Лучшая русская архитектура

Не меньшей неожиданностью премия является для русской архитектуры в целом — впервые международное жюри по собственной инициативе выбирает проект из России и его премирует. Курорт Пирогово соревновался с 567 номинантами со всего мира и оказался среди восьми других построек, удостоенных специальных призов жюри.

А дело было так. В 2006 году в Москве в рамках фестиваля "Зодчество" представлялась выставка победителей этой премии. На фестивале "Зодчество" у нас вручается приз "Хрустальный Дедал", названный так в честь того же самого Дедала, и Союз архитекторов России, обнаружив, что есть итальянская премия-побратим, пригласил ее устроителей в гости. Нельзя сказать, что появление этой премии в Москве произвело фурор — ее как-то не заметили. Возможно, дело было в плохом пиаре — премия весьма достойная, номинанты там — все топовые постройки Европы за два года, и в принципе она могла бы стать сюжетом большого события в Москве. Но по ней практически не случилось публикаций.

Впрочем, это с нашей точки зрения особого успеха в презентации премии не было. С итальянской — все наоборот. Во-первых, они сочли выставку в Москве очень успешной и после выставки у нас открыли программу путешествия премии — в этом году она поедет в Бостон. Во-вторых, это мы их не очень заметили, а вот, как выясняется, они нас очень внимательно изучали.

2006 год — это был год победного шествия Тотана Кузембаева, который последовательно получал награды всех ведущих российских фестивалей и премий — и "Арх-Москвы" (весенней выставки в Центральном доме художника), и АРХИП (премия "частной архитектуры"), и фестиваля "Зодчество". Правда, следует заметить, что русские премии очень щедры на победителей, их бывает человек по 50. Но вот как выяснилось, итальянцы заметили именно Тотана Кузембаева и включили его в число претендентов на свой "Дедал-Минос" (тут действует система не самовыдвижения, а отборщиков номинантов). Не то чтобы это решило все проблемы — таких номинантов больше пятисот, а жюри премии независимо от ее устроителей. Но это дало жюри шанс заметить работу Тотана, и они этот шанс, как выяснилось, не упустили.

Церемония награждения проходила в театре Олимпико в Виченце. Это место культовое, это первый ренессансный театр, построенный архитектором Андреа Палладио. Мало того что все театры мира вышли из этого театра, еще и придуманные там Палладио системы декораций определили систему европейского градостроительства на три века. Там у него выстроены три улицы, сходящиеся в одну точку, в зрительный зал. Если кто помнит, как устроен Петербург — с тремя проспектами, сходящимися на иглу Адмиралтейства,— тот поймет, насколько это был определяющий для европейской архитектуры эксперимент. Трудно представить себе более пафосное для архитектурной премии место. Это все равно, как если бы литературную премию вручал лично Гомер.

Тотан Кузембаев победил в следующей компании. Ричард Майер получил премию за жилой район Джезоло Лидо Вилледж (заказчик — компания Hobag SpA). Марио Ботта — за церковь Санто Вольто в Турине (заказчик — кардинал Северино Полетто). Заха Хадид — за центр BMW в Лейпциге. Все это — лауреаты Притцкеровской премии (архитектурной Нобелевки), самые известные в мире архитекторы. Вообще-то в это даже не вполне верится — не потому, что Тотан Кузембаев им принципиально уступает в качестве, а потому, что они просто несопоставимы по известности. Нельзя сказать, что имя Тотана Кузембаева совсем неизвестно на Западе — он один из так называемых бумажных архитекторов, которые в 80-е годы выигрывали концептуальные молодежные конкурсы в Японии,— но по сравнению с сотнями публикаций в месяц, в которых по всему миру рассказывают про Заху Хадид, это известность практически нулевая. Вообще, интерес к русским архитекторам в мире в последние десять лет весьма невысокий. Так что премия определяется исключительно качеством проекта.

И это не менее поразительно. Курорт Пирогово — это действительно событие в нашей архитектуре, но у этого события весьма специфический формат. У нас достаточно много девелоперов, для которых основным критерием оценки качества проекта является сходство с зарубежными аналогами, и довольно много архитекторов, которые ориентируются на тот же критерий. Это известные архитекторы и качественные вещи, и, казалось бы, именно они, в силу сходства с европейскими постройками, должны привлечь внимание итальянского жюри. Что касается Пирогово, то здесь все с точностью до наоборот.

Это был советский, хрущевский санаторий, который полностью пришел в упадок. Его корпуса превратились в руины, его парк превратился в загаженный прибрежный лесок, где много лет подряд останавливались палаточники, оставляя за собой по русскому обычаю горы целлофана, гниющих объедков и пустых водочных бутылок. По логике простого девелопмента сюда следовало запускать экскаваторы, сравнивать все с землей, а потом строить на чистом месте новый, "зарубежно" выглядящий поселок. Надо сказать, что поселков, выстроенных по этой логике, сегодня на берегу Клязьминского водохранилища уже порядка полусотни — это отработанный бизнес-план с хорошо предсказуемыми цифрами.

