А корабль плывет... Как я хотела жить в Доме Наркомфина

Стоило только выйти на крышу, ограждения которой и надстройка в форме рубки действительно делали дом похожим на корабль.

Мой одноклассник, живший здесь, как-то произнес смешную фразу: "Кухня у нас в ванной, а ванны у нас нету". Мы ему сочувствовали: каждый ведь знает, что в хорошей квартире кухня должна быть метров 10, а санузел ─ раздельный. Но когда в восьмом классе наш приятель устроил у себя дома вечеринку с танцами под "Машину времени?", жалость как-то сразу испарилась. И хотя на втором этаже его квартиры находились только входная дверь и туалет, зато гостиная ─ "большая комната", как тогда говорили, была высотой в два этажа и с огромными окнами. Из-за этого находившаяся за ней спальня половинной высоты казалась укромной и необыкновенно уютной.
Вся квартира была какой-то "нездешней" и производила совершенно иное впечатление, чем квартиры в привычных "сталинках", или уже ставших экзотикой коммуналках центра, или окраинных "панельках", в которых жили остальные мои друзья.
А потом мама повела меня в этот дом в гости к ее знакомым, собиравшимся уехать в Америку ─ как тогда казалось, навсегда. Меня больше всего поразило, как они могут оставлять такую квартиру ─ наверное, самую красивую из всех, что я до сих пор видела, ─ залитую светом, с цветными стенами и синим потолком, с проходящей по верху столовой галереей. На самом деле им было очень жаль ─ ведь эта квартира с выходом на крышу когда-то принадлежала наркому финансов, теоретику социалистического расселения Николаю Милютину, который сам придумал для своей семьи это жилище.
Благодаря Милютину дом для сотрудников Наркомфина стал эк-спериментальной площадкой по созданию новых форм жилья. Перед архитекторами Моисеем Гинзбургом и Игнатием Милинисом стояла задача так спроектировать дом, чтобы максимально освободить жильцов от бытовых забот и дать им новые возможности для общения и личностного развития. Кроме собственно жилого дома, были еще два корпуса: коммунальный ─ с "комбинатом питания", спортивным залом, библиотекой и клубными помещениями ─ и небольшой служебный ─ с гаражом и прачечной-сушильней. Еще один корпус ─ для детского сада ─ так и не построили, и детсад пришлось разместить в клубных комнатах.
Предполагалось, что живя в доме Наркомфина, можно было питаться в столовой, белье стирать в общей прачечной, а детей отдавать в круглосуточные ясли-сад. Родители бы встречались с ними по желанию, в свободное время. При таком устройстве быта нет особой нужды ни в кухне (вместо нее ─ примыкающая к душевой кабине кухонная ниша), ни в закрывающихся дверях ─ комнаты образовывали "перетекающее" пространство. Это, как и двойная высота основного жилого помещения, давало ощущение простора.
Сэкономив на метраже квартир и на числе лестничных клеток (в довольно длинном доме их всего две ─ в торцах), на уровне третьего и пятого этажей нашли место для широких галерей, которые служили не только для прохода к квартирам, но и для общения соседей.
В двух больших квартирах никто не жил ─ они выделялись по запросу жильцов, к которым должны были приехать родственники или прийти гости. В теплое время года "общественным пространством" служил и солярий на крыше ─ 20-е годы были временем солнцепоклонничества.
Нужно сказать, что и нарком Милютин, и архитектор Гинзбург понимали: человеческая природа будет противиться столь "необузданному" обобществлению быта. Поэтому вместо радикального дома-коммуны решили построить дом "переходного типа". Помимо "мини-квартир", предназначенных для молодых (и более гибких) семейных пар, в нем были и "нормальные" трехкомнатные квартиры с кухней и большой ванной. Предусмотрели и небольшое общежитие для одиноких, его разместили на крыше рядом с квартирой Милютина.
Не стоит забывать и о том, что дом строился в 1928-30 годах, когда в Москве остро не хватало жилья, и сотрудники Наркомфина чаще всего переезжали в новый дом из "уплотненных" квартир, где степень приватности жизни была еще ниже.
Для моего поколения, в основном выросшего в отдельных квартирах, но с родителями, успевшими пожить в коммуналках, социальная утопия дома Наркомфина казалась жестоким советским экспериментом по выращиванию "нового человека". На самом деле, кому по доброй воле захочется постоянно общаться с соседями, прилюдно стирать свое белье и есть в общепите? И каким же нужно быть монстром, чтобы без крайней нужды отдавать маленьких детей под присмотр чужих людей? Осознание того, что наше стремление полностью закрыть от посторонних глаз свою частную жизнь является реакцией на советскую действительность, пришло позднее, по мере знакомства с тем, как живут люди в странах, которые социализм миновал.
