Архитектура должна пылать! Беседа с Аароном Бецки

Быстротечность же нашего времени лишь усложняет эту извечную миссию. Одной функциональностью этого не достичь, поэтому и не удивительно, что архитектура бывает символической, идеологической и даже дискуссионной. Возможно, влияние современности на формирование матери всех искусств сильно преувеличено? Нисколько! Способность архитектуры постоянно искать и находить новые пути выражения ведет к непрерывному ее развитию во многих, ранее не исследуемых направлениях и формах.
В 1968 году под влиянием волны массовых политических волнений архитекторы из венского офиса “Куп Химмельблау” водрузили под самую крышу одного из городских дворов самодельную конструкцию, напоминающую крыло. Демонстративный поджог завернутого в полотнище крыла анонсировал недвусмысленное заявление: архитектура должна пылать! Более тридцати лет спустя, известный голландский архитектурный критик Аарон Бецки вынес эту гротескную фразу в заголовок своей книги-манифеста.
Книга Бецки изобилует призывами: “Во всех смыслах архитектура должна пылать… Она не имеет права быть застывшей музыкой… Архитектура должна быть очагом, вокруг которого бы мы собирались и рассказывали истории, сплетающие нас в общество”. Бецки черпает особое вдохновение в зданиях, которые находятся на стадии строительства, когда обозримыми оказываются невидимые обычно исторические слои. Он уверен, что и по окончании строительства здания должны оставаться откровенными и не маскировать свою сущность за искажающими действительность фасадами.  
В одной из своих статей Бецки утверждает, что в условиях современного общества больше недостаточно просто выстраивать элегантные композиции на фасадах или в планах и решать лишь пластические и скульптурные задачи. “Ко всему этому мы должны стремиться и сегодня”, говорит Бецки, “но мы должны делать это в условиях существующего урбанистического хаоса, глобализации, а также повсеместного использования сотовых телефонов и Интернета. Строительство обособленных сооружений больше недостаточно. Мы не можем игнорировать происходящее вокруг – это знаки и символы, которые постоянно питают нас новой информацией с повсеместно окружающих нас плоских дисплеев”. Другими словами, современный человек находится сегодня совершенно в иной реальности и поэтому необходимо искать новые формы, функции и пространственные решения для новых взаимоотношений с современной средой.     
Бецки родился в провинциальном городке в Монтане в семье университетских профессоров русского происхождения. Когда Аарону было четыре года, родители переехали в Голландию. Он вернулся в Америку  лишь после смерти родителей, по окончании средней школы. Получив архитектурное образование в Йельском университете, Бецки стажировался в офисе Фрэнка Гери в Лос-Анджелесе. Однако увлечение теорией и критикой заставили его отложить архитектурное проектирование на неопределенное время.
  Помимо манифеста “Архитектура должна пылать” он написал десяток книг. Среди них монографии о творчестве Даниэля Либескинда и Захи Хадид, а также “Нарушенная идиллия: Архитектура и фрагментация модернизма” и “Строительство секса: Мужчины, женщины, архитектура и строительство сексуальности”. До 2001 года Бецки в течение шести лет был главным куратором отдела архитектуры и дизайна сан-францисского Музея современного искусства, а последние годы возглавляет Институт голландских архитекторов в Роттердаме, один из крупнейших мировых центов пропаганды современной архитектуры.    
 Наша встреча с Бецки состоялась в недавно трансформированном музее Современного искусства в Нью-Йорке. После прогулки по залам музея мы отправились в ближайшее кафе Starbucks, одно из излюбленных мест тех, кто много путешествует по миру и видит в них оазисы стабильности и предсказуемости во всеобщем хаосе современных мегаполисов. Итак, что же известный критик думает о здании музея, реконструированного в 2004 году по проекту японского архитектора Йошио Танигучи? 
 Аарон Бецки: Я думаю, что самое подходящее определение для нового здания МоМА это – потрясающе! Оно потрясает вас своими размерами, искушенностью и грандиозностью пространства. Но я бы не назвал это здание инновационным. Мне кажется новое здание МоМА, это очень эффективная машина, способствующая встрече людей, чем художественные музеи и являются. Интерьер музея насыщен великолепными эффектами. Однако снаружи архитектор упустил возможность показать абстрактно и утонченно мир небоскребов вокруг. Мне кажется, фасад слишком плоским и скучным.
 – Музей Танигучи – это пример модернистской архитектуры. Уместен ли вообще модернизм сегодня? 
