Сам себе интерьер. Состоялся первый международный фестиваль архитектуры и дизайна интерьера.

В последнем его романе выясняется, что ни Ельцина, ни Березовского в природе не существует, все они только трехмерные картинки, а для того, чтоб народ не беспокоился, нанят штат болтунов, которые трепятся повсюду, что "только что в овощном у Курского видели Чубайса". Той же самой виртуальностью был пронизан и фестиваль. Современный интерьер, как мы его видим - та же телепередача: в абстрактном пространстве мерцают роскошные картинки, а в роли болтунов выступают многочисленные интерьерные журналы. Другого пути нет; интерьер, как сказал один зодчий, это архитектурный геморрой: сам не увидишь и другим не покажешь.
Но что такое интерьер на фото? Это искусство фотографа, который непременно делает его больше, ярче, звонче. Тех же метаморфоз требует от архитектора и заказчик. Таким образом, мы имеем сумму двух иллюзий, к которым на выставке прибавилась третья: половина интерьеров нереализована, это лишь проекты; и четвертая: часть их предстала в виде все тех же компьютерных моделей. И, наконец, пятый компонент виртуальности. В 1911 году один журнал сокрушался: "Спроси прохожего: чей дом? Рябушинского, - с уверенностью скажет он. А архитектора ни за что не назовет". Сегодня все наоборот: интерьеры абсолютно безымянны. Гордиться ролью движущей силы искусства наш заказчик и хотел бы, да не может: страшно. Поэтому интерьер сегодня является не автопортретом заказчика, как полагается, а "портретом неизвестного кисти Павла Романова" (например), а чаще и вовсе автопортретом зодчего.
Чтобы рассеять эту иллюзорность, к фестивалю были привлечены фирмы, изготовляющие или продающие то, из чего интерьер созидается. Унитазы, ванны, керамическая плитка, голицынский кирпич: все здесь, все в наших руках. Но это похоже на случай с фотографией, о чем писала Сьюзен Зонтаг: следствием широкого распространения фототехники стал отнюдь не расцвет фотоискусства, но небывалая прежде демонстрация творческого бесплодия. И если в сельской местности "архитектура без архитекторов" и может вызвать умиление, то в интерьере "комбинировать и распределять пространство" способен только архитектор.

Из всех видов искусства интерьер более всего соответствует и предмету пелевинского исследования - телерекламе. С одной стороны, именно здесь самые передовые технологии, самые большие деньги, самые продвинутые мастера. С другой стороны, это искусство самое нечистое и нечестное, ибо призвано сделать полезную в принципе вещь еще больше, еще ярче, еще лучше - т.е., так или иначе обмануть. Так же и интерьер: здесь нет тех ограничений и согласований, которые надо преодолевать в "большой архитектуре", здесь можно экспериментировать и отрываться, и в то же время архитектор постоянно вынужден оглядываться на заказчика и идти на компромисс. Во всяком другом роде искусства малейший намек на то, что это сделано "на потребу", есть оскорбление. Здесь - условие работы.

За глянцем "эксклюзивного масскульта" прячется жесткий мир, весьма похожий на мир рекламного бизнеса из "Generation "П". Архитекторы обижаются на заказчиков, что те им не дают самовыразиться. Заказчики злятся на архитекторов, что те пытаются самовыразиться, а не "сделать им красиво". Интерьерщики завидуют объемщикам потому что тоже хотят строить город. Объемщики злобятся на интерьерщиков, потому что хотят столько же зарабатывать. Критики хотят жить также красиво, а потому пишут, что архитекторы потакают вкусам "новоросса". Архитекторы ненавидят журналистов, ибо те не могут отличить фриз от антифриза, а еще норовят срубить бабок за рекламу. Короче, никакая другая тема в искусстве так не располагает к склоке, как эта.

