I. Вступление.

Футуро-архаическая стилистика позднего творчества Ивана Леонидова как своеобразное и внутренне закономерное явление была выявлена и проанализирована в статье «Иван Леонидов и «стиль Наркомтяжпром», впервые опубликованной в 2013 году[1], и повторно, в расширенном виде – в 2019 году[2]. В исследовании, вышедшем на портале Архи.ру, были рассмотрены признаки очевидного и значительного влияния Леонидова на объекты, создававшиеся в его присутствии, но записанные за иными авторами. Эти признаки заставляют поставить вопрос о их переатрибуции с учетом творческого вклада архитектора.

После этого можно сделать следующий шаг и обратиться к ряду объектов, созданных без какого-либо участия Леонидова, отмеченных отличным от его манеры авторским почерком, но несущих ясно различимые следы его формального влияния. Авторы этих объектов систематически оперируют хорошо узнаваемыми элементами формального словаря Ивана Леонидова. С учетом уровня этих авторов – а это вождь конструктивизма Моисей Гинзбург и близкий к нему Игнатий Милинис, один из виднейших мастеров конструктивизма – леонидовская стилистика перерастает локальный масштаб индивидуального творчества, переходя в категорию крупных стилистических явлений, существенных в масштабе советской архитектуры 1935–1940 годов в целом. Это побуждает озаботиться соответствующей терминологией.

I.1. Терминология.

Начиная с 1980-х для обозначения всего массива архитектурной практики 1932–1941 годов прижился термин «постконструктивизм», образованный по модели модного тогда западного «постмодернизма». Термин, удобный своей всеохватностью, но никакой иной информации, помимо хронологической, в себе не несущий. В нашем случае речь пойдет о вполне определенном явлении как в смысле определенного круга авторов, так и практикуемой ими конкретной стилистики. Явлении, в обоих аспектах непосредственно преемственном по отношению к «конструктивизму» в его узком и точном понимании – деятельности группировки авангардных архитекторов и художников под руководством братьев Весниных и Моисея Гинзбурга с 1923 по 1932 годы. С 1925 года они сформировали ОСА – «Объединение Современных Архитекторов». Тесное сотрудничество и активная деятельность этого творческого сообщества вовсе не прервалась в 1932 году. Его «продукция» и после этого переломного момента сохранила свои характерные, отличные от других течений, черты. Поэтому распространенное мнение о «смерти конструктивизма» в 1932 году представляется несколько преувеличенным. Соответственно, термин «поздний конструктивизм» является вполне обоснованным и более точным, чем безразмерный «постконструктивизм». Непосредственным предметом нашего интереса будет роль влияния формального языка Ивана Леонидова в формировании стилистики позднего конструктивизма, и этому влиянию также следует подыскать соответствующее наименование.

Массовое подражание графической манере великого архитектора в 1928–1931 годах закончилось кампанией против «леонидовщины»[3], стоившей Ивану Леонидову немало здоровья и перерыва в профессиональной карьере. Многие искусствоведческие термины прошлого появлялись сначала в качестве негативных ярлыков, затем приобретая нейтральный, а позже и позитивный смысл. «Готика» и «барокко» – из их числа. И в поисках названия феномена систематического заимствования формальных мотивов Леонидова после 1935 года в голову не приходит ничего лучше все той же пресловутой «леонидовщины» – уже как объективного и нейтрального искусствоведческого термина. Здесь будет уместно вспомнить интересное эссе Петра Капустина, увидевшего в феномене «леонидовщины» важную методологическую проблему, значение которой выходит далеко за рамки конкретного события 1930–1931 годов[4].

В качестве обозначения определенного леонидовского мотива, используемого другим автором, возможен, по понятной аналогии, термин «леонидовизм», на чем мы и остановимся до появления других, более удачных предложений.

I.2. Цели и специфика исследования.

Для сегодняшних восприятия и оценки творчества мастеров авангарда характерно сформированное поколениями исследователей (наиболее выдающийся из них – Селим Хан-Магомедов) заведомое предпочтение их работ авангардистского периода, составивших международную славу «советского конструктивизма». Позднее творчество данных мастеров оказалось в тени этого блестящего периода и, по-своему, сделалось жертвой его популярности, в свете которой все отличия от канонизированного авангардистского стандарта стали оцениваться как нежелательные отклонения, результат насильственного искажения творческих намерений, существенно уменьшающего ценность и значение архитектурной практики этого периода.

