Ресторан для тех, кто не любит рестораны. Архитекторы Левчук, Романчук и Ююкин насаждают в Питере минималистскую диету

А с точки зрения архитектурного критика - вообще беда. Нет, не то, чтоб у нас не было интересных ресторанов, они есть - стильные, модные, культовые. Но дело в том, что функция здесь абсолютно подчиняет себе архитектуру. Это как в театре. Помните ли вы их интерьеры? Разве что в самом общем виде. В Большом - золоченно, во МХАТе, наоборот, аскетично, в "Табакерке" - камерно, в театре Армии - стадионно и т.д. И это нормально, потому что главное - на сцене, она забирает все ваше внимание. Так и в ресторане: ужин, а тем более вкусный и плотный, усыпляет способность к восприятию пространства. Сытое брюхо к архитектуре глухо.

Архитектура в ресторане неизбежно превращается в соус, архитектор - в официанта. И как он бы ни старался сочинить что-нибудь оригинальное, ресторатор обязательно все испортит. Занавесочки понавешивает, цветочки расставит, мебель не ту прикупит... Даже самые правильные рестораны - это всегда в первую очередь декорация, а пространство - во вторую (архитектура же - как раз наоборот). Будь то косящий под коммуналку "Петрович" или прикидывающийся аутентичным "Пушкин", остро-классицистский "Ностальжи" или хайтековствующая "Ваниль"... Редко-редко архитектура одолевает гастрономию: в "Коконе" Кузьмина и Савинкина, в "Огороде" Попова и Геворкяна, на "Улице ОГИ" Бродского и, конечно, в его же "95 градусов".

В городе Санкт-Петербурге тоже много милых мест, но почему-то символом взаимоотношений еды и архитектуры остается для меня "Макдональдс" на Каменноостровском проспекте, где по стенам развешаны изящнейшие офорты Михаила Филиппова. Место же, о котором пойдет речь - как раз в двух шагах отсюда, на углу проспекта и набережной Карповки. Но не подумайте, вняв вышесказанному, что критик собирается рассказать вам о Пастернаке, которого не читал. В ресторане "Ки До" я, конечно, был - просто за неделю до открытия. А потому никаких слюнок о "завораживающем свете", "тихой музыке, льющейся из невидимых источников", "атмосфере домашнего уюта" и "деликатности официантов" я пускать не хочу и не буду. А вот об архитектуре и об архитекторах - скажу.

И ровно потому, что этот ресторан - как раз для тех, кто не любит рестораны. Ибо в нем нет ничего "ресторанного". Он не вышел ни званьем, ни ростом, в нет ни шелков, ни свечей, а равно - никакого пафоса и культа жратвы. В нем вообще все как-то неправильно. Но не с вызовом, а со смехом. Это такое легкое издевательство над рестораном. Но именно над рестораном, а не над архитектурой. Обычно же в ресторанах бывает как раз наоборот.

Начать с того, что хоть он и японский, японского в нем - одно названье. Ну еще стены туалетов вьетнамским мрамором облицованы, но это все равно что туриста в России салом потчевать. Но при этом он вполне отвечает глубинным представлениям о "японском" - своим масштабом, аскетизмом, проницаемостью. Помещение совсем маленькое, переделанное из двух квартир - всего 150 кв. м. Но богатство ходов и ракурсов - как будто в лабиринте. При том, что это лабиринт не для ног, а исключительно для глаза. В своем блуждании он спотыкается об углы стен, проницает, чуть цепляясь, стеклянную перегородку, отскакивает, было ринувшись, от тонированного зеркала, и, наконец, вылетает наружу, на улицу.

Это первый удачный ход. Окна здесь прорублены от пола до потолка, простенки между ними начинают казаться колоннами (только очень мощными, римского розлива), а поскольку расположен ресторан на первом этаже, то возникает ощущение открытой галереи. А учитывая, что напротив - речка Карповка, и на противоположном ее берегу стоят по-питерски обшарпанные, но гордые здания, то общее впечатление - ну, словно в Италии. В чем окончательно убеждаешься, воздев очи к небу.