Причины - в изначальной несообразности. Interior-designer на Западе - особая профессия, которой учат, которая имеет свои законы и своих мэтров. У нас таковой нет, поскольку 70 лет частный интерьер считался буржуазным пережитком. Поэтому обустройством квартир занимаются архитекторы, которые бессознательно воплощают на ста квадратных метрах свои градостроительные амбиции, невольно мстя заказчику за профессиональную невостребованность. А тот и рад бы жить в произведении искусства, но не хочет понимать, что это на порядок дороже, нежели евроремонт.

Было бы нелепо утверждать, что это проблема исключительно сегодняшняя. История создания одного из самых знаменитых московских интерьеров - дома Саввы Морозова на Спиридоновке - полна тех же скандалов. Врубель злился на Морозовых, Шехтель - на Врубеля, Савва - на жену. В конце концов, один из контрагентов этого процесса сошел с ума, а другой - застрелился. Говорил же Левитан коллеге: "Держитесь пейзажа, это вернее. А то придется расписывать купеческие особняки под барокко, Ренессанс, считаться с их вкусом. Прощай тогда творчество, природа, свое искусство без подражаний. Разве только, если гонитесь за деньгами, это другое дело".

Большинство зодчих, если они не окончательно погрязли в этой погоне, силятся пройти по грани - так чтоб и рыбку съесть, и ног не замочить. Отчетливо понимая, что только в частном интерьере есть уникальная возможность протащить и утвердить собственную эстетику: ибо никакой другой нет ни у заказчика, ни у страны вообще. Традиции интерьера здесь не существует - если не рассматривать как традицию бабушкины сундуки и мамины "стенки". Собственно говоря, и начинался частный интерьер именно как "антисовок": лишь бы было не так, как было. Было тусклое - будет яркое. Было прямое - станет кривым. Были обои - будет краска.
Короче, когда клиент созрел, никаких особых стилистических предпочтений он не обнаружил. Поэтому здесь все зависит от архитектора: от его умения уболтать заказчика. И тем не менее некоторые тенденции по итогам фестиваля можно вычленить. Правда, сразу надо оговориться, что в фестивале не приняло участие Московское архитектурное общество: 16 мастеров решили, что им незачем участвовать в процессе "вогосударствления" интерьера и составлять своими работами славу тем чиновникам, которые им только мешают. У них есть свои заказчики, свое общество, свой выставочный зал, и главное - своя идеология. Идеология частного дела, противостоящего всякому официозу: свободное жилье для свободных людей. МАО, конечно, погорячилось: никакого особого официоза на фестивале не было, ну, а то, что на открытии выступил Владимир Ресин, еще не означает, что всем теперь надо в интерьер башенки вставлять. Однако же, в отсутствие МАО картина осталась неполной и конкурс - неполноценным.

Вторым скандалом стало неприсуждение первой премии Михаилу Филиппову. Его новая работа - интерьер "Лестница в небо" - была очевидным лидером: и по идее, и по воплощению, и по подаче. Но, видимо, эта очевидность, как и филипповская слава, привели жюри к оригинальной мысли: с него хватит. Первую премию получила фирма "Русский интерьер", держащаяся той же классицистической традиции, что и Филиппов, но отличающаяся от него примерно как Никита Михалков от Алена Рене.

