Активная социальная позиция Фредерика Шварца

Он – противник политических компромиссов, ищет пути, позволяющие повысить доступность жилья и удешевить строительство. Он вообще стремится изменить отношение общества к архитектуре. Наиболее известный из реализованных проектов архитектора – вокзал Парома Стейтен-Айленда в Нижнем Манхэттене. Этот конкурсный заказ Шварц выиграл вместе с офисом “Вентури, Скотт Браун энд Ассошиэйтс” (“Venturi, Scott Brown & Associates”) еще в 1992 году, после того как разрушительный пожар уничтожил старый паромный вокзал годом ранее. Однако первоначальный проект, где часовой циферблат диаметром 37 метров смотрит на залив, так и не был реализован. Шли годы, менялись версии проекта, офис Роберта Вентури и Денис Скотт Браун отказался от дальнейшего проектирования, а Шварц, несмотря на политические проволочки, довел проект до реализации.

Строительство паромного вокзала было закончено в 2008 году. Его просторный единый зал с высоким скошенным потолком, стеклянными панорамными фасадами, непрерывно бегущей по кругу интерьера электронной строкой, наружными обзорными террасами и  выстроившимися над входом огромными, отдельно стоящими буквами: STATEN ISLAND FERRY, олицетворяют энергетику, которую 70 000 пассажиров ежедневно ощущают при встрече и расставании с Нью-Йорком.     

Среди других важных проектов архитектора мемориалы жертв 11-го сентября – один в Вестчестере (штат Нью-Йорк, 2006 г.), а другой в Джерси-Сити (штат Нью-Джерси), завершение которого намечено на 2011 год. Шварц приобрел всемирную известность созданием команды “THINK”. Вместе с Шигеру Баном, Рафаэлем Виньоли и Кеном Смитом он был автором проекта “Всемирного культурного центра”, чьи две ажурные решетчатые структуры напоминают Эйфелеву башню. Этот проект занял второе место, уступив лишь видению Даниэля Либескинда, который в феврале 2003 года победил в конкурсе на восстановление Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. (Конкурс был организован корпорацией развития Нижнего Манхэттена – LMDC.)           

Шварц начал работать над своей идеей реконструкции Всемирного торгового центра почти сразу после падения башен близнецов. Он не ограничился территорией так называемого “граунд-зиро” (нулевой цикл), а мыслил в масштабах всего даунтауна Манхэттена. Архитектор предложил опустить трассу Вест-стрит под землю, превратив запруженную машинами улицу в просторный зеленый бульвар с офисными и жилыми комплексами. Это могло бы способствовать более удачному соединению обособленного района Баттери-Парк-Сити с Манхэттеном и перераспределению утраченных офисных площадей вдоль Вест-стрит. Тем самым “граунд-зиро” можно было бы использовать под строительство величественного мемориала и новых театральных и музейных комплексов.

Идею Шварца поддержал Герберт Мушамп (Herbert Muschamp, 1947-2007 гг.), влиятельный архитектурный критик газеты “Нью-Йорк Таймс”, который объединил известных местных архитекторов: Питера Айзенмана, Рафаэля Виньоли, Чарльза Гуатми, Ричарда Майера, Тода Уильямса, Стивена Холла и других, – предложив им создать ряд новаторских проектов застройки вдоль новой Вест-стрит. В сентябре 2002 года эти творческие идеи были опубликованы в специальном выпуске воскресного журнала “Нью-Йорк Таймс Мэгэзин”. В том же году они демонстрировались на Венецианской архитектурной биеннале. В своей статье Мушамп во всеуслышание заявил о том, что Нью-Йорку необходимо вернуть статус визионерского города с помощью современной архитектуры. Под натиском взбудораженной общественности, корпорации LMDC пришлось отказаться от примитивных планов застройки “граунд-зиро”, порученной местной архитектурной фирме “Beyer Blinder Belle”, и объявить открытый международный конкурс. Разумеется, подобное не могло произойти без участия такого архитектора, как Шварц.

Фредерик Шварц родился в 1951 году в Нью-Йорке и вырос в пригородном Лонг-Айленде. Он учился в Калифорнийском университете в Беркли и получил степень магистра архитектуры в Гарварде (1978 г.). Шварц работал с Робертом Вентури и Денис Скотт Браун над видением шестикилометрового парка “Westway” вдоль Гудзона в Манхэттене (1980-85 гг.). Архитекторы предложили утопить Вест-Сайд хайвей под непрерывной лентой парковых променадов. Шварц – лауреат престижнейшего архитектурного Римского приза (1984 г.). По возвращении после годичного пребывания в Американской академии в Риме архитектор в 1985 году открыл свою практику в Манхэттене. Он преподавал в ведущих университетах, включая Гарвардский, Йельский, Колумбийский, Пенсильванский и Принстонский, а в нынешнем семестре – в Калифорнийском университете в Беркли.

