Три квадрата на человека

Иван Николаев - безусловный авторитет советской архитектуры. Человек, 50 лет преподававший в Московском архитектурном институте и 20 лет бывший его ректором, не может быть для архитекторов фигурой незаметной. Человек, учившийся у братьев Весниных и унаследовавший от Виктора Веснина его мастерскую, не может не казаться носителем великой традиции, которая когда-то прославила нас по всему миру, и есть еще надежда, что прославит. Вдобавок к этому Николаев оставил по себе память как глубокий эрудит, блестящий теоретик архитектуры, большой ученый. Больше некуда. Когда начинаешь разбираться с тем, что он, собственно, сделал, сталкиваешься с настолько чужой тебе и творческой, и научной логикой, что кажется, будто он инопланетянин.

Николаевское архитектурное наследие - это в основном фабрики, по преимуществу текстильные. Он строил их в Иванове, Касимове, Фергане, Турции (текстильный комбинат в Кайсери, 1932-1936), проектировал в Орше, во Пскове - много где. Нельзя сказать, что советская текстильная фабрика 20-х годов - это зрелище, которое сегодня оставляет зрителя равнодушным, но задевает оно не совсем в ту сторону, в которую хотелось бы. Просто ад какой-то. Впрочем, специалисты находят большие пластические достоинства в его фабрике "Красная Талка", построенной в Иванове в 1927 году. Бесконечно протяженный двухэтажный объем прядильных цехов с двумя полосами ленточных окон сталкивается с трехэтажным, практически лишенным окон, объемом цитадели заводоуправления, и этот пластический конфликт энергично, знаете ли, разрешается на углу. Там построена башня-трибуна для проведения митингов среди текстильщиц на площади перед заводом, что удобно. На основании этой работы Николаев в 1929 году защитил диссертацию, в которой выступил резко против английских многоэтажных прядильных фабрик в пользу ивановских двухэтажных. Английские многоэтажные прядильные фабрики, надо думать, были изрядно фраппированы разоблачениями молодого советского мастера.

Он строил фабрики и продолжал работать, рассматривая теперь тему несколько шире. В 1933 году он выпустил книгу "Город и завод", где обосновал идею градоформирующего предприятия, города-завода, целиком завязанного на какое-то одно производство. Архитектура, по его представлениям, меняет иерархию, главным становится не дворец правителя, не храм, но завод, он подчиняет себе город. Промышленная архитектура становится основой архитектуры вообще. Непонятно, как бы сегодня он оценил состояние этих советских городов-заводов. Потому что перспективы того, что это единственное гра-доформирующее предприятие возьмет и встанет за полной ненадобностью производимого им продукта, как-то не просматривались, и, соответственно, проблемы того, что делать в этом случае, он счастливо избежал. Жаль, города не избежали.

Уже в качестве профессора МАРХИ и даже ректора, когда советская архитектура повернулась к неоклассике, он заинтересовался римскими акведуками. Об этом - его докторская диссертация, в высшей степени достойный научный труд. Правда, некоторые идеи этой работы все же вызывают желание поспорить. Римские акведуки - поразительные сооружения. Ими можно увлечься даже и без того, что партия и правительство велели всем обратиться к классике. Когда смотришь на стометровые арки, пересекающие горы и города с единственной целью дотянуть до нужного места сравнительно небольшой ручеек воды, то думаешь, что у римлян, наверное, все же был какой-то пунктик с водой. Русские люди могли бы, разумеется, построить такое сооружение, если бы по нему бесперебойно поступала водка, но ради пресной воды - это уж слишком. Идея же Николаева рассматривать акведуки как начало милой его сердцу промышленной архитектуры, постепенно в результате эволюции приведшей к заводам и фабрикам (вплоть до текстильных), смотрится какой-то умозрительной. Если он думал, будто для улучшения наших заводов и фабрик нужно вернуться к истокам, понять законы и пропорции акведуков, так из этого мало что получилось. Ничего от этого наши заводы и фабрики не улучшились, и вообще, может быть, тут надо было заруливать с какой-то другой стороны.

Но, конечно, не эти достойные труды и на ниве науки, и на ниве индустриализации составили главную славу Николаева. С ними он был бы заметной фигурой, и не более того. Но он построил студенческое общежитие - дом-коммуну на улице Орджоникидзе. Это здание входит в число основных чудес русского конструктивизма, которое смотрит каждый уважающий себя иностранный архитектор, если он остановился в Москве больше чем на два дня.

Это очень длинный семиэтажный дом с прямоугольными одинаковыми окнами и лентами балконов. Пластина жилого объема упирается в бетонную башню лестничных маршей, отчасти напоминая композицию фабрики "Красная Талка". Но даже не в формах дело. Это был прорыв в области жилья. Николаев вышел к новым горизонтам. Там достигнута самая маленькая за всю историю советской архитектуры норма жилой площади на человека. В жилой комнате было 6 кв. м на двоих. 3 кв. м на человека - чуть меньше существующих кладбищенских норм.

Причем это была именно идея архитектора. Даже скупые нормы того времени требовали 7 кв. м на человека. Но Николаев урезал индивидуальное жилое пространство в два раза, чтобы максимально расширить общественное. Жилую комнату он назвал спальней-кабиной, а спать можно практически в гробу. Бодрствовать же надо было в обширных холлах, разнообразных по функции общественных пространствах, что гарантировало формирование живого чувства коммунальности. Стоит добавить, что стояло это сооружение в то время практически в чистом поле: Москва кончалась задолго до улицы Орджоникидзе, которая и теперь не ближний свет. Так что ничтожность индивидуального и бесконечная широта общественного были явлены куда как наглядно.

Ад - он и есть ад, и тут не нужны никакие рассуждения. Непонятно другое: как такой человек с такими идеями мог стать действительно непререкаемым авторитетом российского архитектурного сообщества. Причем авторитетом совсем не формальным - он не был официозной фигурой, навязываемой властью, он и в партию вступил аж в 1952 году, что для его жизненного пути кажется просто фантастикой.

Официальная советская культура уничтожала возможность индивидуального высказывания - это общеизвестно и тривиально. Забавно, что неофициальная делала то же самое, совершенно уничтожая возможность услышать личный голос человека, его собственную идею. Был конструктивистом, наследником Весниных, а его задвигали, давали строить только фабрики. Теоретик, знаток римских акведуков, мастер тончайших пластических конфликтов. Этого достаточно. Бесконечно достойный человек, замечательный профессионал.

Как-то принято считать, что архитектура не зависит от строя, дома нужны и коммунистам и капиталистам, и архитектура не пострадала от советской власти, а во многом и выиграла. Наверное, в этом есть свой резон. Но вот что полностью исчезло в архитектурном цеху - это чувство личности. Вовсе не в том отношении, что невозможно личное проявление (это как раз пожалуйста), а в том, что человек несет хоть какую-то личную ответственность за свои идеи. Не несет, потому что никто этих идей не слышит и как личные не воспринимает. Оценивается не личная программа архитектора, а правильность его позиционирования внутри цеха. Николаев идеально позиционирован. Настоящий мастер.