А.Б.: Да, конечно, модернизм уместен, если вы понимаете под этим понятием попытку олицетворять процессы модернизации, которые не прекращают трансформировать наш мир. Это все еще является стержнем любого искусства и архитектуры – вера в то, что мы способны олицетворять окружающий нас мир, а не прятаться от него. Как раз на эту тему я пишу свою новую книгу. Она будет называться “Модернизм” и расскажет о его истории и развитии по сегодняшний день. Конечно же, врожденной проблемой модернизма является то, что в своей попытке олицетворять современность он непременно оказывается позади и поэтому всегда отдает консерватизмом. Поэтому для такого музея как МоМА, который, давайте скажем откровенно, – консервативный институт, это вполне уместно.
– В вашей книге “Архитектура должна пылать” вы утверждаете, что архитектура должна будоражить наши чувства и взрывать наше равнодушие ко всему окружающему. Можно ли такое сказать о новом здании МоМА? 
 А.Б.: Конечно же, нет! Хотел ли бы я, чтобы МоМА было именно таким зданием? Да, наверное. Но, учитывая, репутацию и историю музея, наверное, было бы почти невозможно облачить МоМА в по-настоящему радикальную архитектуру. Новое здание не дико захватывающее, но оно аккуратно отражает свое назначение и это хороший результат для любой архитектуры. Конечно же, мы все мечтаем, чтобы модернизм был не только консервативным, но и преобразовывающим. Но МоМА не является таким уже давно, поэтому и архитектура музея не стремится быть таковой. Подобную архитектуру нужно искать в других местах.
 – В этой же книге вы призываете “…мы должны постоянно искать что-то новое, но чтобы это не было, оно устареет уже к моменту строительства… Каждая попытка построить новый мир окажется лишь фундаментом к новым изменениям… Архитектура должна быть поэзией откровения нас самим себе”. Но какой же смысл в такой быстротечной и ускользающей архитектуре?
 А.Б.: Я уверен, что утверждение, будто архитектура должна строиться на века, слишком преувеличено. Мне интересна архитектура незаконченная, наделенная качеством недосказанности и незавершенности, но указывающая на потенциал быть завершенной и усовершенствованной. Мне симпатизирует архитектура в виде конструктора частиц и фрагментов окружающего нас мира, который можно перебрать как-нибудь иначе, буквально или воображаемо. Здание вовсе не должно ускользать, чтобы обладать подобными качествами открытости. Именно таким мне представляется новое здание de Young Museum в Сан-Франциско по проекту швейцарских архитекторов Жака Херцога и Пьера де Мерона. Архитектура же закрытая и монументальная отсекает способность здания быть дополненным или измененным.
 – Меня беспокоит тот факт, что многие из современных зданий, построенные двадцать, десять и даже пять лет назад уже успели безнадежно устареть. Разве это не расточительно строить и перестраивать без конца?
 А.Б.: Я думаю, что любое здание начинает меняться почти в тот же момент, что заканчивается строительство. Поэтому нам следует научиться планировать здания, способные легко реагировать на бесконечные изменения и добиваться этого с минимальными энергетическими затратами. Какой смысл тратить большие деньги на то, чтобы форма и функция совпадали идеально, если функции непрерывно меняются? Взгляните на здания-лофты в Сохо. Они адаптируются к новым функциям постоянно – от фабрик и складов до галерей, квартир и магазинов. Концепция лофта – одно из наиболее значимых достижений современной архитектуры. И, конечно же, есть множество классических зданий, за фасадом-маской которых дворцы или банки способны преобразоваться в офисы или рестораны. Поэтому идея здания “не по размеру” мне очень симпатична.
 – А что же будет со зданиями, не способными к адаптации?
 А.Б.: Давайте рассмотрим еще один проект Жака Херцога и Пьера де Мерона – Сигнальную станцию на железной дороге в швейцарском Базеле, построенную всего десять лет назад. Ведь она  совершенно устареет через несколько лет, потому что все расположенные в ней функции очень скоро мы сумеем спрятать в компьютере-книжке. Значит, это прекрасное здание будет бесполезным. И что же тогда нам с ним делать?
 – Давайте объявим его памятником архитектуры!
 А.Б.: Хорошо, а потом мы превратим его в дискотеку…
 – Недавно я побывал в архитектурной студии Колумбийского университета и был весьма удивлен увлечением студентов текстурой поверхностей и другими эффектами. Все это замечательно, однако грань между тем, чем занимаются архитекторы, и скажем, дизайнеры одежды становится все больше размыта…
  А.Б.: Меня это совершенно не пугает. Это то, чем архитектурные школы и должны заниматься – всем, что странно, непонятно и причудливо. Реальный мир студенты успеют постичь в реальном мире. Школа все равно никогда не научит вас как нужно строить. Необходимы дисциплина и фундаментальные знания, но самое главное, чтобы школа оставалась местом для экспериментов. Что беспокоит меня намного больше, так это то, что все чаще архитекторы создают формы столь странные и чуждые, что подчас, становится нелегко найти диалог между ними и окружающим их миром. Для хороших архитекторов это не проблема, но для многих других это серьезное испытание.
