Крах русской архитектуры. Проект реконструкции Мариинского театра

Первое заседание по Мариинскому театру Валерий Гергиев провел вечером 16 января. На нем председатель Госстроя Анвар Шамузафаров представлял проекты реконструкции театра и Новой Голландии Валерию Гергиеву и театральной общественности. Заседание закончилось в 9 вечера, следующее началось в 11 утра вчера. На нем министр Шамузафаров и Валерий Гергиев представляли проект министру Швыдкому. В 14.00 оба министра и Валерий Гергиев провели следующее заседание, представляя проекты губернатору Яковлеву. Далее немедленно вылетели в Москву на заседание к Грефу. Если бы не уик-энд, заседание у премьер-министра Касьянова прошло бы сегодня. Теперь оно назначено на 20 января. По быстроте операции это напоминает военные действия.

И по скрытности тоже. Перед началом заседания Валерий Гергиев специально подчеркнул, что никакой прессы в зале не должно быть, а всю проникшую призвал удалиться как непрошенных гостей. Кроме этого, он попросил всех участников заседания воздержаться от общения с журналистами. У Гергиева были основания для такой скрытности. По ходу заседания возникало ощущение, что проводится виртуозная игра, в которой художники обыгрывают реальность русского строительства.

Эта реальность проявилась сразу. В конце прошлого года Госстрой провел конкурс на реконструкцию театра, в результате которого выиграли две команды. Одна русская, возглавляемая петербургским архитектором Олегом Романовым. Вторая американская, возглавляемая Эриком Моссом (Eric Owen Moss). По итогам конкурса они подписали соглашение об объединении и должны были представить к 20 января консолидированный проект. Однако, нарушив соглашение, русская часть команды откололась и создала свой проект, так что на заседаниях в Мариинке возникала видимость конкурса. При этом официально обсуждалась концепция развития театра — в какую сторону, на какие площади, каков состав коммерческих и культурных площадей и так далее. Реально, однако, перед Гергиевым стояли два проекта, позволяющие так или иначе оценить, что нас ждет на каждом из выбранных путей.

Проект Олега Романова представляет собой продукцию архитектурной мысли, выращенной советскими проектными институтами. Рядом с планом театра он нарисовал прямоугольники, раскрасил их в разные цвета и надписал на них зоны: репетиционные, коммерческие, фойе и так далее. В принципе это не проект, а путь, по которому он будет развиваться: через Крюков канал будет перекинут мост, застройка граничащего с театром Литовского квартала будет снесена, там строится новое здание. К несчастью, архитектор Романов показал и то, как будет проходить это развитие. Свои прямоугольники он превратил в объемы, забрал стеклом, сверху пририсовал арочки и получил здание, напоминающее современный китайский универмаг.

Это театр. В комплексе Новой Голландии он предлагает достроить стену, посередине ее выстроить новое театральное здание с порталом в форме арки Деламота, а впоследствии перекрыть весь комплекс стеклом.

Проект Эрика Мосса представляет собой радикальный вариант калифорнийской деконструкции. Он тоже строит новое здание театра на другом берегу Крюкова канала, но это не китайский универмаг, а скорее Музей Гуггенхайма в Бильбао. Основной комплекс театра представляет собой совершенно парадоксальное зрелище трех сваленных друг на друга гигантских стеклянных мешков. Эта композиция положена на фоне двух стен, составляющих для нее жесткую раму. Для Новой Голландии Мосс также предлагает строительство третьей стены, только это не менее парадоксальная форма огромной стеклянной руины. В центре Новой Голландии над водоемом он строит стеклянный куб, отчасти напоминающий его знаменитый офисный центр «Бокс» в Лос-Анджелесе — куб стоит на одной из вершин, обрушивается на зрителя, но в последний момент это обрушение замирает в какой-то немыслимо острой точке.

Стилистику своих выставок архитекторы дополнили стилистикой своих выступлений. Олег Романов в основном говорил про «площади». Когда его пытались спросить что-то про архитектурное решение, он выглядел задетым. На вопрос Анвара Шамузафарова, как он мыслит себе перекрытую Новую Голландию (высота помещения 21 м, а длина по оси 224 м), он три раза рассказывал про то. что в центре будут стойки, а на них будут балки. И сколько министр не намекал, что не будет ли приземисто, Романов никак не понимал, о чем речь, а все повторял, что есть и отечественные, и зарубежные аналоги, когда дворы перекрывают. Зачем он повторяет гениальную арку Новой Голландии, при этом закрывая ее проем новым зданием, он тоже ничего не сказал, хотя большей глухоты к архитектурной форме проявить невозможно. Он строит внутри Голландии крытый театр, а потом еще раз перекрывает весь комплекс стеклянной крышей, объясняя эту несообразность тем, что стеклянное перекрытие— это вторая очередь. Его было даже жалко от такой явной слабости.

Эрик Мосс сначала говорил о градостроительной ситуации, четко вписав свой проект в общую структуру центра Петербурга. Это было еще терпимо, такой градостроительный анализ можем провести и мы, и петербургская команда зло шепталась, что Романов забыл это сделать. Но потом Мосс стал объяснять свой проект, и это было уже нечто недостижимое. Потому что те же функции, которые у Романова выглядели «площадями», у Мосса превратились в сгустки пространств, из которых он на глазах лепил свой проект. И форма этих наваленных друг на друга мешков вдруг оказалась не авангардистским жестом, а тщательно рассчитанной программой сложнейшего театрального комплекса. Эта была маэстрия.