Оказалось, что обширное "общественное пространство" в многоквартирных домах за границей ─ вещь не такая уж редкая. Это считается важным условием для формирования "комьюнити" (у страшноватого слова "коммуна" корень тот же, а вот смысл совсем другой). Очень часто в доме или рядом с ним есть общее помещение для стирки белья. Во многих дешевых квартирах вместо полноценных кухонь ─ специальные ниши для приготовления еды. Что касается общественного воспитания детей, то одним из удивительных достижений западной педагогики "после доктора Спока" стало создание таких яслей и детских садов, куда даже двухлетние дети идут с большой охотой. Заодно вспомним и о том, что в русских дворянских семьях забота о детях была в основном делом прислуги и учителей, а родители уделяли своим отпрыскам не так много времени.
Конечно, отдают детей в сад и живут в многоквартирных домах не самые обеспеченные люди, но ведь и дом Наркомфина был попыткой ответа на вопрос, как выжить на небольшие средства и ─ в этом заключался главный вызов ─ без домашней прислуги.
Освобождение от оков быта ─ один из лейтмотивов движения за очищение архитектурных форм. Его манифестом стал памфлет австрийского зодчего Адольфа Лооса "Орнамент как преступление". Украшательство сменилось красотой простых линий и изощренных пропорций. В способности находить их и подчинять стройному ритму ─ архитектору Гинзбургу не было равных.

Дому Наркомфина повезло еще в одном отношении: он построен на территории так называемого Шаляпинского парка, спускающегося от Новинского бульвара к Пресненским прудам. Для модернистской архитектуры чрезвычайно важен смягчающий резкость форм природный ландшафт, и "дом-корабль" удачно вписался в него. Благодаря тому, что здание первоначально стояло "на ножках" (первый этаж был застроен позднее), сохранилось пространственное единство старого парка.
Особая прелесть дома Гинзбурга, стоявшего на бровке над незастроенным пологим склоном, ─ вид на закат. Все большие жилые комнаты обращены своими огромными окнами на запад (в спальни, наоборот, попадает утренний свет). Возможно, именно ради этого вида нарком Милютин захотел устроить свою квартиру на крыше.
Идея "пентхауза" на кровле дома Наркомфина возникла уже после того, как проект был завершен, а поскольку дом строился в режиме жесткой экономии и лифты в нем не предусмотрели, наркому первое время приходилось взбираться к себе наверх пешком. Как ни странно, многие преимущества расположения дома остаются в силе и сегодня, хотя рядом с домом, прямо на месте непостроенного детского сада, проложили дорогу, а с западной стороны к нему вплотную приблизилась новая территория посольства США. И все же со стороны Садового кольца сохранилась большая часть исторического парка, а из окон дома по-прежнему открывается далекая панорама и по вечерам виден закат. К этим плюсам добавился еще один: внешняя сторона Садового кольца, в конце 1920-х считавшаяся почти окраиной, в наше время уже практически центр.
 
Поэтому неудивительно, что в новой фазе моей жизни, не предусматривающей ведения домашнего хозяйства, но требующей мобильности и, желательно, художественной осмысленности, я задумалась о том, чтобы переехать из квартиры, в которой вырос мой сын, в "студию" в доме на Новинском. Однако прежде, чем совершить столь решительный шаг, следовало произвести разведку. Я разыскала телефон того самого одноклассника и попросила познакомить с соседями.
"Жизнь в этом доме ─ тупик", ─ были первые слова, которыми меня встретили. "Сколько лет идут разговоры о реставрации, а ничего не происходит. Наоборот, создается впечатление, что дом пытаются скорее разрушить. В последнее время хоть слесари стали быстро на вызов приезжать, а то, бывало, по неделе трубы текли, и никого нельзя было дозваться. И когда канализацию прорвало, то же самое было. Мы все время ждем, что нас будут выселять, и боимся вкладывать деньги в эту квартиру, так что сами ремонт уже лет десять не делали. Хорошо хоть во всем доме отопление поменяли, теперь тепло. Мы все понимаем, мы живем в памятнике архитектуры, к нам все время исследователи приезжают из разных стран, восторгаются, но нам-то что делать? Подъезды в кошмарном виде, в квартире повсюду грибок, в боковом корпусе бомжи ночуют, в любой момент пожар может случиться. Мы бы и рады выехать, если предложат что-то в Центральном округе, но нам официально вообще ни разу ничего не предлагали. Так, иногда ходят какие-то люди, пытаются разузнать, не продаст ли кто квартиру".
