Притцкер 2009. Память как искусство

Чтобы почувствовать удивительную энергетику зданий Петера Цумтора, не нужно непременно быть архитектором, критиком, философом. Однако, если мы хотим понять, как такая архитектура рождается, нужно обязательно представить себе три вещи.
Первая - это небольшая мебельная мастерская в Базеле, такая, какой ее описывает Петер Цумтор в очерке In der Lehre /  В учении, посвященном отцу как первому учителю и годам работы с ним (1958-1962). Жесткая дисциплина, напряжение, контакт с материалом и инструментом... Внезапное вдохновение в глазах отца: решение найдено! Небольшая вещь выходит из рук, став тем, чем должна была стать.
Второе: представим себе молодого человека, поступившего после окончания школы ремесел в Базеле и курса Института Пратта в Нью-Йорке на работу в Отдел охраны памятников швейцарского кантона Граубюнден. Десять лет (1967-1978) под знаком памяти, уважения к истории, анализа и защиты того, что передано нам ушедшими поколениями, и одновременно - всматривания в окружающую действительность, вопрошания, постоянной оценки неизбежно возникающего нового во взаимосвязи с уже существующим.
И, наконец, третье, что нужно представить себе: альпийское плато, огромной чашей открытое небу, пронизанное рассеянным светом, таким мощным и плотным, что он кажется каким-то невиданным строительным материалом. Суровые серые скалы и прозрачную воду. Следы древних римлян и первых христиан, странствующих иконописцев средневековья - многочисленное, дивное наследие ушедших эпох. Место, где не только высокогорные деревни, сами ущелья и железные дороги охраняет UNESCO. Эта сказка, которую страшно потревожить - кантон Граубюнден в восточной Швейцарии с центром в городе Кур, в пригороде которого, Хальденштайне, с 1979 года начнет работать бюро Цумтора.

Вещь и материал, место, память и время соединятся в единую ткань в архитектуре швейцарского архитектора. Постройки Цумтора обладают своеобразным внутренним напряжением, достигающим нас откуда-то из вакуума, тишины, удивляющим и вызывающим в первый момент иногда любопытство, восторг, иногда неприятие, но всегда - небезразличие. Какие представления и какая философия могли заставить зодчего поставить в открытом поле чужеродный объем капеллы брата Клауса, стремительно обросший эпитетами вроде «силосной башни»? Или это провокация к раздумьям? Что могло заставить архитектора, посвятившего десятилетие делу охраны памятников, так свободно, на первый взгляд, распорядиться судьбой исторического наследия при сооружении музея «Колумба» в Кельне? Или отказать нам в виде на прекрасное Боденское озеро, к которому обращено все, кроме замкнутого матового куба Кунстхауса в Брегенце? Снова провокация? Однако, решительность и вкрадчивая ясность профессионального хода заставляют предположить, что все не так просто.

В поисках ответов невольно сосредотачиваешься на окружающей ситуации, и она начинает постепенно открывать свои самые сокровенные стороны. Этот процесс познавания пространства, спокойной ориентации, осознания себя в нем приносит умиротворение, какую-то первобытную уверенность: есть мир, и есть я в нем.
Именно этот процесс как одно из самых естественных состояний человеческого существа интересует Петера Цумтора: «Проектируя, я пытаюсь использовать пространственно-ассоциативную силу мышления. Запас личного и коллективного опыта обитания, опыта пребывания в местах и пространствах, который мы храним в нашем теле, я рассматриваю как питательную среду и исходный пункт для моей работы»,- пишет он в небольшой статье Leichtigkeit und Schmerz / Легкость и боль. Инструментом решения задачи, которая составляет суть архитектурной профессии – организации связи «существующее пространство - новое пространство с заданной функцией» - становится человеческая память. Подобно удивительному цементирующему веществу она превращает здания Цумтора в цельные, монолитные острова наших знаний о мире, о себе, о нашей истории, вступая на которые мы  радуемся, снова найдя с ними связь. Следуя своим наблюдениям за строением памяти, нашедшим свое выражение в логически ясных, искренних, проникновенных текстах (сборник докладов и лекций за 1988-2004 гг. Architektur Denken / Мыслить архитектуру, доклад Atmosphaeren / Атмосферы, 2003-2006 гг., тексты, сопровождающие отдельные объекты), архитектор реализует в своих постройках ее свойство оперировать материальными составляющими на самых разных уровнях и молниеносно собирать из них чувственный образ, среду. Какими бы ни были эти составляющие - физические ощущения, наши представления о природных стихиях, о материалах и их свойствах, о способах создания структур, пространств и о целях, с которыми эти пространства создавались, - тщательно отобранные и сплоченные в контексте данного места и данного назначения, они начинают интенсивно взаимодействовать, вызывая к жизни новое, поэтическое качество. Очевидно, что для срабатывания такого механизма восприятия важно не допустить отвлечения зрителя; идеально прорисованные, чистые объемы, либо однозначная пространственная организация направляют все внимание на сам характер поверхностей, пустот и конструкций, давая возможность сознанию самостоятельно «считать» образ.

Так работают, например, стены и пол Термального комплекса в Вальсе (Граубюнден, 1983-1996 гг.): их строгая геометрия со специально разработанной системой каменной кладки выявляет состояние «слоистый камень на срезе», как если бы в огромном слоистом каменном массиве были выбраны, выдолблены правильной формы пустоты и емкости. И этот массив в нашем восприятии тождественен окружающим нас горным массивам, так как у них один материал – вальсский кварцит.

