Архитектор и скульптор

Один пожилой человек – художник из Ленинграда, к со­жалению, фамилию не помню, подсказал мне однажды замечательную вещь, которой я пользовалась всю свою жизнь, работая 20 лет с Олегом Константиновичем и сделав вместе 25 памятников. Он сказал: «Самое глав­ное – это попасть в масштаб. Простой способ: надо взять деревянный шест и поставить человека с ним на место где будет ваш памятник, а вы найдите по своему чутью идеальную высоту монумента, отметив её на простой палке в руках помощника. А зная высоту скульптуры, вы будете знать и размер постамента». Обычно мы брали теодолит­ную рейку. Кажется, такой примитив. Но недаром потом говорили: «Все памятники Комова идеально вписаны в контекст». Самое главное – выбрать место и определить размеры памятника. Гигантский памятник: непонятно, по­чему он на этом месте 10 метров?! Я ещё понимаю, если он имеет градостроительное значение. И то это должно быть соразмерно окружающему пространству. Так начиналось наше творческое содружество. Потом Олег Константинович практически все памятники делал со мной.

В Москве, правда, другое дело, здесь – главный архи­тектор. И тем не менее когда Олег что-то делал с другими архитекторами, он всё равно заставлял меня с ним со­трудничать.

Вот, например: памятник Суворову, знаменитый в Москве. Замечательный архитектор московский был тогда замести­телем главного архитектора города – В.А. Нестеров. Очень хороший архитектор и очень хороший человек. Они вместе с Олегом выиграли конкурс. У Нестерова был высокий постамент квадратного сечения. Я говорю Олегу Константи­новичу: «Сделай круглый и обязательно красного гранита, чтобы было какое-то созвучие с памятником Суворову в Ленинграде, аллегорически». Нестеров поставил Суворова перед театром Советской Армии. По аналогии с Пушки­ным, который стоит перед Русским музеем. А я продолбила голову Олега, что нельзя ставить памятник на фоне театра. Они по масштабу не сочетаются. Алабяновский, с больши­ми колоннами, сложный объём – масштаб колоссальный. Это будет фитюлька на фоне горы. Памятник пропадёт в крупных членениях фасада. Здание замечательное, но Суворов здесь никак не подходил. А напротив театра на 180 градусов начинается сквер, и памятник проецируется на голубое небо. Но конкурс был выигран с местом около театра Советской армии. В результате собрали городской совет. Я там выступала больше всех: доказывала, что нельзя ставить рядом с театром. Нестеров молчал. А я же не автор, не имею права! И вдруг один высокий чиновник из Мос­совета говорит: «А мне кажется, она права!» И всё сразу развернулось. Я повернула памятник на 180 градусов. А сегодня кажется, так и должно быть. Тогда ещё машин было мало. А сейчас?

Ты перескочила хронологически с Пушкина на Суворова…

Я просто хотела сказать, что Олег заставлял меня участво­вать в строительстве памятников, в проекте которых я не участвовала формально.

Продолжу историю, связанную с памятниками Пушкину. Мытищинский завод отлил тогда два «молдавских» памят­ника. Один «по адресу» для Кишинёва, а второй, небольшой, 2,5 метра, для себя. Просто он стоял у них в ряду разных скульптур, как бы на выставке.

И тут появилась новая история, связанная с городами­побратимами. Москва стала побратимом города Мадрида. В Моссовете решили, зная про мытищинскую копию Пуш­кина, что надо поставить Пушкина в Мадриде. Главным архитектором Москвы тогда был Посохин, а руководи­телем города Промыслов. И вдруг он сказал: «А при чём здесь Посохин? У Комова жена архитектор-монументалист, пусть они вместе и работают в Мадриде». Я сделала другой постамент, повыше. Мы полетели в Испанию. Приехали к мэру Мадрида. Там был их главный архитектор. Это был потрясающий человек – высокий, красивый, шикарный аристократ. Он был сорок лет главным архитектором Мадрида при Франко. Прошло только пять лет, как умер Франко. Он свои роскошные чертежи показывает, я фото­графии со своих чертежей, так легче было перевозить. И вдруг что-то он начинает лепетать. И начинает бегать по комнате. Игорь Сергеевич Иванов нам переводит. Тогда он был ещё не министр иностранных дел, а просто послан­ник в Испании. Оказывается, мои размеры постамента совпали до последнего сантиметра. И он говорит: «За всю мою жизнь у меня никогда такого не было». Нам предла­гали одно место для памятника в Королевском парке. А я увидела другое место. Они были согласны уже на все. Цвет гранита тоже я выбирала.