Тут даже думать не надо было бы, какой из проектов выбирать, если бы не одно — не Петербург. Господи, ну почему Мариинский театр не находится где-нибудь на Охте, на проспекте Стачек, на площади Мужества! Нет, в центре, в самом центре, на Крюковом канале, на гравюре Остроумовой должен появиться этот великолепный, восхитительный американский проект, за который нам будут рукоплескать во всем мире, но который для нас выглядит как удар по самому дорогому, что у нас есть.

Можно безумно смешно описывать противников Мосса. Рассказать. как, тряся красным билетом члена союза, прорвался к трибуне питерский архитектор и кричал, что Моссом не учтены требования его разработок, сделанных еще 11 лет назад. Как замечательно выступал председатель ГИОПа Никита Явейн, клеймя Мосса за нарушение федерального закона, запрещающего новое строительство на памятнике, «который мы, конечно, нарушаем, но не так же», и другого федерального закона по ограничению высотности, «который мы пока не приняли, но приняли для себя». Можно говорить, что это нечестная игра, что против западной звезды выставлен наспех сработанный проект откровенно слабой команды. Но все это плохо работает.

Потому что над проектом Новой Голландии петербургские архитекторы работают восемь лет. Один из петербургских архитекторов образно назвал стеклянные мешки Мосса кучей дерьма, но, к несчастью, это определение куда больше подходит к десяткам проектов питерцев на эту тему— все они превращают Голландию в бездарный китайский универмаг. Да, могут быть другие, лучше и полнее проработанные русские проекты Мариинки. Но все они будут строиться по той же схеме— обнесенные стенами полезные «площадя» с фасадами, соответствующие нормам, «которые мы для себя приняли». Я бы сказал, что это была точка провала современной русской архитектуры. Мастера, который поражал бы своей уникальной архитектурной концепцией, она извела как класс, остались проектировщики. Беда в том, что проектировщики нужны на Охте, на проспекте Стачек, на площади Мужества, но не во всемирно известном театре.

Во время обсуждения был один очень острый момент, когда Гергиев попросил высказаться Александра Сокурова. Режиссеру Сокурову проект Мосса не нравился, он сказал о «холодной энергии» и о «заискивании перед небом», которые видит в этом проекте, и как критик я завидую точности этих определений. Но дело не в этом. Когда они с Гергиевым говорили, вдруг возникло ощущение, что в зале есть только они, а остальных— нету. И они, два действительно гения, решают: вот этот Мосс, он какой породы? Беда в том, что Мосс — он вроде них, а других архитекторов, русских, которые бы тоже были вроде них, в зале нет. И это итог развития русской архитектуры.

И нет выхода. Можно предложить провести международный конкурс. Но, во-первых, кто в нем будет участвовать? Уровня Эрика Мосса — никто, потому что мы, начиная с конкурса на Дворец Советов, демонстрируем западным архитекторам, что зовем их только для того, чтобы их победили заранее просчитанные русские коллеги. Во-вторых, кто будет жюри? Те самые, которые привели русскую архитектуру к ее нынешнему провалу. В-третьих, сколько он будет длиться? Конкурс на Дворец Советов длился четыре года.

В общем, это ситуация тяжелейшего выбора. Но, похоже, этот выбор Гергиев сделал. Под проект Мосса можно найти деньги, потому что это работа уровня Бильбао или Центра Помпиду. А под наш проект даже из Минфина не выскребешь. А сделав выбор, Гергиев действует. Вечером обсудил проект с общественностью, с утра со Швыдким, днем с губернатором, улетел в Москву, утвердил у Грефа, на выходные дирижирует Вагнера, в понедельник — к Касьянову. Блицкриг.

Анвар Шамузафаров, председатель Госстроя РФ:

«Мы пытались примирить два коллектива»

«Мы пытались примирить два коллектива. К сожалению, на последнем этапе это не удалось. Но мы считаем, что это неплохо, что в итоге получилось два варианта. Мы можем увидеть потенциал каждого пути. Произошло интересное обсуждение, хотя некоторые наши коллеги попытались отчитывать господина Мосса, и мне даже пришлось перед ним извиниться. Что же касается нарушений законодательства об охране памятников, то должен заметить, что в исключительных случаях законом предусмотрен порядок изменения этих норм. Для этого требуется постановление правительства. Такой исключительный случай недавно возник в ходе реконструкции Большого театра, и мы решили проблему».

Никита Явейн, председатель ГИОП:

«Проект господина Мосса противоречит нескольким пунктам федерального законодательства»

«Про проект российской команды можно сказать, что он даже слишком следует нашим законам, можно бы и посмелее. Про проект господина Мосса — он противоречит нескольким пунктам федерального законодательства. Кроме того, я хочу сказать, что уникальность центра Санкт-Петербурга в том, что в нем нет ни одного современного здания. К счастью. Кроме того, мне кажется, что проект Мосса выдает его незнакомство с русской и, шире, европейской архитектурой. Мне это напоминает студенческие проекты».

Олег Харченко, главный архитектор Санкт-Петербурга:

«События приняли не совсем тот оборот, на который мы рассчитывали»

«Мы прошли с Мариинским театром большой путь. От проектов реконструкции сцены до размеров театра "Ла Скала " к расширению самого театра, потом к строительству новой сцены с мостом через Крюков канал. Проект разработан коллективом бюро генерального плана, в том числе и с моим участием, но речь шла исключительно о градостроительном решении, без архитектуры. Эту работу мы представляли на совместной коллегии Министерства культуры и Госстроя. К сожалению, я должен сказать, что дальнейшие события приняли не совсем тот оборот, на который мы рассчитывали. Мы предполагали возможность проведения международного конкурса и считали, что потенциал Мариинского театра и имя Валерия Абисаловича дают нам возможность его провести. Сегодня ситуация сложилась по-другому, но мы посмотрим, как будут развиваться события».