Беспорядочно застывшая музыка

Про этот конкурс можно сказать так. Ничего лучшего в сегодняшних российских условиях и быть не могло. И не было. В зависимости от отношения к организаторам конкурса можно налегать либо на первую часть высказывания, либо на вторую.

Если говорить о второй части, то действительно, в нашей архитектуре не было конкурса такого уровня со времен Дворца Советов. Ханс Холляйн и Марио Ботта, Арата Исодзаки и Эрик Оуэн Мосс, Эрик ван Эгерат и Доминик Перро — все звезды, каждая работа которых становится заметным профессиональным событием,— создали по достаточно подробному и внятному проекту для России. Это во-первых. Во-вторых, русские архитекторы прыгнули выше своей головы. За исключением московских бюро «Остоженка» и «Сергей Киселев и партнеры», которые сработали узнаваемо хорошо, все они представили проекты, резко превосходящие их обычный уровень.

Поставленные в ряд с зарубежными, звездными, наши проекты выглядят там вполне естественно и явно принадлежат той же школе и культуре, что и западные, Год назад, когда Эрик Мосс представил свой проект Мариинского театра, мы констатировали "крах русской архитектуры", не способной работать на таком уровне. Здесь произошла ее реабилитация, с удовольствием приносим ей, русской архитектуре, извинения.

В-третьих, устроители проявили чрезвычайное внимание к представлению проектов. Вопреки нормам международных конкурсов, они выставили проекты (вместе с прекрасной выставкой архивных фотографий Мариинского театра, организованной журналом АD) до объявления итогов заседания жюри, дав городу 20 дней на ознакомление с этим чудом. Выставка безупречна с точки зрения представления материалов и дизайна. Здесь главный архитектор Петербурга Олег Харченко учел ошибки главного архитектора Москвы Александра Кузьмина, который, проводя в прошлом году международный конкурс на Сити, практически уничтожил его эффект, так толком и не выставив проекты (корреспондент „Ъ" тогда пробирался на выставку под видом технического сотрудника) и дав основания для обвинений в кулуарности решений. Здесь такого не произошло. Однако же, отмечая эти важные и безусловные достоинства, невозможно отделаться от легкого чувства разочарования. Может быть, все дело в том, что от конкурса слишком многого ждали. Но тем не менее.

Конкурс довольно ясно показал, что Мариинский театр мало представляет себе, какое новое здание он хочет. Проекты демонстрируют такое разнообразие функциональных решений (театры сообщаются через сцену, фойе, площадь-пьяцетту, телескопические трубы), такие различия в составах помещений, такое незнание местного законодательства и реалий (фактически ни один из зарубежных проектов не может быть реализован без нарушений закона об охране памятников), будто бы это не заказной конкурс на проект, а открытый конкурс на концепцию, во время которого, собственно, и предполагается понять, что мы собираемся строить.

Столь же ясно конкурс показал, что у руководства города нет ясности относительно собственных намерений. Год назад проект Эрика Мосса был отвергнут на том основании, что разрушает городскую среду. Сегодня городскую среду разрушает не один, а десяток проектов. Все они сделаны по принципу аттракционов-взрывов так, как если бы в намерения организаторов специально входило прорвать сонную жизнь Санкт-Петербурга неким провокационным и ошарашивающим жестом. Отлично, пусть так — но зачем тогда вы отказывались от Мосса?

Ведь был готовый, гораздо более проработанный, чем любой из конкурсных, проект с готовыми инвесторами — чего было городить огород за 300 тысяч долларов казенных денег? А если вы хотели все же как-то согласовываться со средой города, то зачем было звать отъявленных модернистов и провокаторов, профессиональных архитектурных пиротехников? Это неясно.

В-четвертых, при такой неясности относительно функционирования театра и его внешнего вида, устроители явно переоценивают его значение. Постоянно звучащие в Петербурге сравнения этого конкурса с конкурсом на Дворец Советов или на Сиднейскую оперу никуда не годятся. Этот конкурс не станет мировым событием и ни как не повлият на мировой процесс. В мире - от Китая до Алабамы - таких конкурсов проводится по два в месяц, и везде одно и то же.

События возникают тогда, когда тема всерьез задевает участников, и они делают нечто экстра ординарное. Мы можем констатировать, что никто из западных мастеров всерьез Россией не увлекся и отреагировал на задание как на рядовую работу.

Пафосность русских заказчиков если и затрагивала их, то отозвалась какой-то пошлостью. Эрик ван Эгерат, скажем, сделал здание, которое как бы охвачено двумя гигантскими ладонями, вроде собравшимися рукоплескать, но натолкнувшимися на случайно попавший между ними неприятный прямоугольный предмет (собственно здание театра). И предмет, прямоугольник от этого столкновения треснули. Называете «Руки ангела». А Ханс Холляй сделал Мариинский театр в форме рояля, от которого во все стороны не слишком далеко, не беспорядочно разлетается «застывшая музыка». Надо полагать, Валерию Гергиеву это должно понравиться, хотя более выигрышным было бы решение форме дирижерской палочки Арата Исодзаки счел, что если Россия, то надо работать в стил Malevich & Lisitsky. До пошлости Ханса Холляйна он не дошел, и его разлетающиеся в разные стороны разноцветные плоскости террас (это в Петербурге его климатом) вполне подходя под определение «салонного конструктивизма». Все это — никак не главные для них проекты, рядом с теми, которые когда-то сделали их звездами, это второй сорт. Исключение составляет Доминик Перро, его проект в форме фантастического геологических размере кристалла свободных форм - нечто новое в его творчестве, его театр — несомненно очень сильная архитектура. Но она безусловно, настолько же чужеродна Петербургу, насколько чужеродным был проект Мосса.

Чего бесконечно жаль. По поводу приглашения иностранцев для строительства Мариинки все вспоминают Петра Великого и говорят, что Питер строился иностранцами и надо 6ы продолжить. Но 300 лет назад Питер строился иностранцами в чухонском болоте, а сегодня они строят в самом красивом городе в мире и никак на него не реагируют: Но именно из столкновения старой архитектуры и новых форм способно родиться что-то по-настоящему сложное и интересное. В конце концов, они же строят оперный театр, и хотя маэстро Гергиев ceксуально небрит, здорово машет руками и от души потеет, он же исполняет не хард-рок, а классическую музыку, и почему для него нужно строить «дискотеку на Ибице», непонятно.

На самом деле, единственным проектом на выставке, который действительно соединяет в себе историю и современность, который по-настоящему сложен, является проект Андрея Бокова. Он не сносит ДК имени Первой пятилетки (по московским, а не питерским меркам уникальное здание), на месте которого должен появиться новый театр, но преобразует его в часть нового комплекса и, невероятно усложняя себе задачу, добивается необыкновенного разнообразия временных и пространственных фактур. Проект страшно нервный, он несет на себе печать дикого напряжения между нашими реалиями и сегодняшней европейской модой — но именно в этой нервности отражается сегодняшняя ситуация русской архитектуры. При прочих равных он бы должен был победить, но если на этом конкурсе победит русский архитектор, это будет мировой скандал, и вряд ли на него пойдут.

В общем, пока конкурс привел к проблемной и в функцинальном, и в художественном отношении ситуации, выход из которой отнюдь не очевиден. По счастью, найти его должно будет жюри с его принципом коллективной, то есть ничьей ответственности. Подождем решения.