 – У вас есть такая фраза: “архитектура – это стилизация зданий под что-то соблазнительное”. Не кажется ли вам такая идея поверхностной?
 А.Б.: Послушайте, вы же настоящий фундаменталист, не так ли? Нет! Хорошо, да, это поверхностно, конечно! Но ведь речь же идет о поверхностях. Цезарь Пелли как-то сказал, что “иногда архитектура умещается в одном сантиметре”. Особенно в таких местах как Нью-Йорк, архитектура – это лишь кожа, не больше. Давайте посмотрим фактам в лицо. Все больше зданий определяется различными кодами – финансовыми, языковыми, строительными, поведенческими, кодами безопасности и так далее. Так что же, как не поверхность и еще немного общественного пространства остается архитектору для экспериментов? Если это все, что у нас есть, так давайте же что-то будем с этим делать. Наша культура перенасыщена эффектами, другими словами, от нас скрыт весь процесс производства. Вокруг сплошные эффекты. Все магически появляется из маленькой коробочки или привозится откуда-то из Китая. Поэтому, если архитектура должна существовать в подобных условиях, то она должна оперировать тоже на уровне эффектов. Есть множество стратегий сопротивления и игнорирования этого, но мне кажется важным для архитекторов организовать хаос всех эффектов во что-нибудь предчувствующее и откровенное.
 – Я хочу вас заверить в том, что я вовсе не фундаменталист. И все же, давайте обратимся к архитектуре, не перестающей воодушевлять зодчих – к классике. Что вы думаете, о ее значении в современном мире и чему нам следует учиться у архитектуры прошлого?
 А.Б.: Вы можете научиться всему у архитектуры прошлого. Почти все уже было создано и опробовано. Но я никогда не соглашусь с утверждением, будто классическая архитектура – единственно верный и незыблемый способ представления о здании и, что это единственно правильная грамматика для архитектурного проектирования. Однако классика для меня как латынь. Я бы хотел, чтобы каждый школьник изучал ее, потому что знание латыни облегчает изучение многих западных языков и понимание их составляющих – грамматику и дисциплину. Это очень важно и поэтому студенты должны знать фундаментальные основы классической архитектуры, особенно если они собираются ее имитировать. Мне непонятно желание следовать лишь одной стилистике, не обращая внимания на изменения в мире и совершенствование технологий. Я уважаю такое постоянство, но мне совсем не интересно то, что называется pastiche (имитацией). Это самый дешевый и быстрый способ в любом деле.
 – Однако архитекторы всегда пытались найти вдохновение в классической архитектуре. Это именно то, что привело к открытию таких стилей как архитектура эпохи возрождения, классицизм и постмодернизм. Каким образом, по-вашему, влияние классики может отразиться на архитектуре будущего?
 А.Б.: Я думаю, что с каждым возрождением классическая архитектура становится более свободной, несвязанной и тонкой. Логика, цельность, массивность и чистота зданий эпохи возрождения сильно отличаются от намного более тонких и поверхностных зданий 18 века. Ко времени же эклектизма 19 века классические принципы еще больше размываются. А к тому времени, что возникает постмодернизм, классика и вовсе превращается в либеральное цитирование, приклеенное к фронтонам стальных каркасов. Поэтому я думаю, что интересно задать такой вопрос, – какой будет классическая ревизия в мире виртуальной архитектуры? Думаю, что весьма тонкой и очень призрачной.
 – Почему, на ваш взгляд, среди самых известных архитекторов – новаторов так много выходцев из крошечной Голландии (Рэм Кулхаас, Вини Маас, Бен ван Беркель, Винка Дублдам, бюро NOX) и почему голландский дизайн такой замечательный?