А на небе - бабы голые. Живопись вполне традиционная, обнаженные в пейзаже, XVII век. То, что она на потолке, это, конечно, экстравагантно, но классиков в этом жанре хватает: от Тьеполо до Лансере. Но есть несколько моментов. Во-первых, картина дана не фрагментиком, в плафончике, а разверстана на всю стену. Во-вторых, понятно, что это произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. И отношение к нему соответствующее: не сами потолок расписали, не в рамочку вклеили, а весьма цинично использовали. Взяли в музее картину, сфотографировали, слайд отсканировали, склеили в фотошопе, на баннере напечатали и наклеили. Но поскольку потолок мало отвечает пропорциям картины, то стали ее резать, собирая затем фрагменты. Но не как в паззлах, чтоб все сошлось (как надо живописи), а исключительно из соображений внутренней гармонии (как надо архитектуре). В результате в туалет заехала нога, в vip-зал - голова, а рука тянется к окну. Из суммы этих, по отдельности малозаметных сдвигов, возникает ощущение полного сюра. Искусства становится слишком много, оно сверху, оно давит, оно разобрано на запчасти и сведено заново совершенно немыслимым способом.

Вообще определяющим моментом в этом интерьере оказываются не пространство, не материалы, а именно отношение к ним. Стены в золоте, что вроде бы понятно: потребитель его любит. Но что за зверская экзекуция с ним устроена! По стенам прошлись цементной штукатуркой, но ни шпаклевать, ни грунтовать не стали. И прямо на эту, кое-как застывшую штукатурку, сухой кистью навели золота. Эффект выходит тот же, что и с картиной на потолке: золото утрачивает свой величественный статус, превращаясь в нечто утилитарное, хотя и симпатичное.

Наконец, третий сюжет: барная стойка и столешницы. Тут мы снова имеем дело с популярной материей, только еще более современной - бетоном. За что архитекторы так обожают бетон? За его брутальность, мужескость, мачизм. Но что делают с ним авторы? Когда из бетона что-нибудь отливают, в форму вставляют полиэтилен, который в углах собирается живописными складками. И вот эти-то складки архитекторы решили оставить на виду. И грубый тяжелый бетон превратился в полиэтиленовый пакетик.

То есть, собирая интерьер из традиционных вроде бы элементов, каждый из них авторы переосмысливают, превращая в пародию на самого себя. Каждый из этих приемов по сути своей - дизайнерский, но задавая каждому совершенно непривычный масштаб, архитекторы добиваются такой радикализации пространства, что его уже невозможно ничем испорить: ни свечками, ни шторками, ни едой.

Можно было бы сказать, что авторам повезло, что площадь вверенного им пространства такая маленькая. Но на самом деле только такие они и выбирают. Алексей Левчук недавно опубликовал статью с характерным названием: "Почему мы все еще занимаемся интерьерами", намекая заголовком на то, что молодые московские зодчие активно выходят в город, а они там все с квартирками колупаются. Ответ, конечно, понятен: именно потому что в сфере небольшого частного заказа архитектор имеет возможность сделать все так, как надо. Он, конечно, "жертвует своим социальным статусом, добровольно оказываясь в положении обслуги у некоего частного лица, - пишет Левчук, - но взамен получает возможность для эксперимента, освобождение от непреложного в иных случаях принципа первичности функции".

Эксперименты им удаются: будь то парфюмерный магазин в Озерках, реконструкция загородного бассейна или квартира в Конном переулке, окнами на мечеть фон Гогена. Всего 50 метров - и всего три штриха: в центре квартиры ставится громадный подиум, спальную и гостевую зону рассекает опускающаяся в него прозрачная перегородка, напротив нее вешается киноэкран, отделяющий ее заодно от кухни. И так везде: минимальная площадь, минимальный бюджет, демократичность и острота решений.

Очевидно, что перед нами новое явление, термина которому пока не придумано. Минимализм? Но они задействуют вещи совсем не из минималистского арсенала: золото, живопись. Постмодернизм? Но здесь нет ни цитатности, ни игры с деталями. Что делать? Остается считать это явление стилем "Левчук, Романчук и Ююкин".