Волшебник бумажного города

Известная отвратительность коллективизма вообще, художественного в особенности и советского художественного в наибольшей степени делает фигуры редких одиночек советского искусства исключительно притягательными. Яков Чернихов - представитель этого редкого вида. С известным напряжением его пытаются причислить к конструктивизму или к сталинизму; это напряжение составляет основной нерв написанных о Чернихове текстов. Но он не влезает. Этот человек строил и исследовал мир наособицу.

В конце жизни Чернихов занимался шрифтами. Его русский шрифт отличается элегантностью, почти немыслимой для кириллицы с ее расхлябанными виляниями линий (щ, ы, ж) и базарным разворотом букв вправо задом, влево - передом (э, з, я). В черниховском шрифте есть благородство антиквы, соединенное с какой-то гордой нервностью, как будто речь идет о той классике, которая уже знает об итоговой победе варваров. Но поразителен не только его русский - в таблицах шрифтов есть бирманский, самаритянский шрифт, хеттская клинопись, облагороженные столь же радикальным образом.

Индивидуальность определяется почерком, писание букв - занятие интимное. Нужно представить себе человека, который в конце 40-х годов исчисляет пропорции хеттской клинописи, пытаясь облагородить невнятные отпечатки глиняных табличек трехтысячелетней давности. Степень одиночества его пути безгранична, равно как безгранична и чуждость того пространства вымерших хеттов, в которое он направился. Единственной опорой ему служит чувство руки, безукоризненная изысканность графика.

Чернихов прославился не шрифтами, а архитектурными утопиями, но шрифт позво-ляет понять поэтику этих утопий. Он рисовал таинственные города. В конце 20-х они были выстроены из инженерных механизмов, позднее - из грандиозных аркад, висячих мостов и башен, отчасти напоминающих сталинские высотки. Листы его способом построения перспективы и типом графики отсылают к Пиранези. Указания на заимствования из конструктивизма, сталинизма и Пиранези позволяют полно проанализировать Чернихова с точки зрения его генезиса, но мало говорят о том, как это искусство переживается.

Среди населяющих наше сознание архетипов есть архетип пустого города. Такое снится всем, фрейдистская подоснова снов не ясна, но архетип устойчив. В нем есть удивление и страх пространства, причем эмоции идут именно в этой последовательности: сначала удивление, потом страх. Ты входишь в грандиозные залы с арками, мостами, переходами, с неприятной быстротой и легкостью преодолеваешь эту грандиозность и вдруг понимаешь, что все эти решетки, лестницы и залы, через которые ты все стремительнее летишь в глубь перспективы, ты же и строишь - просто чтобы победить бесконечность этой пустоты. Тогда удивление сменяется страхом.

Города Чернихова всегда пусты. Там будто все вымерли, и даже по характеру архитектуры возникает ощущение, что все это - после взрыва, плоть зданий сорвана, остались одни скелеты. Что, кстати, находится в отчасти комическом, отчасти страшном противоречии с названием листов - "Дворцы коммунизма". Они исключительно сумрачны, иногда темнее, чем знаменитые тюрьмы Пиранези. Ранние работы вырисованы с дотошностью каллиграфа, позднее линии махрятся, будто отражая некоторое сопротивление белой плоскости бумаги перед прочерчивающей ее рукой, в самых поздних линии свиваются в немыслимые клубки и контуры строений проступают сквозь некоторое безумие.

Страх пространства - это страх всего, что в это пространстве вмещается, в тoм числе исторического времени, с которым ты совпал своей жизнью. Чернихов совпал со сталинизмом. Являвшиеся в его снах картины - зрелище чудовищной мощи и силы. Перспективы уносятся в какие-то дали, и нет ни малейшей возможности понять, как это строение устроено в целом, где его границы, какова его логика. Это тоталитарный лабиринт.

Архетип пустого города - это архетип одиночества, и, глядя на его листы, прежде всего чувствуешь дикий, почти животный страх одиночки перед невообразимо огромной силой, с которой нет возможности справиться. Потом понимаешь, что возможность все-таки есть. Она как раз заключается в рисовании картин, которые позволяют преодолеть свой страх. Перекидывая свои фантастические мосты, выстраивая гигантские аркады и инженерные конструкции, Чернихов завоевывав это грандиозное пространство. Тем, что это были именно его мосты, его аркады, егo конструкции. Гигантской пустоте пространства он противопоставлял неповторимость своего почерка. Одиночество - тяжелое чувство, но оно становится несколько легче, когда ты осознаешь, что это - твое одиночество и, следовательно, ты существуешь. Ты можешь просто бояться бесконечно чужого тебе города, но можешь его перерисовать.

Тогда это станет твоим пространством Как бесконечно чужие тебе тексты хеттской клинописи после того, как ты переписал их своим почерком. Чернихов как бы делает следующий шаг по пустому городу- когда ты не только осознаешь, что все пустые пространства, сквозь которые ты пролетаешь во сне, тобою же и выстроены, чтобы заполнить пустоту перспективы, но перестаешь этого бояться. Это и завораживает в его листах- побежденный страх. Причем в ситуации, когда безграничности тоталитарного пространства противопоставлено всего лишь безукоризненное графическое чувство одиночки.