Утопия должна принадлежать народу

– В прошлом году вы устраивали в МАК знаменитую выставку Захи Хадид. После этого она получила Притцкеровскую премию. Сейчас вы готовите выставку Питера Айзенманна, получившего только что "Золотого льва" Венецианской биеннале. Макет собственного дома Фрэнка Гери, с которого началась его слава, находится в коллекции вашего музея. У вас прекрасные отношения с архитекторами – вы их продвигаете, пишете про них книги. Почему оказалось, что все зло идет от них?

– У меня действительно прекрасные отношения с несколькими архитекторами. Но я говорю не о международных звездах, не о десятке человек, которые строят ничтожную часть архитектурной продукции. Я говорю о тысячах архитекторов, которые создают по всему миру одинаковые объемы, застраивают миллионами одинаковых квадратных метров все города. Башни Манхэттена, башни Токио, башни Пекина, башни Москвы, башни Гонконга – одинаковый городской пейзаж, как будто клоны.

– Ну, не могут же все быть как Хадид, Айзенманн и Гери. Есть архитектура шедевров и есть архитектура фона, это нормально. Есть солисты, есть хор. Странно, когда солисты прекрасны, а хор – корень зла.

– Ваша аналогия не верна. Где эти солисты и хор? Есть архитектурные журналы, и есть реальность городов. В журналах мы действительно видим архитектуру звезд и какую-то рядовую, там соблюдаются отношения фона и шедевров. Причем только внешне, потому что солисты не создают темы для хора. Я очень люблю своих друзей – архитекторов, которых вы упомянули, но меня тревожит то, что у них нет программы. Никакой, кроме формальных поисков, а этому трудно следовать. Никто и не следует. Хор, который вы упомянули, поет что-то совсем не то, что солисты.
Но так в журналах. А в реальном городе все еще хуже. Никаких шедевров нет, архитектура, которая есть, вовсе не фон для шедевров. Сегодня архитекторы полностью замкнулись сами на себе. Попытайтесь ответить на вопрос: какой смысл возводить, скажем, в Москве здания, похожие на токийские, гонконгские или пекинские? Какой смысл у этой архитектуры? Только один: чтобы быть похожей на другую архитектуру. Архитекторы превратились в производителей стандартных картин, которые что-то говорят только им самим, а больше никому. Это проблема, и это проблема сегодняшнего дня. Сравните профессиональные журналы и массовую прессу. В журналах сегодня архитекторов только хвалят, в массовой прессе – только ругают. Архитекторы потеряли общий язык с людьми, и поэтому они воспринимаются как корень зла.

– А раньше общий язык был?

– Ну, если мы возьмем эпоху Ле Корбюзье или вашего конструктивизма, этот общий язык очевиден. Архитектура была движением к прогрессу и воспринималась как добро.

– Архитектуру и общество вели в этот момент общие утопические идеи. Сегодня общественных утопий нет, и многие этому рады, мы в России дорого за них заплатили. Что может быть общим языком для архитектуры и общества сегодня?

– Контекст. Архитектура должна отвечать конкретному месту. Она не должна воспроизводить не привязанные к месту картинки – Токио в Гонконге, Гонконг в Москве. Она должна отвечать на вызов места.

– В таком случае вы точно совпадаете с лозунгами современной московской практики. У нас вся архитектура должна быть контекстуальной. Это так называемый средовой поход.

– В чем он заключается?

– Суть в том, чтобы вписать здание в существующую среду. Это можно сделать двумя способами: или с помощью общей композиции здания (объемы, пропорции и т. д.), или с помощью стиля, воспроизводя те исторические формы, которые характерны для данного места. Считается, что и в том и в другом случае здание как бы растворяется в среде города, не травмирует сложившийся контекст.

– Что касается строительства в исторических стилях, то это настолько отвратительно, что даже не обсуждается. Это создание фальшивок! Что же касается второго подхода – соответствия между современной архитектурой и исторически сложившейся композицией,– то это, конечно, не так отвратительно, но я тоже не это имею в виду.
Вы говорите, здание растворяется в контексте. Но в таком случае нового смысла не рождается. Если идеал в том, чтобы стать как можно более незаметным, тогда мы получаем не архитектуру, а какой-то посторонний шум, который, впрочем, пытается стать как можно тише. Знаете, как человек, который говорит: "Я тут постою, а вы на меня не обращайте внимания". Его все равно спрашивают: "А зачем ты тут стоишь? Нам и без тебя хорошо было". Так с обществом не объяснишься.

– А что же нужно делать?