 А.Б.: Это то, о чем я пытаюсь рассказать в своей книге “False Flat”. Вся территория Нидерландов – искусственная земля, отвоеванная у моря и рек. Поэтому не будет преувеличением сказать, что вся страна является архитектурой. Она должна непрерывно переделываться для различного использования. Такой процесс делает людей чуткими и осведомленными об искусственности ландшафта. Это также указывает новые пути, открытые к экспериментированию, потому что вокруг отсутствует зафиксированная земля. Другой фактор – это то, что вот уже более 20 лет голландское правительство спонсирует архитектурный дизайн с помощью грантов, институтов и пропаганды. Это очень интенсивная программа, позволившая появиться многим талантливым именам. Да, в Голландии есть такой архитектор Рэм Кулхаас, который играет роль своеобразного катализатора для многих архитекторов во всем мире. Но кроме этого, в Нидерландах есть культура и традиции использовать архитектуру как исследование и способность рассматривать любое здание как сцену или часть более обширного процесса.
 – Почему новое поколение архитекторов, используя самые последние технологии, отдает предпочтение процессу, а не стремлению создать новое видение; манипуляциям, а не изобретениям и модулируемым топологиям, а не новым формам?
 А.Б.: Молодые архитекторы увлечены формами, генерируемые компьютерами, потому что их пленяют возможности, открывающиеся с использованием самых последних технологий и их влияния на расширение границ возможного в формообразовании. Также ориентированная на всевозможные процессы культура, в которой мы все живем, изобилует эфемерными эффектами. Это есть в политике, искусстве, спорте, потребительских товарах и абсолютно во всем. Поэтому очень логично тому же следовать и в архитектуре. Молодым архитекторам интересен процесс и все, что является частью его, включая манипуляцию и генерирование новой топологии. Для этих архитекторов, постоянные исследования и эксперименты – это и есть самое интересное и главное в архитектуре.
 – В чем вы видите основную разницу между проектами, разработанными на компьютере сегодня и в докомпьютерную эру?
 А.Б.: Будь я оптимист, я сказал бы, что теперь у нас появилось гораздо больше возможностей. Если же я пессимист, то я бы сказал, что все проекты становятся похожи друг на друга. Я надеюсь, что архитекторы начнут понимать, что только потому, что они научились что-то делать на компьютере это еще совсем не значит, что они должны это реализовывать.
 – Вы часто упоминаете такие понятия как “медленное пространство” и “парящий мир”. В чем суть этих явлений?
 А.Б.: Идея медленного пространства была впервые разработана архитектором Майклом Белл. Здесь речь идет о безостановочном, размороженном и антистатичном пространстве. Цель такого пространства замедлить ваше ощущение настолько, чтобы дать вам возможность понять, где вы находитесь. Архитектура может достичь подобного с помощью отражений, повторений, смещений и усложнений. Эти эффекты не обязательно функциональные, но они влияют на функциональность. Они, возможно, не исходят из специфики места, но они описывают место. Они вовсе не конструктивные, но они имеют отношение к конструкциям. Идея же “парящего мира” берет свое начало в Японии 19-го века. Здесь речь идет о мире развлечений и конкретно об индустрии секса в квартале удовольствий Йошивара в Токио, где была большая концентрация публичных домов и ресторанов. Это тот мир, который многие критики используют как метафору в описании трансформации общественного пространства в зону для потребления. Место, в котором мы находимся сейчас, кафе Starbucks, – прекрасный такой пример. Это общественный ресторан, однако, это также и парящее общественное пространство, которое можно сравнить с церковью. Возможно, церкви все еще обладают более значимыми фундаментальными ценностями, однако такие новые парящие общественные места имеют большее социальное значение. Мы находим в них новую социальную конструкцию. И вот в чем главный вопрос – какое место архитектура будет занимать в нашем парящем мире?      
Мне ясно одно – до тех пор, пока зодчие будут задавать подобные вопросы, архитектура будет, обогащаться, трансформироваться и развиваться. Современная архитектура отказывается признавать любые границы. Она не начинается и не заканчивается, а присутствует везде. Виртуальность и реальность органично вплетаются в единое бесконечное и беспрерывное пространство.
Нематериальность архитектуры – новая черта современности. К примеру, известны разработки электронных приборов, способных блокировать шум. Другими словами уже сегодня можно добиться частичной или полной звуковой изоляции, не прибегая к помощи физических материалов. А что если подобные технические чудеса вскоре можно будет проделывать и визуально! Это приведет к настоящей революции в архитектуре.
Архитектура больше не может идеализировать реальность и дистанцироваться от современной жизни, имитируя канувшие в лету исторические стили. Да, архитектура должна пылать! Она должна влиять на нас эмоционально и физически, конкретизируя наше присутствие во времени и пространстве. Бецки утверждает, что все наши представления об архитектуре – это всего лишь миф. А это означает, что мы сами должны найти смысл в окружающей нас архитектуре, равно, как и во всем остальном в жизни.