Помимо этого фонового пренебрежения, практической проблемой оказывается отсутствие языка, позволяющего описывать и анализировать архитектуру позднего конструктивизма. Архитектуру, не укладывающуюся в прокрустово ложе догм ортодоксального функционализма, но в той же мере отличную от академического неоклассицизма – двух разновидностей формального языка, вполне освоенных сегодняшними исследователями. С позиции этих ученых архитектура позднего конструктивизма в равной степени, но по разным причинам, воспринимается отходом от канона, как перешедшая границы «хорошего вкуса». Она ставит в тупик экстравагантностью форм и мотивов непонятного происхождения, для понимания и описания которых трудно найти подходящие слова и понятия. В качестве примера приведу фразу Хан-Магомедова, касающуюся позднего проекта Гинзбурга (о нем подробно – ниже), с помощью которой исследователь избавил себя от необходимости входить в дальнейшие подробности чуждого и непонятного ему проекта : «Интересно решенный с точки зрения функциональной организации всего комплекса и отдельных корпусов, проект носит на себе следы лабораторной работы по экспериментированию с различного рода необычными по форме объемно-пространственными композициями»[5].

Просматривая имеющиеся монографии, посвященные архитекторам 1930-х, нетрудно заметить разницу между подробным разбором их авангардистских произведений и мимоходным упоминанием их поздних работ, вызывающих очевидное смущение исследователей.

Ценная попытка выработки аналитического языка, облегчающего понимание архитектуры поздних 1930-х, содержится в недавнем исследовании Александры Селивановой «Постконструктивизм»[6]. Однако, рассматривая «постконструктивизм» как единое целое и проверяя его лекалами западного ар деко, исследователь концентрируется на общем «стиле эпохи», неизбежно нивелируя разнообразие стилистических течений, различных по генезису и творческой природе. Цели настоящей работы менее амбициозны и широки: раскрыть и понять лишь одно, хотя и важное, течение советской архитектуры 1935–1940 годов – проектную практику мастерских Наркомтяжпрома под руководством Моисея Гинзбурга и, в меньшей степени, братьев Весниных. И рабочей гипотезой, которую мы постараемся доказать, является существенное значение формально-стилистического языка Ивана Леонидова для формирования стилистики «позднего конструктивизма»: то, что именно позднее творчество Леонидова является искомым ключом для адекватного понимания этой архитектуры.

Наконец, пару слов нужно сказать о непосредственном объекте рассмотрения – проектных и иллюстративных материалах. Своеобразие отношения к архитектуре этого периода не могло не отразиться на степени их сохранности и опубликованности. В текущих условиях доступ к архивными собраниям затруднен и полное исследование всего корпуса имеющегося материала – дело будущего. Поэтому придется ограничиться тем немногим, что опубликовано в профессиональной прессе 1930-х и немногих изданиях последних десятилетий. Некоторые ранее не публиковавшиеся в СССР и России изображения можно встретить на западных ресурсах. Качество этих материалов, как правило, требует их значительной графической обработки, что является привычной процедурой, начиная еще с деятельности Селима Хан-Магомедова по перечерчиванию журнальных иллюстраций 1920-х, исходное качество которых не позволяло их републикацию. Я для себя выработал формат наложения нового чертежа на ослабленный оригинал для демонстрации верности его воспроизведения.

II. Леонидовизмы в позднем творчестве Моисея Гинзбурга

Большинство своих проектов архитектор создал совместно с одним или несколькими коллегами, причем смена соавтора нередко отражалась на стилистике проекта. Возглавив 3-ю мастерскую Наркомтяжпрома, Гинзбург стал «руководителем авторского коллектива», специализировавшегося на крупномасштабных ансамблевых и градостроительных проектах, отдельные части которых имели конкретных авторов. Так, например, только с приобретением Музеем архитектуры им. А. В. Щусева архива Игнатия Милиниса стало известно об его авторстве жилой застройки в проекте «Красный камень» в Нижнем Тагиле. Поэтому, указывая авторство Моисея Гинзбурга, необходимо учитывать условность такой атрибуции и сохраняющуюся возможность ее уточнения.

II.1. Конкурсный проект комбината газеты «Известия» (1936)

Комплекс зданий комбината проектировался на Берсеневской набережной и площади Киевского вокзала в Москве. Материалы этого, крайне важного, но до сих пор недооцененного проекта еще ждут своего полного выявления, изучения и публикации. Для ограниченных целей настоящего исследования достаточно иллюстраций из архитектурной прессы 1930-х и монографий Хан Магомедова, посвященных Гинзбургу, существенно дополненных пакетом фотографий макета и эскизов, не так давно размещенных на портале thecharnelhouse.org. Именно они дают возможность уверенно говорить о присутствии характерных леонидовских мотивов в этом и, как мы позже покажем, последующих работах мастерской Моисея Гинзбурга.

В ходе работы над конкурсным проектом было выполнено не менее трех вариантов решения комбината. Из них нас будут интересовать варианты 1–2, отличающиеся наличием трехлучевой в плане офисной башни и многогранного призматического объема клуба (рис.1).