Многие все же разными путями дом покинули ─ сейчас в нем пустует примерно половина квартир, они используются как общественные кладовки. Занимать их под жилье РЭУ не позволяет, хотя многие из оставшихся в доме людей живут в страшной тесноте. Нужно ли говорить, что общественные службы дома перестали работать еще в 1930-х годах ─ только медицинский кабинет, где принимали сестры Семашко, просуществовал до 1970-х.
Меня пригласили заглянуть в квартиру, где на 38 метрах обитает семья с двумя детьми. Зайти в нее оказалось непросто ─ вместо прихожей узенькая площадка со входом в туалет. Вниз ведет довольно крутая лестница.
Спустившись по ней, пытаюсь представить, как здесь было бы красиво, если вынести мебель, восстановить первоначальную окраску стен. Люди, живущие в этом доме не из любви к конструктивизму, а потому, что им когда-то выдали ордер на эту квартиру, попытались создать в ней привычный уют, причем с минимальным вложением средств: "Мы решили, что будем здесь жить, как на даче". Действительно, если представить, что вы на даче, уже не шокирует закуток с раковиной, в которой и умываются, и моют посуду (в глубине того же закутка из стены торчит шланг душа, а в полу устроен сток ─ это душевая кабина), не раздражает и стоящая в уголке комнаты кухонная плита. И все же про себя думаю, что если я здесь поселюсь, то буду обходиться микроволновкой и электрическим чайником.
Спрашиваю хозяев, почему они поставили кровати в большой комнате, а не в маленькой, где, по идее, должна быть спальня. "Что вы, в маленькой спать невозможно, там же над потолком проходит галерея, полдома над головой ходит, ─ запросто можно стать невротиком". Помимо этого принципиального просчета, строители дома допустили еще один, который сильно отравляет жизнь его обитателям. Экспериментальный материал ксилолит ─ "теплый" бетон, в котором в качестве заполнителя используются древесные опилки, как оказалось, обладает выдающимися звукопроводящими свойствами, так что каждый жилец в курсе всех подробностей жизни своих соседей.
Вывод ясен: если переезжать в дом Наркомфина, то в квартиру, расположенную между двумя пустующими, и только в такую, где спальня находится не под галереей, а над ней. И конечно, эту квартиру нужно не покупать, а снимать ─ будущее дома по-прежнему призрачно.
Официально он находится под охраной государства как памятник архитектуры. ЮНЕСКО включил дом Гинзбурга в список шедевров, которые находятся под угрозой уничтожения. Но для его спасения ничего не делается. Понятно почему: стоимость земли многократно превышает стоимость самого здания. Элитный жилой дом из него даже после полной реставрации не получится, а идея создать на его основе центр изучения конструктивизма с гостиницей для приезжающих в Москву исследователей и поклонников архитектуры XX века не находит отклика у городских властей.
Сейчас главная защита одного из самых знаменитых зданий русского конструктивизма ─ живущие в нем люди. Сплоченные борьбой за поддержание дома в сколько-нибудь пригодном для жизни состоянии, они наконец-то сформировали пусть не коммуну с обобществленным бытом, но настоящее "комьюнити".

Владимир СОКОЛОВСКИЙ,
Председатель Комитета
по охране наследия Москвы
АХИЛЛЕСОВА ПЯТА КОНСТРУКТИВИЗМА
Памятники русского конструктивизма ─ весьма специфический и весьма уязвимый пласт нашего историко-культурного наследия. К памятникам архитектуры XVI или XVII веков мы априори относимся как к уникальным произведениям, дошедшим до нас сквозь толщу веков и безусловно подлежащим максимально бережному сохранению. Древние сооружения, пережившие свое время, для реставраторов и профессионалов охраны памятников оказываются почти что музейными экспонатами, причем их первоначальное функциональное назначение, как правило, не определяет нынешнее использование этих памятников.
Совсем иное дело ─ объекты конструктивизма. Их гораздо больше, и общественному мнению они не представляются уникальными. Более того, они в основном продолжают функционировать по первоначальному предназначению. При этом их планировочные и технические параметры в подавляющем большинстве случаев не соотвествует современным требованиям. Например, в знаменитом Доме Наркомфина работы М.Гинзбурга кухни присутствуют лишь номинально. Когда его строили, это было в пределах норм и даже соответствовало идеалам нового "социалистического быта". А сейчас? Или наличие "постирочных" как "элементов нового быта"? Я уже не говорю о техническом и инженерном оборудовании?