Вообще, честно говоря, с каждым памятником были какие-­то истории. И очень редко когда власти прислушивались к архитектору.

У папы однажды спросили: «А почему у всех па­мятников Комова такая непростая судьба?» Отец рассмеялся: «Это вы не у меня спросите, а у чинов­ников».

Почти все памятники поставлены вопреки, а не благо­даря. Памятники, сделанные по заказу, можно перечесть по пальцам на одной руке: Салтыков-Щедрин, Суворов, Венецианов... Памятник Венецианову делали, кажется, к юбилею – 200 лет со дня смерти. И тоже была история с этим памятником.

Все секретари приехали в Вышний Волочёк. Мы делали с Олегом вдвоем. Город небольшой. Но осталась главная улица, где несколько старинных домов. И очень хотелось поставить памятник именно там. И вот ходили с этими се­кретарями, – там они предлагают, здесь они предлагают... Я говорю: «Я хочу здесь!» Но на этой площадке полукругом стояла доска почёта, а в центре бюст Ленину. Это был 78 год. В то время убрать Ленина – это невозможно. А город маленький, но много красивых мест – каналы. Есть такое четверостишие: «Вышний Волочёк – Венеции клочок». Тор­говые ряды, старинный квартал, собор, а тут физиономии ударников и Ленин. У всех секретарей в глазах стоял ужас. Пошли к руководителю городскому. Чем он занимался? В основном сажал свеклу. Представляете, а он говорит: «Я считаю, что вы, Нина Ивановна, правы». Это уникальный случай. Так же как в Калинине с Пушкиным. Композиция была довольно сложная, трёхфигурная. Когда все было готово, они за ночь демонтировали доску почёта. Ленина поставили к Горкому, то есть «пошёл на повышение» как бы. Потом уже никто об этом и не вспоминал. Получилось здорово: сзади собор, и смотрит Венецианов на замеча­тельные деревянные домики. Потом мы получили за это государственную премию СССР. Но чаще приходилось биться за памятник.

А самый тяжелый памятник какой?

Конечно, Андрей Рублёв, перед Андрониковым монасты­рём в Москве. Олег сделал трёхметровую фигуру, и она восемь лет стояла на заводе. Сначала хотели поставить в монастыре. Потом сказали – за территорией, перед монастырём. Самое главное, что всё-таки поставили. Это был 85 год, тоже ещё застой. Олега всегда спрашивали: «Как тебе удалось в это время босого монашка поставить в центре Москвы?» Почти всегда его работы шли понача­лу не как памятник. Он делал их для выставки, – гонорар минимальный.

Рублёв мне очень нравился, восемь лет томился в неволе. А некоторые случаи были просто комичные. Это как с болдинским Пушкиным.

Усадьба Болдино: деревянный одноэтажный домик, с не­большим мезонинчиком. Там несколько комнат – всё очень маленькое, скромное. Это был заказ. Пушкина поставили под 90 градусов, немножко сбоку. Он сидит на скамейке, чем-то напо­минает баховского Пушкина. Я Олегу вначале говорю: «Всё-таки он у себя дома, и не надо на него ничего надевать – пальто, камзо­лы. Пусть он будет в рубашке. Он только вышел из дому, и что-то у него в голове…»

И вот мы привозим эскизик. Глушь, двести километров от Горького. Когда мы показали эскизы местным начальникам, они были в ужасе. Им хотелось, как Олег говорил, «Ленина с головой Пушкина». Чтобы было видно от Нижнего Новго­рода. Хотели огромный размер. Мы говорим: «Он же раз­давит дом». А они: «А давайте у дороги поставим». Было трудно. А потом вообще сказали: «А как он зимой у вас в такой рубашонке будет сидеть? Ему же холодно будет». Олег был остроумный человек. «А вы знаете, что в Ленин­граде происходит с памятником Петру, с Медным всадни­ком? Он в таких лёгоньких сандаликах скачет. Вы знаете, решением Горкома партии ему обрезки валенок надевают в мороз». Все засмеялись, и как-то всё сгладилось.