Возглавляя небольшое архитектурное бюро, Шварц выигрывает крупные международные заказы, поскольку часто участвует в архитектурных конкурсах. Среди недавних побед Шварца – генплан Гуанчжоу (Китай) и проекты трех аэропортов в Индии – в Вадодаре, Райпуре и Ченае (бывший Мадрас). Последний занимает третье место по пассажиропотоку в стране, уступая лишь Дели и Мумбаю (бывший Бомбей).
Мое интервью с Фредериком Шварцем состоялось в студии архитектора на 15-м этаже дома по адресу 180 Варик-стрит в манхэттенском Вест-Виллидже. Большинство поверхностей здесь скрыто от глаз высокими стопками журналов, книг, рисунков и архитектурных макетов, между которыми творят 15 архитекторов, окруженных захватывающими видами на непрерывно меняющийся Нью-Йорк.

Владимир Белоголовский: После того, как вы выиграли несколько конкурсов в Индии и Китае, считаете ли вы, что в этих странах перед архитекторами открываются ныне наиболее широкие возможности, нежели в других местах?

Фредерик Шварц: Если бы я был сегодня молодым архитектором, то жил бы в Китае. Особенно сейчас, когда нет возможностей в других местах. Я вырос в Нью-Йорке, и это дает мне большое преимущество, потому что мне ничто не кажется огромным. Но я должен признаться: когда я был в Шанхае, я впервые почувствовал, что и Нью-Йорк может вдруг показаться маленьким. Мне кажется, Китай – это наиболее интересное место, причем с большим отрывом, и там существует множество городов, о которых мы даже и не слышали.

ВБ: С чего началось ваше увлечение архитектурой?

ФШ: В детстве вокруг дома, в котором я жил с родителями на Лонг-Айленде, непрерывно что-то строилось. Мы жили на окраине нашего городка и постепенно оказались окружены зданиями со всех сторон. Это происходило рядом с Левиттауном, первым в Америке “спланированным поселком” с массовым серийным строительством односемейных домов. Наблюдать за этим развитием в пятидесятые годы было безумно интересно. Я также помню, что, живя в пригороде, я часто подбирал картонные коробки из-под соседских стиральных машин и холодильников, и строил из них всевозможные структуры и туннели. Мне всегда нравилось что-то строить и наблюдать за тем, как отец сколачивал мебель и книжные полки в своей мастерской. С детства я любил рисовать. Я учился рисованию и черчению в школе. Но окончательно на мое решение стать архитектором повлияла встреча с выдающимся учителем Джо Эшриком (Joe Esherick, 1914-1998 гг.) на первом курсе университета в Беркли. Он известен как создатель проектов деревянных домов и как один из основателей Колледжа средового дизайна. То, о чем все говорят сегодня, он начинал еще 50 лет назад – в 1959 году! В настоящее время моя профессорская позиция в Беркли носит имя Джо Эшрика. Для меня это большая честь.     

ВБ: Ваш первый профессиональный опыт был в бюро “Скидмор, Оуингс энд Меррилл”, СОМ (“Skidmore, Owings & Merrill,” SOM), не так ли?

ФШ: Моей первой работой были многие работы… Я работал в СОМе в Бостоне на полной ставке, когда учился в Гарварде, что запрещалось студентам. Я также работал у знаменитого испанского архитектора и декана Гарварда Хозе Луиса Серта (José Luis Sert, 1902-1983 гг.). Его офис находился на Гарвард-Сквер. Я хорошо рисовал, и многие знали, что мне удавались перспективы. Поэтому мои учителя, которые работали в СОМе и у Серта, хотели, чтобы я работал у них. Один из моих профессоров сказал мне: “Если ты хочешь иметь свой офис – начинай прямо сейчас”. Я понял его буквально. Деньги, получаемые в СОМе, за работу над бостонским мегапроектом “Big Dig”, я платил студентам, которые помогали мне строить мои проектные макеты в университете.

ВБ: Вы также работали у Роберта Вентури и Денис Скотт Браун. А как вы с ними познакомились?

ФШ: Когда я учился на втором курсе в Гарварде, они искали на лето помощника – заниматься ремонтом их потрясающе красивого музееподобного особняка в стиле ар-нуво в Филадельфии. Я был первым, кого они приняли на эту работу. Они и сейчас продолжают нанимать людей каждое лето, вот уже более 30 лет. Я чинил водопровод, мебель, занимался территорией вокруг дома… Мне очень это нравилось. 