Многие ли знают, что некоторые конструктивистские здания построены из пресованной соломы, смешанной с цементным раствором? Как правило, это здания с деревянными перекрытиями. Комбинат "Правда" П.Голосова так сильно выгорел в феврале 2006 года как раз из-за того, что в нем были деревянные перекрытия.
XXI век ─ век стремительного прогресса. Новые технологические этапы сменяют друг друга со все возрастающей скоростью. Новые идеалы и нормы во всех сферах ─ от политических систем до повседневного быта ─ приходят на смену старым. Как противостоять этому нарастающему прессингу времени, жертвой которого становится и наследие конструктивизма?
Для общественного сознания "настоящей", подлинной историей оказывается "досовременность" ─ видимо, все, что было до ХХ века (где точно пролегает этот хронологический рубеж ─ предмет отдельного исследования). Нынешние старшеклассники ─ я недавно сам в этом убедился ─ даже не знают, где находится Мавзолей и для чего он был построен. Двадцать лет назад ─ сменилось только одно поколение! ─ такое невозможно было себе представить. Целый пласт истории страны выпал из общественного сознания в постперестроечный период. Эта закономерность не могла не затронуть и архитектурную историю, в том числе историю советского конструктивизма. Спросите, кто из обычных людей, не специалистов, не искусствоведов, знает М.Гинзбурга? М.Казакова ─ знают, В.Баженова ─ знают, О.Бове ─ возможно? А ведь Гинзбург для эпохи конструктивизма такая же первостепенная фигура, как вышеназванные архитекторы ─ для классической эпохи. Соответственно, к памятникам конструктивизма в массовом общественном сознании ─ точно такое же отношение, как к прочим домам советского времени, к тем же пятиэтажкам.
Другая причина посредственного состояния дел в области охраны наследия конструктивизма ─ отсутствие соответствующей реставрационной школы, что насущно необходимо в связи со спецификой данных объектов. Отечественная школа реставрации добилась признанных мировым культурным сообществом успехов в деле сохранения и реставрации памятников архитектуры XII-XIX веков, но не как не ХХ века.Что и неудивительно: пока ценности этого века не осознаются обществом как ценности, как памятники архитектуры, которые необходимо специально сохранять и изучать, такой школы и возникнуть не могло. И есть опасения, что становление этой школы сопряжено с очень большими трудностями. От идеологических до технологических.
Будем ли мы вновь учиться прессовать солому с цементом? В том же доме М.Гинзбурга раздвижные окна ездили не по роликам, а по медвежьей шкуре. Возможно ли применение подобных материалов при современной реставрации? Рамы в этом доме были из цельного дуба ─ мы сегодня такого не найдем, в лучшем случае будут наборные, из кусочков. С другой стороны, материалы у конструктивистов шли в ход все, что можно было достать. Доски, кирпич, пемзоблоки... Прикоснись сегодня к тогдашней столярке из сырой древесины ─ она просто выпадет. Электропроводку тянули вдоль стен на роликах ─ такую сегодня никакая пожарная инспекция не позволит!
Конструктивистский дом строили для жизни, а не для музейного показа или "попадания в историю". Как его реставрировать ─ большая научно-методическая проблема. Возникает соблазн разобрать памятник и воспроизвести его "из вечных" материалов. Но это неизбежно приводит к утрате подлинности. А эта категория для памятников конструктивизма не менее важна, чем для памятников иных эпох.
Поэтому их необходимо реставрировать. Нужно сделать все, чтобы привлекать инвесторов к восстановлению и реставрации памятников конструктивизма. Привлекать, предоставляя налоговые льготы тем, кто вложит средства в такую реставрацию. Привлекать, предоставляя 50-процентную скидку по арендным платежам. И, наконец, убеждать, что инвестиции в реставрацию всемирно известных памятников конструктивизма позволят инвестору или спонсору вписать свое имя (или имя своей фирмы) в историю отечественной архитектуры.
Нужно постараться максимально использовать на нашей почве опыт европейских школ реставрации, сохранения и восстановления объектов конструктивизма и ар деко: попечительские советы, специальные фонды восстановления отдельных уникальных объектов. И, конечно, нужно расширять круг идей по новому функциональному использованию конструктивистских объектов. "Дома нового быта" могут стать гостиницами, рабочие клубы - клубами для молодежи.