Классицизм кроме шуток. Архитектор Дмитрий Бархин: «Все радуются, что теперь можно не рисовать!»

Его дома – фейерверк эффектных деталей, в том числе – собственных (как в доме на Почтовой). Они прекрасно вписываются в неоклассический строй города (как дом на Новинском) или, наоборот, эффектно и драматично «выписываются» из него (как «Туполев-Плаза»). Порой они продолжают то, что не достроил любимый Бархиным Баженов (как дома в Погорельском и на Кадашевской набережной) или неоклассики начала ХХ века («Интеррос» на Якиманке).
При этом Бархин – прямой наследник совсем иной линии в русской архитектуре. Его дед, Григорий Бархин, построил «Известия», шедевр конструктивизма, отец, Борис Бархин, воспитал половину нынешних радикальных звезд, а сам Дмитрий Борисович в молодости участвовал в  проектировании Новокировского проспекта. Впрочем, по мысли критика Григория Ревзина наша новая классическая архитектура – как раз и есть самый настоящий авангард. Поскольку она противостоит не только лужковскому официозу, но и всем мировым модам.

- Откуда вообще возникает этот классический посыл – внутри, в человеке?
- Природе человека свойственна или авангардность или классичность. И этому или есть возможность проявиться или нет. У нас, например, с братом разница в  два года. Он – авангардный человек, я – ретроспективный. Он блестяще рисует классические картины, может за два дня «Данаю» написать, но классика как таковая его совершенно не интересует. Это природное свойство.

- Но ведь ситуация вокруг постоянно меняется: то классика актуализируется, то авангард – а Вы не меняетесь…
- Меня в такую сверхретроспективную ситуацию вытолкала среда. Если бы архитекторы были в диалоге друг с другом (один строит так, другой - эдак, но при этом профессионально), мы могли бы разговаривать на одном языке. Если бы современная архитектура по своим художественным достоинствам, пластической и объемно-пространственной сложности была бы сопоставима с искусством, выполненном в исторических стилях, я не стал бы, быть может, так ревностно защищать классическую линию.

- Может быть, просто рисовать разучились?
- Рисовать никто не хочет, да в этом нет и нужды! Все радуются, что теперь можно не рисовать. А в классическом направлении рисуют вообще единицы, Михаил Филиппов, да. Но важен-то не стиль, а художественный уровень! Проектируйте и стройте в каком угодно стиле, но художественно полноценные произведения. А это значит, что «современное прочтение классики» недопустимо. Такого не бывает!

- Хорошо, пусть творческое развитие и продолжение – но почему, например, не «фамильного» конструктивизма?
-  А почему тогда не «фамильной» неоклассики? Мой дед, Григорий Бархин окончил Императорскую Академию художеств, работал у Романа Клейна, участвовал в проектировании Музея изящных искусств, Бородинского моста, выполнил усыпальницу Юсуповых в Архангельском…
В классической архитектуре есть известные правила, по которым развивается форма. И с ними можно работать. А современная архитектура идет от наших замечательных конструктивистских композиций – но это вещи абсолютно авторские, они могли быть созданы лишь единожды. Тогда люди боролись за каждую линию. Лисицкий, Малевич рисовали, веря в истинность, в совершенство линий, которые они проводили. А когда из этого делается приемчик… Вот я сейчас открою у Лисицкого композицию № 156 и получу результат… О, как это здорово!

- А разве Ваша интерпретация Баженова и Палладио – не такой же «приемчик»?
- Нет, это диалог. Например, дом на Почтовой - это долгий разговор о Малом Трианоне. Эта тема есть у Старова, у Баженова – в кордегардиях Михайловского замка. А меандровый пояс «приехал» из Вероны, там есть одна потрясающая церковь, где трехчетвертные пилястры разрезают плоский меандр. Там, правда, глубина больше, а тут немного не хватает, поэтому пилястры кажутся плосковатыми. Но в солнечный день там очень правильная тень!
Эдикулы – они с палаццо Тьене, причем в натуральную величину. Правда, тут ионическая капитель, а не композитная, как у Палладио. И муфт у него в натуре – пять, а я решил сделать четыре – как на палладианских чертежах! Вот это и есть диалог.  Эдикулы Палладио «перевез» в Москву на дом Тарасова Жолтовский, так что я - в диалоге и с ним. Он, кстати, перевернул пропорции палладианского палаццо, и, на мой взгляд, сделал  гармоничней. Вот что такое творческий диалог!
Балясины на аттике взяты с базилики Палладио в Виченце, чертил, сверяясь со слайдами. А базы колонн – античные. Потому что классических баз в Москве много, скучно… А мне хотелось сделать не простую классическую базу, а удивительную, показать ее зрителю. А шары сделаны на ножке, потому что мне всегда казалось, что шары с ограды Пашкова дома «прилипли» к столбам.

- Но не слишком ли много деталей, Дмитрий Борисович? Возникает ощущение перебора, перегруза…
- Дело все в том, что у нас слишком мало возможности строить архитектуру. Один раз строим, поэтому хочется сделать все и сразу. Выполнить как можно больше интересных деталей, в натуре, разных... Надо пользоваться такой возможностью, тем более, когда заказчик этого хочет!  Если бы мы строили десяток домов в год, то не было бы этих проблем. Там бы я одну тему использовал, тут – другую. А тут от волнения – наяву ли это? – иногда просто немеешь.

