Архитектура в тумане. Беседа с Элизабет Диллер

Впрочем, архитектурность своих проектов им, похоже, придется доказывать еще неоднократно. Дело в том, что архитекторы больше известны своими провокационными, интерактивными, театрально-художественными и видео инсталляциями. Те редкие здания, которые они построили выступают своеобразными конструкциями на которых крепятся эти самые инсталляции. Они весьма остроумно комментируют различные явления, происходящие в современном обществе. “Мы не пытаемся быть художниками. Мы считаем себя архитекторами в контексте искусства”, поясняет Диллер. Их проекты гениальны! Но архитектура ли это?

Пятиэтажное здание ICA, стоимостью в 41 миллион долларов и площадью шесть тысяч квадратных метров – это чистая художественная провокация. Главной особенностью Института является гигантский козырек, парящий над заливом южного Бостона. Да и внутри, посетителей поджидает множество любопытных приемов и трюков. Так, в днище козырька завис зал медиатеки, стеклянный торец которого наклонен под таким углом, что изнутри видна только водяная гладь залива. Ощущение такое, будто зависаешь в воздухе, что весьма уместно для помещения электронной библиотеки. Однако вопрос остается открытым – является ли это полное сюрпризов здание хорошей архитектурой? Многие критики щедро раздают комплементы. Я же считаю, что архитектура Диллер, Скофидио + Ренфро пребывает в некотором тумане, из которого героям моего рассказа еще предстоит выбраться.

Новый музей в Бостоне задуман, как неотъемлемая часть променада, который, подходя вплотную к зданию, весьма органично складывается в ступени общественной трибуны с видом на залив. Такое оригинальное решение напоминает роскошную лестницу перед музеем Метрополитен в Нью-Йорке, где в солнечную погоду собираются толпы народу. Разница лишь в том, что в Бостоне Диллер и Скофидио спрятали свою трибуну под тень громадного навеса, образованного двумя верхними этажами, нависающих над тремя нижними. Такой эффектный козырек, провоцирующий предчувствие неминуемого опрокидывания (весьма дорогое конструктивное решение) больше работает на создание легко запоминающегося образа музея, чем стремление архитекторов создать приятную площадь для посетителей. Нужно признать, что козырек действительно получился эффектным, но лишь со стороны залива. Лучшие виды достались обложкам глянцевых журналов – их больше неоткуда невидно. На другие три стороны, обращенные к городу не хватило не то денег, не то фантазии.

Даже на большом расстоянии от Института, откуда не видны следы довольно низкого качества строительства, фасады оказались невыразительными и неинтересными ни по форме, ни своими облицовками. А ведь архитектурные эскизы, которые до сих пор демонстрируются на интернетовском сайте музея вместо реальных фотографий, – весьма привлекательны. Их художественная подача очень заманчива. Возможно, архитекторам не хватило практического опыта, чтобы превратить свои красивые, утонченные изящной художественностью образы в реальность. Что же, подождем новых проектов.
Один из них – реконструкция театрального комплекса нью-йоркского Линкольн-центра, представляет большой интерес, во всяком случае на бумаге. Архитекторы опередили в конкурсном отборе самых влиятельных современных зодчих – Фрэнка Гери, Ричарда Майера, Нормана Фостера и Сантьяго Калатраву. Все они предлагали снести до основания театральный акрополь Нью-Йорка, построенный в начале 1960-х годов совместными усилиями Уолласа Харрисона, Филипа Джонсона, Эро Сааринена и Гордона Буншафта. Диллер и Скофидио же пошли другим путем. Они заявили – нам нравится Линкольн-центр!
Конечно же, этого было недостаточно, чтобы выиграть конкурс, но вполне достаточно, чтобы к ним прислушались консервативные члены совета директоров Центра. Оказывается, чтобы прослыть радикалами не обязательно придерживаться радикальных взглядов. Необходимо просто иметь свою, отличную от других позицию. Их идея состояла в том, чтобы сохранить такие открыточные элементы Центра, как центральный фонтан и пересмотреть такие неудачные, как движение автомобилей вокруг всего комплекса, отсутствие зеленых зон и однообразие фасадов и площадей.

