... Однако Гинзбург доказал, что современная архитектура может быть не только революционной, но и просто красивой.

Спасатели

В попытке спасти дореволюционное наследие искусствоведы преуспели настолько, что даже перестарались, и теперь власти уверенно придерживаются той точки зрения, что хорошей архитектурой может быть только старая архитектура. Советскую никому в голову не приходит реставрировать. Кроме иностранцев. Ханнес Веттштайн - не первый швейцарец, которому пришло в голову за нее побороться. В 1992 году в Москву приехал профессор женевской архитектурной школы Жан-Клод Люди. Он так ужаснулся видом дома Наркомфина, что твердо решил его спасти. И он удивительно многого достиг. Он связался с потомками архитектора Гинзбурга- сыном Владимиром и внуком Алексеем. Они также мечтали привести замечательный дом в порядок и даже составили проект его реконструкции. Жан-Клод Люди начал обходить начальников и известных людей. Из начальников ему никто не отказал. Специальную бумагу подписал даже Михаил Горбачев. Затем Люди привез в Москву целую команду своих студентов и произвел полное исследование дома - состояния конструкций, коммуникаций, обмеры. Главный итог обмеров и зондажей заключался в том, что несущие конструкции дома на удивление прочны. Специальными машинами, разработанными в Швейцарии для проверки бетона, был проведен анализ прочности, и власти лишились надежды, что дом скоро рассыплется сам, найдя таким образом устраивающее всех решение своей трудной судьбы. Эту довольно дорогостоящую работу Люди провел на швейцарские деньги. Но когда вместе со всеми бумагами и результатами исследований он пришел в московскую мэрию, ему предложили вложить в проект несколько миллионов долларов, чтобы доказать серьезность своих намерений, а когда он начал объяснять про подписку среди иностранных архитекторов, про благотворительные фонды, с ним перестали разговаривать. Дом выставили на тендер, в котором участвовали две фирмы - одна отказалась, а вторая, под именем TARAS, выиграла. Сегодня все они пропали. Мало того что после кризиса пропала фирма TARAS со стопроцентным американским капиталом. Трагически пропал и сын Гинзбурга Владимир. Просто вышел из дому, и больше никто и никогда его не видел. От всей той работы остался проект реконструкции, получивший в 1998 году премию на всероссийском конкурсе "Зодчество" - и все. Теперь остается ждать, пока приедет новый швейцарец. Упомянутая инициативная группа уже не ставит своей целью реконструировать дом. Она собирается встречать интересующихся его судьбой иностранцев и складывать в 11-й ячейке все результаты их деятельности на благо дома. Чтобы по крайней мере не терялись обмеры. Музей конструктивизма из дома Наркомфина сделать пока не удается. Но можно сделать музей попыток иностранцев этот дом спасти. Туда, как в соседние зоопарк и планетарий, будут водить российских граждан разного общественного положения, и они там смогут узнать много интересного про зарубежных чудаков.