В павильоне «Звучащее тело Швейцарии» на Экспо-2000 в Ганновере (Германия, 2000 г., разобран) высокий лабиринт из огромного количества бруса швейцарской сосны дает прочувствовать этот материал, его звонкую напряженность, акустические возможности (павильон предполагал проведение музыкальных программ); жесткость же планировки этого лабиринта на секунду заставляет подумать о внутренности хорошо настроенного инструмента...

Говоря о практической стороне проектирования, Цумтор отмечает, что момент изобретательства, который в принципе является неотъемлемой частью архитектурной профессии, оказывается неизбежным, если стремиться максимально приблизиться к тому собирательному образу, который появляется в сознании архитектора в процессе работы над конкретным заданием. Поскольку именно «тело здания», то, как оно «сделано», собрано, и является его конечным образом. Конструктивные находки присутствуют в каждой его работе, и именно настаивание на этих находках чаще всего ведет к удорожанию проекта, именно здесь возникает это слово – компромисс... Можно спорить, всегда ли ему удается достичь той целостности, которую мы видим, например, в памятниках деревянного зодчества, древних храмах. Но остается фактом, что эти находки все же реализуются усилием воли архитектора и приводят не только к усилению связи конструкция-функция-образ, но и к усилению нашего восприятия какого-либо одного, очень важного для данной функции состояния или явления. Здание Кунстхауса (выставочного зала) в Брегенце (Австрия, 1989-1997 гг.), по сути, является большим рассеивателем света (который особенно силен в этом приозерном городе), направленным внутрь, чего и требует музейная функция. Конструкция открыто показывает сами «фильтры»: листы травленого стекла, с их открытыми кантами и не тронутой сверлением поверхностью, установленные лишь в стальные держатели, подобно тому, как это могло бы быть в небольшом приборе. Но помимо комфортного созерцания искусства мы получаем еще один подарок: сам свет как явление завораживает нас в помещениях музея. И мы продолжаем его чувствовать, выйдя на улицу.

Второй пример: капелла Брата Клауса в Вахендорфе (Германия, 1999-2007 гг.). Здание уникальное, поскольку не только конструкция, сам способ ее возведения (бетонирование с дальнейшим удалением внутренней шалашеподобной опалубки путем прокаливания на медленном огне) работает на образ и на функцию: образовавшееся внутри черное пространство с отверстием в небо становится своего рода «Пантеоном для одного», пронизывающим трагическим просветлением отшельничества. И здесь мы чувствуем мрак, опять же, как явление нашего мира.

Сама функция здания, то, ради чего оно построено, смыкаясь с очень базовым, естественным для нашей общей памяти явлением, переживается как феномен... Именно поэтому здания Цумтора всегда так захватывают, становятся эмоциональным приключением, открытием. Чтобы потом, чуть позже, стать одним из наших самых волнующих воспоминаний.

У Петера Цумтора, как, наверное, и у других его коллег, есть своего рода эстетический идеал, красной линией проходящий через все его тексты. Он называет его прекрасное молчание, или иногда само собой разумеющееся бытие, присутствие. Это состояние, когда объект, вобрав в себя все необходимые элементы, начинает просто быть, как бы замирая, молча стоя на своем месте, отдавая нам всю сложность вложенного в него труда и мысли. Он ловит себя на таком впечатлении, созерцая архитектуру прошлого и вопрошая себя: достижимо ли это? и если да, то как?
   Как не изменить этому идеалу? Не принципу или фирменному стилю, а этой красоте? Самой сути профессии? Наверняка не он один, а очень многие архитекторы с тревогой задают себе эти вопросы, чувствуя, что рукотворная архитектура ускользает, а архитектура технологий, набирая обороты и совершенствуя визуальное качество, теряет качество человеческое, все больше отдаляясь от нас. Еще больше тревоги вызывает сегодняшняя система, в которой приходится строить архитекторам самых разных стран, и в которой все более трудным кажется строить так, как это делали зодчие – совсем недавнего – прошлого, а самое главное, ответственно оценивать не только сам характер будущего здания, но его роль и нужность в данном конкретном месте. Но только ли в системе дело?

В докладе Eine Anschauung der Dinge / Созерцание вещей, написанном Цумтором в 1988 г., есть такие слова:   «Наше переломное время не предполагает широких жестов. Мы еще делим друг с другом те немногие общие ценности, на которых можно что-то построить. Поэтому я стою за архитектуру здравого смысла, которая исходит из того, что мы все еще знаем, понимаем и можем почувствовать. Я рассматриваю построенный нами мир точно и пытаюсь своими постройками усилить то, что мне кажется ценным, скорректировать то, что беспокоит, и создать то, чего нам не хватает.»  И далее: «Я верю, что архитектура сегодня должна осознать свои исконные задачи и возможности. Архитектура – не средство или символ для вещей, которые не принадлежат к ее сути. В обществе, где торжествует несущественное, архитектура в своей области может оказать противодействие изнашиванию форм и значений и говорить на своем собственном языке.»

И эта вера, а в первую очередь, здания, построенные архитектором, дают надежду, что, какими бы изощренными ни стали технологии, мир вокруг нас не станет менее прекрасным, человек с его историей, потребностями и чувствами – менее важным, а тщательно сделанная работа – менее ценной. Надо лишь помнить о смысле этой красивой профессии – «зодчий».