Диллер и Скофидио любят использовать новейшие технологии и пересматривать традиционные урбанистические пространства. В отличии от Бостона, в Нью-Йорке им не придется создавать архитектуру заново и в такой роли – больше манипуляторов, чем создателей, мне кажется, у них есть больше шансов на успех. Эскизы нового Линкольн-центра свидетельствуют о стремлении архитекторов сохранить основные черты исторического комплекса, которому предстоит серьезная архитектурная операция. Пройдет время и когда-то серый, однообразный и изолированный бастион высокой культуры превратится в живую, прозрачную, интерактивную и доступную городскую среду разных уровней, ощущений и впечатлений.
Долгие годы название компании Диллер + Скофидио, основанной в 1979 году, отражало имена ее основателей – супружескую пару Элизабет Диллер и Рикардо Скофидио. В 2004 году в ранг партнера был возведен Чарльз Ренфро. Полнометражная выставка работ компании в музее американского искусства Уитни на Манхэттене, успешно прошедшая в 2003 году, представила около двадцати проектов архитекторов. Однако перманентных архитектурных проектов к моменту выставки было осуществлено всего два – жилой комплекс в Гифу в Японии и интерьер ресторана Brasserie в подвале Сигрэм-билдинга в Нью-Йорке. Оба проекта были построены в 2000 году. Впрочем, популярность архитекторы заработали совсем на другом поприще.

Так, на многих посетителей выставки в Уитни впечатление произвели не столько сами проекты, сколько их необычная подача. Архитекторы решили переосмыслить даже то, что обычно не вызывает ни у кого никаких вопросов – фон. И хотя размещенные на белых стенах таблички разъясняли, что они вовсе не являются частью экспозиции, на них-то и было сфокусировано внимание недоумевающих посетителей. Дело в том, что по стенам упрямо перемещался робот-сверло и с завидным постоянством в течении многих недель выставки высверливал дыры в простенках между галереями, превращая их в подобие швейцарского сыра. Зачем? Давайте разбираться.

Диллер и Скофидио – редкое явление в наше технологическое время. Если бы они жили во Флоренции времен итальянского Возрождения, то не исключено, что он изобрел бы перспективу, а она, скажем прообраз летательного аппарата. Эта пара подвергает сомнению все, что замечает их критический глаз. Они принадлежат к категории дизайнеров, которые принципиально всему находят свое уникальное решение, ведущее не только к новым формам, но и функциям. Супруги заработали длинный список престижных наград и побед в международных конкурсах. Но одна из них выделяется особенно. В 1999 году они стали первыми в истории архитекторами, удостоенными премии фонда MacArthur за… гениальность! Эта премия сопровождается грантом в полмиллиона долларов, дабы гении ни в чем не нуждались и, по возможности, развивали эту самую гениальность.

Что же такого в творчестве Диллер, Скофидио и Ренфро привлекает столь завидное внимание критиков? В 1991 году они придумали проект частного особняка под названием Медленный дом. У него нет фасада – лишь входная дверь. Дом-жест вытянулся в форме банана длиною в 30 метров. Это проход от начала к концу – от двери к окну с видом на океан. С одной стороны окна – видеокамера, обращенная к океану. С другой – экран монитора. Электронным видом из окна можно манипулировать. Его можно увеличивать, поворачивать, а главное – записывать и прокручивать на мониторе в любое время. Так ночью на экране возникает день, в бурю – штиль, а в дождливую погоду – светит солнце. Вид из окна превращен здесь в форму медленного развлечения.

Самым же оригинальным и популярным проектом архитекторов стал Blur (облако, туман) – конструкция, возведенная на берегу озера Ивердон-ле-Бэн, для всемирной выставки ЭКСПО 2002 в Швейцарии. Blur – это атмосферная архитектура. Главный материал здесь – вода. Вода насосом качается прямо из озера, фильтруется и выпрыскивается из десятков тысяч форсунок под большим давлением в виде мелкого моросящего дождика или тумана. Blur – это анти спектакль. Попадая внутрь туманной массы всякие визуальные и акустические ссылки стираются.

Однажды я побывал в подобной среде – на обзорной площадке Эмпайер Стейт Билдинга. В холле меня предупредили – наверху туман. Это то, что мне нужно, уточнил я. Других желающих рядом не оказалось. Это и понятно, ведь на обзорных площадках продают вид на город, а не его отсутствие. Вот если бы они объявили, что наверху облако, то выстроилась бы очередь. Тем не менее, выйдя на террасу небоскреба, оказалось, что видеть было действительно нечего. Все было как в Швейцарии. Я попал в настоящее облако, что похоже на выкрашенную в белое комнату, то есть с таким же успехом меня могли опустить в подвал и продать его как тучу. Примерно такая же туча и стала главной достопримечательностью всемирной ЭКСПО. Высоко технологический компьютер, который с помощью сотен специалистов улавливал и реагировал на малейшие изменения температуры, давления, силы и направления ветра, виртуозно удерживал облачное образование в отдельно взятой точке швейцарского озера. Человек подчинил себе силы природы! На это чудо со всего мира собрались посмотреть сотни тысяч серьезных людей. Эта вещь была опубликована на первых полосах ведущих газет и журналов. Ее показывали по всем телеканалам. Месяцами швейцарцы просыпались с репортажами о состоянии рукотворного облака. Я же стоял на вершине небоскреба в таком же самом тумане, но в полном одиночестве. Внизу и вокруг был бракованный вид на город, а в Швейцарии тем временем происходила настоящая революция, причем одновременно в науке, архитектуре, искусстве и в индустрии туризма. В одночасье Диллер, Скофидио и Ренфро стали архитектурными звездами первой величины.