ВБ: А что вы с этого имели?

ФШ: С этим же вопросом я обратился к своим профессорам. Они ответили: “Любой может работать в офисе Вентури и Скотт Браун, но вот жить вместе с ними и проводить время с такими выдающимися мыслителями каждый вечер за обедом и в выходные… Ты никогда ничего подобного больше не получишь”. И они были правы. Мы стали очень близки, почти как семья. Их сын Джим мне как брат. У меня была собственная комната в их доме. Еще до того, как я стал у них жить, я провел с ними интервью для первого номера журнала “Harvard Architectural Review”, который назывался “Вне модернистского движения”. Это был пик постмодернизма в архитектуре.

ВБ: Вы много написали о них, не так ли?

ФШ: Я написал книгу под названием “Дом матери” (1992 г.) о доме Ванны Вентури (1964г.). Это был первый и самый важный проект Вентури. Я писал эту книгу восемь лет. Окончательному решению этого дома предшествовали десять разных вариантов. В книгу вошел каждый набросок, рисунок, письмо, документ, который когда-либо был создан для этого дома. Я написал еще одну книгу – монографию о проектах Вентури и Скотт Браун в 1995 году. А теперь я работаю над третьей книгой, над их коническим прибрежным домиком Лиеб-хаус, построенным в 1969 году в Нью-Джерси. У входа – огромная девятка, которая означает адрес дома. Совсем недавно Лиеб-хаус был спасен от запланированного сноса. Дом удалось перевезти на барже на Лонг-Айленд. Его выкупили хозяева другого дома Вентури, построенного в 1985 году. Теперь эти дома – соседи. Мой офис ведет проект реставрации Лиеб-хаус. Помимо истории и чертежей в книгу войдут материалы, документирующие необычный переезд дома. Джим Вентури – кинорежиссер, он снял документальный фильм, в котором есть кадры, как дом плывет на барже под Бруклинским мостом и на фоне комплекса Организации Объединенных Наций.  

ВБ: Вернемся к Дому матери. В чем его значимость?

ФШ: В том, что это первое здание, в котором архитектор, используя знаки и символы традиционного дома, продемонстрировал свой комментарий к тому, как должен выглядеть современный дом. До этого современные дома вообще не выглядели как дома в традиционном понимании. Однако здесь, к примеру, окна, фронтон, идея симметрии и так далее – все несет память о традиционных элементах дома. 

ВБ: А при более внимательном анализе вы вдруг обнаруживаете, что все эти элементы разрушают ваши предположения и проливают свет на различные нюансы и приемы с зашифрованными смыслами. 

ФШ: Совершенно точно. Общее восприятие этих элементов обогащается благодаря искусным комментариям Вентури и использованию им многочисленных исторических ссылок.   

ВБ: Вы работали в офисе Вентури и Скотт Браун и по окончании Гарварда.

ФШ: Да, сразу после окончания они предложили мне работать над парком  “Westway” вдоль Гудзона, прямо напротив места, где мы сейчас беседуем. Первоначально я работал в их филадельфийском офисе, а в 1980 году я открыл их нью-йоркский офис, и вскоре мы наняли еще десять человек специально для работы над этим проектом. В то время это был самый дорогостоящий проект в стране. Мы работали над ним пять лет, но из-за высокой стоимости проекта и возникших политических разногласий проектирование было остановлено. Конечно же, сегодня на этом месте строится красивый парк, но это совсем другой парк. Проект  “Westway” был более грандиозным видением, значительно опередившим свое время.

ВБ: Каким образом вы применяете опыт, полученный в офисе Вентури и Скотт Браун, в своей сегодняшней практике?

ФШ: Я бы сказал – с точки зрения эстетики и теории – никак. Но с точки зрения методологии и размышлений о том, с чего начинается проект, опыт, который я приобрел в их офисе, очень важен. Однако утверждение Вентури и Скотт Браун, будто они начинают каждый проект с нуля и без всяких предрассудков, не совсем верно. Если вы посмотрите на их работы, то увидите определенный подход – они продолжают возвращаться к типу зданий, которые они прозвали “декорированными сараями” (контейнеры, украшенные наружным орнаментом). Эти “декорированные сараи”, возможно, отличаются декором, но в каждом новом проекте эта идея повторяется. Я же действительно стремлюсь достичь уникальности в каждом своем проекте. К примеру, все мои мемориалы своеобразны. Единственное, что в них повторяется, это материал – нержавеющая сталь.

ВБ: Кто еще оказал на вас влияние?