А как получилось, что до перестройки папа ни одного Ленина не построил?

Как? Не брал и всё. Ведь за Ленина платили намного больше. За Ленина была драчка. Многие вообще только на Лениных и сидели. Брали одну и ту же голову и сажали её немножко на другое тело.

Ему просто было неинтересно. Ему было важно, делая памятники, одновременно узнавать что-то новое. Он ведь подходил к каждому памятнику как исследователь.

Например, один из последних его памятников – Ярослав Мудрый в 93 году. Он шесть лет в молодости работал у ан­трополога Герасимова, участвовал в восстановлении голо­вы по черепу. Как раз помогал в тот момент, когда вскрыли могилу Ярослава. И они вместе делали реконструкцию. Так что Ярослав Мудрый, который стоит в городе Ярославле, – это подлинное изображение.

Тоже с этим был очень забавный случай. Они хотели по­ставить Ярослава Мудрого на месте разрушенного собора. Там очень высокий берег Волги. Я говорю: «Для кого? С Волги всё равно не видно, – это несомасштабно архитекту­ре. Скульптура – человек, она должна вызывать эмоции». Там этого всего не видно. Тогда у кремля выбрали место в центре площади. Но к памятнику подойти нельзя. Это такая же история, как с Дзержинским на Лубянской площади. Поэтому делались специально крупные рельефы на поста­мент, чтобы работало на дальних расстояниях. Довольно трудно было всех уговорить, тем более, здесь, у Кремля, и центральный въезд в город из Москвы. Но надзор вёл главный архитектор Ярославля. С ним работать было очень комфортно.

Ярослав держит в одной руке макет сторожевой башни кремля, а в другой меч. То есть он и строитель, и защитник. Открытие было в 93 году. А в 92-м Олег получил сигнал, что патриарх Алексий II приедет и хотел бы посмотреть эскиз. Олег взял метровую модель и поехал в Ярославль. И когда приехал в Ярославль, то обнаружил, что голову он забыл в мастерской. А утром надо было показывать па­триарху. И вот с одним знакомым скульптором они ночью из пластилина сделали новую голову Ярослава Мудрого. Покрасили её белой эмалью, и на фоне гипса никто нечего не заметил.

Вы работали в Мадриде. Был памятник президенту Хафису Асаду в Сирии. Но ведь был ещё нереализо­ванный памятник Индире Ганди. Можешь про него рассказать?

Заказали Индире Ганди поставить памятник в Бомбее. Индусы хотели поставить её в бухте Бомбея, как статую Свободы. Но Олег доказывал, что не надо делать чрезмер­но увеличенный в размерах монумент. Когда Олег делал большой памятник, он всегда создавал промежуточные модели. Он делал метр, а потом ещё модель два метра. Мы не хотели ставить её в океане. Хотели как бы у входа в океан, на полуострове. Сделали двухметровую скульптуру, и здесь Раджива Ганди застрелили. Был очень красивый мужчина, с бархатными глазами. Рабочую модель в итоге поставили в Москве, на площади Индиры Ганди.

Как опытный архитектор-монументалист, расскажи: в чём специфика работы?

Олег меня называл «первая женщина-архитектор­монументалист». Мир не без добрых людей. Николай Дмитриевич Михайлов – архитектор, который много, много лет преподавал в Строгановском училище, – он мне дал советы, которые я всю жизнь использовала. Первое: в памятнике не самое главное даже как он слеплен. Самое главное – формула, иероглиф самого памятника. Силуэт: придумать, как он стоит, сидит, двигается. Второе – выбор места. И третье – масштаб, обязательно чтобы была связь со средой.

А в чём беда современных памятников?

Они несомасштабны тому месту, где их поставили. Раньше ты показывал свою работу и должен был представить под­робные материалы и объяснить суть. А сейчас деньги есть, ставь, где и что хочешь. И человек или руководитель этот может быть очень, очень далек от искусства. Хорошо, если ещё заказ попадет в руки профессионала.

Какие принципы вы с Олегом исповедовали в рабо­те с точки зрения пластики?

Все его памятники посвящены гордости русской культуры. А главное – у Олега не было холодных памятников. Они всегда получались живые. И на своём месте.