В остальном жюри продемонстрировало хороший вкус. Лауреатами в номинации "жилой интерьер" стали Иван Чувелев и Алексей Козырь с уже знаменитой "самолетной квартирой"; Ольга Кулагина и Олег Фрейдин (интерьер в поселке Ребровка Омской области); эстет-технократ Константин Вернигор; харьковчанин Юрий Рынтовт; известная питерская команда "Витрувий и сыновья". В разделе "общественный интерьер" жюри явно руководствовалось демократическими принципами, дав премию провинции (ночной клуб "Айсберг" в Самаре; В.Пастушенко и В.Самогоров), новому любимому месту московской интеллигенции (ресторан "Петрович"; Андрей Бильжо и Андрей Басанец), школе в Южном Бутове (Николай Лютомский), вестибюлю станции метро "Охотный Ряд" ("Метрогипротранс"). Если же говорить об эстетических пристрастиях жюри, то это строгость, геометризм, минимализм. За это свидетельствуют другие лауреаты в той же номинации: интерьер правления Союза московских архитекторов (Сергей Скуратов и Константин Ходнев), офис компании "Би Лайн" (Елена Русакова и Павел Абрамов) и офис на Шаболовке ("Попов и архитекторы").
Знаменательно и другое: все, что обошло вниманием жюри, было отмечено фирмами-спонсорами. Это то самое декораторство, которого бегут архитекторы, но который востребован заказчиком и обожаем журналами. Колонны с арками, Luceplan с джакузи, гардины с бомбошками, итальянская кухня и живопись по стенам. Здесь можно порой найти игру с ордером (Алла Вейцман), оригинальный конструктивный ход ("Трансформер" Галины Морозовой), экспрессивную колористику (Галина Шитова), но в конечном счете все это салон. Или Salon.

В попытках уйти от этого сюсюканья часть мастеров обращается к металлу, который и становится сверхидеей проекта. В частном интерьере с ним, правда, работают единицы, но зато в клубах, офисах и магазинах его полно: "Депо 2000" Александра Левинсона, "PARK" Дмитрия Гажевского, работы "Ардепо". Другая тенденция - поворот к природе, к естественности, к логике материала. Эдакий "новый акмеизм": стихии возвращаются в реальность, становятся веществами. Дерево - деревянным, камень - каменным, бетон - бетонным. Пока он представлен в основном ресторанами ("Петрович", "Ле Дюк", "Шинок", "Христофор"), хотя в частных интерьерах "маоистов" обретает все большую популярность.

Обобщая, можно сказать, что архитекторам осточертело делать колонны с арками, рассыпать золотые блестки и вообще изображать роскошь. Первый период пройден и черту под ним подвел экономический кризис. Дальше - есть два пути, и тут надо сформулировать некий парадокс современного российского интерьера.

Настоящий художник всегда идеологичен. Идеологизма не может быть вне традиции. Традиция же интерьера в России скорее негативна. 70-летнее его отрицание покоилось на романтических идеях русской литературы, в которой - в отличие от европейской - интерьера вообще мало. Положительный герой с интерьером, как правило, борется: рубит шашкой сервант, бьет посуду, окно прорубает куда-нибудь, короче, рвется на природу, к людям, на волю - куда угодно, лишь бы вон из него. Именно природа противопоставляется интерьеру как свобода - неволе, как бессребренничество - жлобству, как бытие - быту. Вместо домов у людей в этом городе небо, руки любимых у них вместо квартир; наш ковер - цветочная поляна, наши стены - сосны-великаны.

Поэтому, если архитектор является подлинным художником, он норовит сделать анти-интерьер, интерьер, в котором было бы неудобно жить. Не в том смысле, что об углы спотыкаться (с этим-то у настоящих мастеров все в порядке), а в метафизическом: эти интерьеры слишком требовательны, они провоцируют человека совсем на другую жизнь, на иной взгляд, заставляют его быть больше, ярче и лучше (именно быть, а не создавать такую видимость) - и выдержать это испытание дано далеко не каждому.

"Я никогда не думаю о том, что в сделанных мною стенах живет человек, - говорит один из самых радикальных интерьерщиков Левон Айрапетов. - Это его личные проблемы, что он там живет. Моя задача - сделать для себя что-то интересное. Ну, учесть, конечно, что у него диван там есть, телевизор, дети, теща. Но если я все время буду делать то, что нужно ему - я никогда не сделаю того, что нужно мне. А если я этого не сделаю - он никогда не увидит, что ему нужно".

Пока заказчик остается причастен этой великой и странной традиции, такая возможность у архитектора есть. Скоро, вероятно, праздник кончится и интерьер станет тем, чем он является в цивилизованных странах. Ощущение виртуальности интерьера, витавшее на фестивале, есть первый признак этого.