Архитекторы познакомились в середине семидесятых в престижном Купер Юнион. Она была студенткой, а он ее профессором. Это было особое время. Даниэль Либескинд, Тошико Мори, Шигеру Бан, Стэн Аллен и Джесси Райзер – лишь немногие из ныне известных архитекторов, были студентами прославленной нью-йоркской школы тех лет.

Я нахожусь в студии Диллер, Скофидио и Ренфро перед большим окном, выходящем на Третью авеню с видом на циферблат часов на фронтоне статного здания Купер Юнион. За моей спиной молчаливый и сосредоточенный Рик Скофидио не торопясь, перебирая кнопками клавиатуры проверяет электронную почту. Вокруг – типичный для архитектурных бюро креативный беспорядок и десятки работников, всматривающихся в свои экраны. Совсем еще молодые люди то и дело подходят к Скофидио за советом и, молчаливо выслушав своего гуру, отправляются на место думать дальше. Полная энергии Элизабет Диллер расположилась прямо напротив меня на самом краешке своего стула за презентационным столом и громко, с азартом и непрерывной жестикуляцией рассказывает о работе своего бюро. Наша беседа уместно началась с воспоминаний об учебе в Купер Юнион.

– Главным для всех нас был Джон Хейдук (декан архитектурного факультета в течении 25 лет до самой смерти в 2000 году – В.Б.). Он был очень трудным для понимания человеком, который говорил не много, но его видение мира было очень многогранно и любопытно. Я начинала на факультете искусства и перевелась на архитектуру только благодаря ему. Мне нравилось быть в его орбите. Купер сильно отличался от других школ, но для меня это все-равно была ортодоксальная система. Поэтому я пыталась идти на самые разные провокации, чтобы подорвать сложившиеся устои и традиции. Я должна была противостоять старому, чтобы найти новое направление. Спустя всего год после окончания института Хейдук предложил мне преподавать там. Это сразу придало мне чувство уверенности, независимости и интердисциплинарности в архитектуре. Школа была очень живой, открытой, эклектичной и аналитической. Там постоянно дискутировали на самые разные темы. Среди преподавателей было много известных европейцев – Альдо Росси, Паоло Сольери, Рафаэль Монео. Купер позволил мне распознать множество сторон архитектуры. Я преподавала там до 1990 года, а потом мне предложили место в Принстонском университете, где я преподаю и поныне. Рик же по прежнему преподает в Купере.

– Рик Скофидио однажды сравнил ваше творчество с луковицей, имея в виду, что чем больше вы ее очищаете, тем тяжелее добраться до сердцевины. Знакомясь с вашими оригинальными проектами, мне кажется, я очистил уже всю луковицу, но мне еще предстоит понять – в чем же собственно их суть? Ваши проекты совсем не о том, что лежит на поверхности, не так ли?

– Я не думаю, что наши проекты представляют собой какие-то отвлеченные заявления, предназначенные для выставления напоказ. Мы всегда нацелены на очень широкую аудиторию. К примеру, Blur был нашим первым проектом для широкой публики. Вы знаете, каждый школьник в Швейцарии обязан был посетить этот проект по требованию школьной программы. Как часть всемирной выставки этот павильон посетили представители целого спектра населения, поэтому наше здание должно было работать одновременно на самых разных уровнях.

– Мне кажется, что любая хорошая архитектура сконцентрирована на самой себе и в конечном итоге стремится к идеалу красоты. Именно к такой архитектуре можно отнести здания Микеланджело, Палладио, Корбюзье, Райта и Скарпы. Вашу архитектуру вполне можно назвать красивой, но также складывается впечатление, что не это главное. В ней присудствует еще – система слежения, выставление чего-либо напоказ, перформанс, манипуляция и прооблематизация видимого, контекстуальность, маскировка и так далее. Зачем зданиям нужно подымать вопросы – концептуальные, провокационные, риторические и полемические?