ФШ: Другой важной для меня личностью был Джерри Золтан (Jerzy Soltan, 1913-2005), который был моим профессором в Гарварде. Он работал с Корбюзье в Париже сразу после Второй Мировой войны. Это он убедил Корбюзье построить в Гарварде Карпентер-Центр, который оказался единственным зданием мастера в Северной Америке. Золтан помог мне обрести уверенность в себе. Во время финальной защиты моего проекта он сравнил меня с молодым Корбюзье. Мне не удалось заработать никаких наград в Гарварде, но его вера в меня была для меня самой большой наградой. Потому что в Гарварде мне недоставало уверенности – я работал у Вентури и Скотт Браун, а их там не любили. В то время была большая вражда между так называемыми “белыми” и “серыми”. 

ВБ: Гарвард поддерживал идеологию “белых”, что выражалось в преклонении перед творчеством Корбюзье. Идеология же “серых” базировалась на разнообразии и неопределенности современного опыта, что пропагандировалось Вентури и было популярно в Пенсильванском университете, где он преподавал, и в Йельском.

ФШ: Да. А я был студентом Гарварда и все время перебегал на другую сторону. Это было поразительно, потому что полагалось быть либо на одной стороне, либо на другой, но никак не на обеих. 

ВБ: Вас часто называют архитектором, градостроителем, скульптором, активистом и гуманистом. Как вы сами себя видите, и в чем, по-вашему, заключается роль современного архитектора?

ФШ: Я вижу себя активистом. Я начинаю работать над проектом, когда еще никакого проекта не существует. Это то, что произошло на “граунд-зиро”. Все смотрели в разные стороны. Город нанимал то одного архитектора, то другого, этого  градостроителя, того… Я же рассудил так: решу проблему “граунд-зиро”, как я считаю нужным. Я предложил спрятать Вест-стрит под землю и построить на ее месте жилье. Эта идея всем понравилась. Мне кажется, все архитекторы должны ощущать моральную, социальную и этическую ответственность за создание общественных проектов. Уверен, что чистый дизайн – это самое легкое, что можно сделать. Архитекторы должны участвовать еще и в политике, и в финансировании своих проектов, и в решении технических задач, и в прочих сферах. Но если рассуждать философски, то я верю, что в конце концов архитектура должна облагораживать жизнь людей. Я – архитектор и художник, и я верю в архитектуру, которая передает чувство красоты. Всегда должны быть причины символизировать те или иные идеи для достижения наибольшей выразительности в архитектуре. Эти архитектурные идеи основываются на истории и традициях конкретного места.

ВБ: Переживаете ли вы по поводу своей публичности?

ФШ: Да, конечно. Раньше я беспокоился об этом еще больше. Затем, сразу после 11 сентября, когда я постоянно был на телеэкранах и на страницах “Нью-Йорк Таймс”, мне не нужно было ни о чем волноваться. В то время я даже чувствовал, что становлюсь слишком узнаваемым. Но правда сегодняшней архитектуры – в паблисити. Если вы хотите получить больше значительных заказов, вы должны быть узнаваемы. Однако очень скоро мне эта идея перестала нравиться. То, что такие архитекторы, как Либескинд, занимаются рекламой обуви и очков, мне не по душе. Я хотел бы быть узнаваемым как автор проектов. Поэтому в течение последующих нескольких лет я оставался в тени. К примеру, у меня даже нет отдела по маркетингу. Я просто занимаюсь своими проектами. Я верю, что хорошая работа говорит сама за себя.     

ВБ: По душе ли вам идея собственного стиля?

ФШ: Я не беспокоюсь об этом, потому что у меня нет собственного стиля.

ВБ: А вы бы хотели его иметь?

ФШ: Нет, я бы и не хотел иметь собственный стиль. Я бы не смог. Мне трудно даже представить такое, потому что у меня нет своего стиля. Я не представляю, как бы я все время сам себя повторял. Стили Ричарда Майера и Фрэнка Гери отличаются узнаваемостью. Они нашли, как это сделать, и это замечательно. Но у меня этого нет.    

ВБ: Почему же тогда заказчики должны обращаться именно к вам?

ФШ: Во-первых, потому что я делаю отличную архитектуру. Любой, кто жил или работал в моих зданиях, скажет вам, что они отличаются выразительностью пространства и органично взаимодействуют с конкретным местом. Главная особенность вокзала Парома Стейтен-Айленда в том, как вы воспринимаете город, подходя к нему с воды, и как архитектура способна эмоционально усилить такое восприятие.

После интервью со Шварцем я задумался о его утверждении, будто у него нет стиля. Но ведь активная социальная позиция архитектора – это и есть стиль, который значительно важнее для общества, чем набор узнаваемых художественных приемов.