Правильно, что премия "Дедал-Минос" дается не только архитектору, но и заказчику, я бы даже сказал, в данном случае правильнее говорить о премии "Минос-Дедал". Александр Ешков применил к Пирогово прямо противоположную стратегию. Он счел, что место уникально, что у него есть история, своя выразительность и что главная задача девелопмента — этот потенциал проявить. Лес был тщательно вычищен, вылечен, доведен до идеального состояния. Загаженные лужайки превращены в гольф-поля. Сегодня, когда гуляешь по парку Пирогово, понимаешь, насколько тщательно советские архитекторы, выучившиеся в сталинское время, изучали парки резиденций под Петербургом — Павловск, Царское Село, Гатчину. Парк, спроектированный в Пирогово, кажется созданным в XVIII веке по проекту Пьетро Гонзаго — с тщательно выверенными эффектами перспектив, открытых пространств, таинственных лесных рощ вдали, кулис деревьев. Такое ощущение, что гуляешь по Павловску, с той разницей, что, увы, русские императорские парки сегодня находятся в гораздо худшем состоянии.

Советские панельные корпуса были снесены, а дальше была реализована уникальная для сегодняшней России стратегия. Здесь придумали собрать архитектурную коллекцию. В Пирогово пригласили русских архитектурных звезд, большинство из которых и входили в число "бумажников" 80-х годов. Генеральный план курорта (и въездную группу) делал Евгений Асс, ряд парковых инсталляций — Юрий Аввакумов, Александр Бродский сделал там ресторан "95 градусов", обошедший все журналы, и еще несколько домов, там есть дома Владимира Плоткина, Николая Лызлова, Алексея Козыря, там даже есть домик Бориса Бернаскони, который в этом году победил Заху Хадид в конкурсе на Пермский музей, а в тот момент был никому не известным молодым человеком. Так что девелоперу принадлежит еще и честь открытия будущей звезды.

Тотану Кузембаеву, с одной стороны, просто случайно повезло — на фестивале "Зодчество", куда приехал "Дедал-Минос", выставлялись именно его работы, а не весь курорт в целом, и итальянцы просто не смогли оценить всю звездную команду. С другой стороны, в этом везении есть своя правда — все же в Пирогово он, несомненно, главный. Он спроектировал большие частные дома постоянных жителей курорта, здание яхт-клуба, только что построенное здание гольф-клуба, ресторан "Кот д`Азур" и несколько маленьких домиков яхтсменов. Последние особенно артистичны, и именно они получали все призы в 2006 году.

Тут важно вот что. Те архитекторы, которых собрали в Пирогово, как раз никогда не ставили своей целью быть "зарубежными". Они выстраивают в архитектуре собственную логику, именно из них на 90% состоит сегодняшняя оригинальная русская школа.

Тотан Кузембаев продолжает русский конструктивизм. Это вообще-то не фокус, русский конструктивизм продолжают десятки людей, он вошел в число обязательных сюжетов, которые изучают в институтах и русские, и западные архитекторы, и следы проектов Леонидова, Мельникова, Гинзбурга, братьев Весниных легко обнаруживаются в творчестве большинства западных звезд. Русский конструктивизм скорее стал интернациональным трендом, и проблема не в том, чтобы его вспомнить, а в том, чтобы заставить его вновь зазвучать по-русски. Именно это Тотану Кузембаеву и удается.

Он строит из дерева, строит изысканные домики, которые больше всего напоминают павильоны Всесоюзной хозяйственной выставки 1922 года, на которой Константин Мельников поразил современников деревянным павильоном "Махорка". Там было странное сочетание, с одной стороны, невероятного пафоса здания, которое должно было выглядеть как взлетающий космический корабль, а с другой — материала, это все были просто доски и рейки. Талант Мельникова в том, что это выглядело очень убедительно. Вот на словах — анекдот, космолет из фанеры, а в натуре ощущение, что сейчас полетишь.

Тотан Кузембаев ухитрился подхватить именно эту тему. Его пироговские домики — пример невероятно тонкой и точной работы с материалом. Конечно, это не космолеты, это роскошные виллы и маленькие домики яхтсменов, которые стоят как иная роскошная вилла. Но в самом словосочетании "роскошная вилла русского конструктивизма" скрыта на самом деле парадоксальность не меньшая, чем в "космолете из фанеры". Конструктивизм — это архитектура революции, жилище для рабочих, фабрики-кухни, рабочие клубы, там не было вилл.

Тут возникает сложная задача. Сторонники коммунистической идеологии, вероятно, сочтут ее профанацией, но она реально стоит перед Россией. Понимаете, с одной стороны, конструктивизм — это "мир хижинам, война дворцам", с другой — это русский бренд, благодаря которому мы известны в мире. Как, скажем, Франция известна королевскими мануфактурами или хрусталем Baccarat. То есть вопрос в том, каким образом перевести русский конструктивизм в статус luxury, не потеряв при этом его русской идентичности. Именно эту задачу и решил в Пирогово Тотан Кузембаев. Я не могу сказать как, в этом есть парадоксальность художественного жеста. Но когда смотришь на его пироговские дома, то, с одной стороны, четко понимаешь, что перед тобой виллы топ-уровня, а с другой — что это произведения русского конструктивизма. Так, будто никакой революции не было, и конструктивизм как художественное явление развился сам собой, из нормального течения русского капитализма. Просто в XVIII веке императоры жили во дворцах барокко, а их прапрадеды — во дворцах конструктивизма.

И вот объект — русский парк XVIII века, в котором стоят дворцовые постройки конструктивизма. Достаточно парадоксальный, но дело даже не в этом. Это объект никак не возникает из сегодняшней западной архитектуры. Вся его проблематика, все решения, все художественные находки целиком следуют из развития тех традиций, которые важны для России. И именно этот путь оказывается интересен западному жюри. Именно этот объект встраивается в ряд из работ Захи Хадид, Марио Боты и Ричарда Майера. И вот думаешь — может быть, именно это правильный путь для русской архитектуры? Может, именно так, не через следование за Европой, а через следование себе она перестает быть провинциальной?