– И вправду – зачем? Я не знаю на сколько это необходимо. Я воспринимаю здания как конструкции для перформанса. Любая функция сводится именно к этому. К примеру, мы очень интересуемся сурвейленсом (видиослежкой), но нам также интересен феномен постпаранои, когда повсеместное слежение превращается в сознательный перформанс людей перед камерами слежения. Мы выискиваем подобные примеры и лишь помогаем обратить на них внимание общества. Наши здания превращаются в главных героев событий, происходящих внутри.

– Что заставляет вас быть иновационными и изобретательными в каждом новом проекте?

– Я бы назвала это превратным мазохизмом. Мне интересно работать только, если нам брошен вызов на решение какой-нибудь сложной задачи. Нам не интересно заниматься тем же самым проектом дважды. В то же время, мы не стремимся быть оригинальными только ради самой оригинальности. Это определенное принуждение расширять рамки возможного и известного и находить решения, которые никто не ожидает.

– Герберт Мушамп сказал о вас однажды, что вы являетесь искателями правды. Что это значит применительно к архитектуре?

– Мы всегда стремимся рассматривать вещи в комплексе. Архитектура не может быть отделена от политики, экономики или культуры. Нам интересно объединять все силы, какие только есть вокруг. И мне кажется, что это и есть наиболее правдивый путь в отличие от построения автономного мира и своей собственной абстрактной реальности. Мы интересуемся вещами, которые существуют среди нас здесь и сегодня.

– И все же, какую правду вы ищите?

– Я не уверена, что существует какая-то правда. Мне кажется, вопросы – прекрасны, но ответы – мертвы. Мы пытаемся произвести резонанс и чувство стимуляции. Мы против того, чтобы следовать определенным рецептам. К примеру, возьмем Blur билдинг – это ведь в сущности ничто, там ничего нет, ничего не видно и делать там нечего. Однако посещение подобной среды делает вас восприимчивым ко многим вещам – включая то, что там ничего невидно и это производит трение до состояния беспокойства, одновременно с чем повышается ощущение других чувств. Это ни в коем случае не связано с поиском правды. Это поиск осознания чего-либо. Нам интересно изобретать самые разные предвкушения.

– Наверное, в своем проекте Blur билдинг вы попытались создать предвкушение попадания в виртуальность?

– Нет. Это была конкретная реакция на контекст. Как построить что-то на воде? Но контекстом было не только озеро, а также история мировых выставок и другие выставки, в которых большую роль играют технологии. Мы часто используем в наших проектах медиа технологии и попытались противостоять в своем проекте архитектуру высоких технологий. Это была оппозиция четкости, высокой резолюции и визуально и акустически симулируемой среде. Мы хотели сделать все наоборот – здание с полным отсутствием четкости и с низкой резолюцией. Мы не стремились произвести наиболее идеальную и симулируемую реальность. Но как же создать спектакль на всемирной выставке с такой концепцией? Там не было аудитории, не было внутреннего пространства, наружного, не было центрального фокуса, а точнее все было вне всякого фокуса. Вопрос был в следующем – как сделать спектакль, если вообще смотреть не на что? Это было что-то очень странное, но вовсе не симуляция виртуальности. Наша экспозиция выглядела анти-технологичной. Она породила самые разные реакции и метафоры, которые мы даже не могли предугадать. Многие ассоциировали проект с тучей и, что занимательно с тучами, так это то, что они провоцируют очень много разных метафор. Для некоторых было ощущение обычной влаги, а для некоторых даже одухотворенности и возвышенности. Некоторые посчитали, что смысл в политической нестабильности в мире. Проект превратился в машину по производству метафор, но мы не несем никакой ответственности за эти ассоциации.

– Нужно полагать, что Марсель Дюшан для вас является главным вдохновением. Что конкретно в его творчестве повлияло на ваше?

– Главное то, что он был художником. Он прекрасно понимал роль художника и манипулировал этим с большим мастерством. Также его творчество сочетало визуальность и текстовое содержание. Другими словами, ему был интересен текст не меньше, чем образ. Он был очень разносторонен и постоянно менял жанры, дисциплины, подчиняя их своей собственной логике. Он обладал очень сложным видением и все его работы были разными. Мне близки его позиции и видение мира.

– Кто еще оказал на вас влияние?