– Я приведу вам такой пример. В 90-м году я организовал мастерскую по реконструкции Гаваны. Гавана – поразительное место. Там стоят небоскребы 30-х, это город, сохранивший свой исторический облик, но сохранивший его в ужасном состоянии. Здания руинированы, где-то это трущобы. И во всем этом какая-то поразительная энергия, драйв. При всем том нет никакой архитектуры, которая бы осмысляла это место. И мы поставили задачу его осмыслить. Эрик Мосс, который проектировал у вас Мариинский театр, сделал проект, превращавший этот город в некий взрыв – с разлетающимися плоскостями стен, с обнажившимися конструкциями и т. д. Это то, что мне кажется выходом: понять характер места и на этой основе сделать сильный художественный жест; не раствориться в контексте, а, наоборот, максимально полно его выразить.

– Проект Мосса для Гаваны больше похож на инсталляцию художника, чем на проект архитектора. Кстати, с Мариинским театром у него было то же самое. Это какая-то художественная утопия.

– Именно! Вы вот спрашивали, что может быть ресурсом архитектуры после того, как закончились общественные утопии. Я вам и отвечаю: художественные утопии. Архитектура ведь и есть ответ на вопрос, как сделать так, чтобы в этом месте было лучше. Любой настоящий проект должен быть художественной утопией. Это слабость сегодняшней архитектуры – ее отрыв от современного искусства. Вспомните, чем питалась архитектура модернизма. Авангардом в живописи, авангардом в искусстве. Конструктивизм непредставим без Малевича. А где в архитектуре сегодняшний авангард? Архитектура как инсталляция, архитектура как хэппенинг – где это? А ведь это мощнейшие источники архитектурного смысла. Они делают любое место уникальным, они позволяют легко уйти от бессмысленности невнятной массы квадратного метра. Это выход и шанс для архитектуры.

– Вы говорите о возможности найти общий язык с людьми через приобщение к искусству. Но современный художник в России – существо куда более маргинальное, чем архитектор. Ценность квадратного метра, пусть даже в безликом типовом жилье, понятна всем. Ценность современной художественной инсталляции мало кому понятна. А если люди поймут, будет еще хуже. Современное искусство – это провокация, эпатаж, травма. Это очень неполиткорректный материал.

– По моему убеждению, искусство может быть только неполиткорректным. Ценность безликого квадратного метра понятна до той поры, пока его можно купить. После того как он куплен, он никому не интересен, кроме его владельца. Какова для вас ценность чужого жилья за безликим окном в городе? А ценность общественной инсталляции в городе – для всех. Она создает уникальность этого места. Вы сегодня пытаетесь позвать в Москву иностранных звезд, чтобы они построили вам шедевры. Уверяю вас, звезды ничего не решат. Они приедут и уедут, нужно менять зрение. Попробуйте отдать какое-то место в городе современному художнику, пусть он его осмыслит. Вы увидите фантастический эффект от этой интервенции искусства. Она преображает пространство.
Я приведу пример. Есть такой американской город – Марфа. Это военный город, из которого ушли войска, оставив пустые здания казарм, столовых, складов, гаражей и т. д. Как вы понимаете, лишенная индивидуальности казарменная архитектура. Жизнь в городе умерла. Но туда пришел великолепный художник Дональд Джадд. Часть зданий он выкупил, часть просто оккупировал своим искусством. Он наполнил эти пространства своими инсталляциями, он полностью их переосмыслил. И жизнь вернулась в город, потому что там стало интересно. Это стало уникальным местом. С моей точки зрения, лучшим местом современного искусства в мире.

– Это очень трудно. В 1996 году в Москве была начата реконструкция Гостиного двора, это уникальный исторический ансамбль. И начиналось все с приглашения художников. Юрий Аввакумов, который, как и вы, говорит о необходимости возвращения художественных утопий, сделал проект – по сути, проект интервенции искусства в это пространство. Но из этого ничего не вышло. Городская власть предпочла видеть здесь нейтральное коммерческое пространство.

– Это и есть проблема. Архитектуру до той же степени создает архитектор, до какой и заказчик. Но заказчика надо воспитывать. А кто его воспитывает? Те самые фоновые архитекторы, которые воспроизводят готовые картины своего сознания. Но если уникальный исторический ансамбль превращается в безликий торговый центр, это общественная катастрофа, с этим нужно бороться. Я хочу сказать, что в России – уникальные художники, уникальная художественная энергия. Два года назад я делал с русскими художниками проект "Давай!", и я показывал его в Вене. Это был поразительный эффект! Вам нужно создавать атмосферу поклонения этим художникам. Только это может спасти вашу архитектуру.