Темная мечта. Две выставки в музее архитектуры

Александр Власов строил здания столь хрестоматийно сталинские, что мысль о его индивидуальном пути как-то не приходит в голову. Крымский мост — образ такого сладостного оптимизма, ведущего через широкую и полноводную Москву-реку в рай Парка культуры, что, говорят, на нем вплоть до недавней реконструкции по ночам являлся призрак пионера с вдохновенным лицом. Здание ВЦСПС на Ленинском проспекте— образ дворца для трудящихся, роскоши профсоюзов, затмевающей роскошь римских императоров. Крещатик в Киеве — новая Тверская улица, в которой нет больше пережитков буржуазного периода в виде остатков дореволюционных домов и климатических неприятностей в виде того, что на Тверской бывает дождь и снег, а здесь — южная триумфальная улица со счастливыми платанами, каштанами и крестьянами. Когда здания столь органично вписываются в общий дух времени, то кажется, что время производит их самостоятельно, без помощи архитектора.

Два его автопортрета, один рисунок, второй — серия офортов из четырех отпечатков, на этом фоне счастливой сталинской безымянности производят впечатление удара. Потому что вдруг оказывается, что за этой как бы безымянной продукцией стоит лицо, менее всего представимое в этом контексте. На офортах перед нами — почти что фотография с Доски почета, в костюме, галстуке, в повороте в три четверти — образцовый советский архитектор. Но этот образ последовательно деструктурируется — вначале неким шумом острых линий офортной иглы, потом все сгущающейся тьмой офортной краски, наконец — просто откровенными потеками чернил, заливающих высокий лоб образцового представителя новой советской интеллигенции, как черная кровь из ужастика. На рисунке он сидит в майке в гооошек. небритый, с папиросой, графическая манера напоминает Конашевича, сбоку к листу прилеплены какие-то омерзительные по пошлости кружева, над ними нарисован желтый пузатый самовар. Автопортрет «V самовара я и моя Манька». Это лицо из рассказов Зощенко, из Платонова. То, что советский, сталинский архитектор видит себя самого так, подвергает такой деструкции, режет как бритва.

Появление этого лица образует фантастически заряженное поле, на одном конце которого — сталинский рай, на другом — человек огромного таланта, который сам себя видит как деклассированного алкаша. Ты не понимаешь, что ему, собственно, виделось, когда он строил сталинский рай, как он это себе представлял.

Один из блестящих экспонатов выставки — его офорт «Стройка» 1940 года. Он до такой степени напоминает работы архитекторов-бумажников 80-х годов, что не веришь дате. В движении офортной иглы контуры будущей высотки читаются как мираж, едва проступающий в темном ливне, который лупит с дикой энергией из закопченных сажей небес. Это видение рая на грани Апокалипсиса.

Этот образный строй свойственен едва ли не половине представленных работ Власова — и реализованных, и нет. Фантастическое впечатление производят его проекты Парка культуры. В темных, никогда не видевших света лесах в странной, почти китайской перспективе показаны фантастические, кажущиеся полуобрушившимися строения с лестницами, колоннами, антаблементами, изогнувшимися в какие-то лианы. При этом парк бесконечный, он занимает и нынешнюю территорию ЦПКиО, и холм, где ныне Академия наук, и уходит дальше, за горизонт,— и совершенно пустынный, будто заброшенный. То ли заброшенный рай какой-то исчезнувшей цивилизации, то ли сцена святилища бандерлогов из «Маугли», где их сейчас начнет гипнотически пожирать удав Каа. Даже нет, не так; во всем этом есть ощущение какой-то грезы того самого персонажа в майке в горошек, который тоскливо приходит в себя у самовара и думает, что вот тут эти дешевые кружева, а есть в мире места шибко диковинные, в которые, пожалуй, и не попадешь, но. с другой стороны, интересно бы все же там оказаться. Греза получается как бы окрашенной мрачноватым маревом безнадежной тоски, но диковинной и даже волнующей. Непонятно, кого встретишь в этих темных аллеях, то ли расстрелянных революцией барышень Борисова-Мусатова, то ли маленьких зелененьких чертиков. Но понятно, что именно так и должен был выглядеть сталинский рай в грезах платоновского персонажа.

Из этой перспективы по-другому начинают выглядеть и построенные им здания. Тот же ВЦСПС — едва ли не самое яркое произведение сталинского «помпейского» стиля. Стиля, вдохновленного росписями помпейских дворцов, которые, вообще говоря, представляют собой архитектурную небывальщину, сказку про неимоверную легкость грезы, в которой тяжелый портик дворца может покоиться на легком цветке, нарушая всякие представления о тектонике. Но ведь именно это Власов и выстроил на фасаде, который вдруг вместил в себя целые улицы портиков и карнизов, свободно висящих в воздухе. Точно так же и Крымский мост кажется едва ли не невесомым по сравнению с другими сталинскими, скажем, с Большим Каменным. Время как-то выпрямляло образы Власова, очищая их от мрачноватого тумана и оставляя только сладостный оптимизм мечтаний. Но выставка мгновенно восстанавливает этот контекст, и сами образы приобретают неожиданную глубину.

В ней вдруг история сталинской архитектуры приобретает стереоскопичность истории больших талантов. Когда рассматриваешь эту выставку, в какой-то момент возникает видение великолепного Музея apxитектуры, в котором это просто один из залов, в следующем — Чечулин, дальше -Захаров, дальше — Жолтовский, и каждый из них поражает глубоко личной интонацией. Как будто идешь по залам Венецианской академии, и там — залмрачноватого Тинторетто, зал простоватого Каналетто, зал могучего соцреалиста Веронезе. И главное — весь этот музей находится здесь же в фондах Музея архитектуры. Но выставлять его негде, и музея такого в ближайшем будущем не предвидится.