– Нужно сказать, что мы с Риком очень разные. Что касается меня, то в юности я интересовалась работами Корбюзье больше, чем любого другого архитектора. В тоже время, я интересовалась работами Роберта Смитсона (американский скульптор, известный своими скульптурами с использованием зеркал, почвы и камня – В.Б.) и проектами Гордона Матта-Кларка (американский скульптор, известный своим увлечением распиливать заброшенные дома – В.Б.). Я также находилась под большим влиянием экспериментальных танцевальных и театральных групп Нью-Йорка. Я была помешана на фильмах Стэнли Кубрика. Таким образом, я ищу стимулы в основном за пределами архитектуры.

– Здания вас совсем не вдохновляют?

– Мне кажется, очень сложно обращаться за вдохновением непосредственно к архитектуре, потому что любые здания, по сути, являются ответами других людей. Корбюзье очень важен для меня, но меня больше привлекают его радикальные и стилистические перевоплощения из проекта в проект, чем сами здания.

– Контекст играет для вас большую роль. А какую роль он сыграл в вашем проекте ресторана Brasserie, расположенном в подвальном помещении?

– В Brasserie мы сыграли против модернизма. Ресторан находится в самом известном модернистском здании Америки – Сигрэм-билдинг по проекту Миса ван дер Роэ и Филипа Джонсона. Но он расположен в подвале, откуда ничего не видно. Поэтому для нас контекстом явилась сама историческая модернистская архитектура. Нам, архитекторам, увлеченным визуальностью, достался подвал! Поэтому мы использовали визуальную трансмиссию, чтобы сломить материальность пространства и модернистское наследие 1950-х и 60-х.

Визуальная трансмиссия, о которой говорит Диллер, – это главная изюминка ресторана. Внутрь вы попадаете через дверь вертушку – совершенно бесполезная вещь в изолированном холле небольшого ресторана. Зато такая дверь немного затормаживает попадание посетителей внутрь и отвлекает их от нацеленной прямо на вход видеокамеры. Немного поборовшись с дверью, и пройдя в основной зал ресторана по стильной лестнице вдоль стойки бара, всех присутствующих и вас лично развлекут выстроившиеся в ряд мониторы, которые прокрутят с разной временной задержкой видеоролики вашего умения вращаться в вертушке. В этом ресторане много других трюков, но именно манипулирование с визуальностью при помощи телекоммуникационных технологий – визитная карточка Диллер и Скофидио.

– Почему телекоммуникационные начинки с таким постоянством появляются в вашей архитектуре?

– Все очень просто. Это всего лишь еще один строительный материал. Это вовсе не идеологическая задача, а практическая. Мы стараемся использовать все, что вокруг нас для достижения необходимых эффектов. Мы ставим перед собой задачу изобретать новые материалы и новые способы их использования. К примеру, для достижения лучшей акустики можно использовать определенные материалы и формы, а можно задействовать электронные приборы. Для меня подобные технологии и есть непосредственная часть архитектуры, также как водопровод.

– Ваша архитектура часто дезориентирует. Зачем?

– Я люблю работать в серой зоне со вспышками чего-то непривычного и незнакомого. Нас окружает такой сильный поток визуальной информации, что часто мы просто ничего не замечаем и оказываемся слепы. Поэтому в своих проектах мы помещаем определенные стимулы или катализаторы для того, чтобы разорвать поток пассивного восприятия информации. Архитектура должна сама себя выстраивать. Все наши проекты выглядят по разному, и они адресованы самой широкой аудитории на разных уровнях. Так получается многослойная архитектура с разными смыслами.

– Как луковица?

– Допустим. И нас устраивает, что одни способны увидеть лишь то, что на поверхности, а другие вплоть до тринадцатого слоя. Мне кажется, что вопросы восприятия, сопереживания и соучастия – ключевые в наших проектах.

Я начал этот рассказ с описания музея в Бостоне, а заканчиваю павильоном Blur. Это самый необычный, непонятный и дезориентирующий проект архитекторов. Подобно концептуальной инсталляции он порождает больше вопросов, чем ответов. Красивая книга, подробно описывающая реализацию павильона Blur лишь уводит читателя от вопроса – а за чем все это нужно? За последней из нескольких сотен страниц вас ждет заключение, о том, что Blur – это процесс бесполезного производства пара. Возможно, цель такого эксперимента лишь в том, чтобы выйти из сплошного тумана и по новому взглянуть на мир? Всемирная выставка давно закончилась. Павильон разобран, а туман вокруг проектов Диллер, Скофидио и Ренфро, похоже не рассевается.