- Но вы же можете сэкономить, сделав меньше деталей.
- Могу, но нет такой художественной задачи. И, вообще, не надо бояться этой перенасыщенности. Нам не свойственны  лаконизм и пуританство. Мы и наши предки - широкие люди, мы любим нарышкинское и елизаветинское барокко. И дом на Почтовой сделан именно так: максимально свободно. И цвет, кстати, нарышкинский – красно-белый.

- Но про лужковскую архитектуру тоже можно сказать: «свободно сделано»?
- Хорошо, что свободно, проблема в том, что неграмотно! С другой стороны, талантливая архитектура тоже не укладывается в рамки учебника. На максимальную свободу были способны единицы – Микеланджело, Борромини… Борромини сочинял и новую пластику, и новые детали, но это очень рискованная вещь, она чревата неудачами. Совсем не всегда изменение в рисунке деталей приносит успех их автору. Как известно, «не все, что позволено Папе римскому, позволено простому католику».

- Да! Вот и мне, например, кажется, что такое обилие деталей на современном здании – на той же Почтовой - выглядит как аппликация. При этом их так много, что они загромождают стену…
- Пространство между окнами я  загромоздил сознательно. Сочная такая тяжесть, правда ведь? И ничем не обоснована, кроме моего художественного чувства. Да, тут я перетяжелил немного, сейчас бы мог, наверное, убрать. Хотя XVIII век должен был сделать именно так! Ведь когда реставрировали здание Сената в Кремле, отломали три четверти деталей. Ложки, балясины, гирлянды – это все утрачено, кронштейны с подвесками пообломаны. Все зачищено, язык потерян - и получился такой вот советский Сенат.
А при такой могучей пластике меандрового орнамента, при такой пластике капителей, как тут, на Почтовой, нужна была соответствующая выразительность остальных деталей. Я даже перелепил вал из лавра на базе – чтоб он был покрупнее. Ну да, пилястры плосковаты, не хватает рельефа, получились немножко изображенными. Не сообразил доложить полкирпича, чтобы вынос баз можно было увеличить - хотя доштукатуривал пьедесталы за свои деньги.

- Вот я и говорю: разве качество строительства не компрометирует классику?
-  Качество строительства никакого отношения к архитектуре не имеет!

- А как же небрежная кладка, которая не дала объема?
- Когда я рисую эскиз фасада, я всегда знаю под этим рабочку. И могу сказать, что это нарисовано так, как надо. А выполнено - да, может быть, чуть хуже. Но я рабочих заставляю исправлять все ошибки в монтаже лепных деталей! А полазили бы вы по лесам, которые шатаются! Тут добиться грамотной детали – уже подвиг. Вообще делать архитектуру страшно трудно. Это политая кровью вещь!

- Но вы же несете ответственность за то, что получается в итоге.
- Да вы смеетесь! Я несу ответственность только за качество картинки! Я могу только нарисовать максимально лучший проект с максимально лучшими деталями. И, конечно, авторский надзор.

- Тогда зачем же метать столько бисера, растрачивать свою эрудицию и нервы – зная, что дом может быть сделан некачественно?
- А что делать? Ну, облицовывайте алюкобондом. И у архитекторов прошлого бывали объекты, реализованные некачественно. Возьмите капители в усадьбе «Тайцы» Старова!

- Я только говорю об уместности и аутентичности. О том, что архитектура это не только ваша красивая картинка, но и стройка, а еще - требования времени. Вот, например, архитрав в доме на Новинском вы изрешетили окнами – хотя без них, согласитесь, было бы чище, элегантнее. Но ведь это же не Ваша воля, а закон жанра: офисное здание нельзя оставить без света! А отсюда возникает вопрос: может, тогда и не надо классики-то?
- Ну, во-первых, архитрав разрезал еще сам Палладио в палаццо Капитанио. Во-вторых, я, действительно, не мог оставить дом без окон. Но, в-третьих, (и это главное) я использую тут собственный метод. Он называется «перфорация». Сначала делаю эскиз. Красивый. Конечно, с учетом этажности. Но в целом мне этажность не нужна. Мне нужны размеры и пропорции. После того, как эскиз утвержден, я делаю архитектуру и окна в разных слоях. Я буквально накладываю на кальку с перфорацией окон свою архитектуру, и смотрю, как это можно совместить, и где меньше архитектурных утрат получится.
Да, возьмите Щуко  и Белогруда в Питере, их дома на Каменноостровском – там везде архитравы разрезаны. Конечно, если бы у меня была возможность сказать заказчику, что тут надо делать высоту этажа 4,5 метра, и он бы согласился, тогда я мог бы не резать архитрав. А если у меня 3,60, как здесь, - я не могу. Поэтому накладываю перфорацию, которая дает мне возможность разъединить архитектуру и стройку. Я стройку не задерживаю. Кирпичи же кладут без деталей. Поэтому я должен сначала дать строителям выложить стену с окнами. Я увидел, что это разное: окна – одно, а ордер – другое. Но именно это дало мне возможность на Почтовой сделать не два этажа, а три!

- Но подобного рода новации были опробованы постмодернизмом. Вы же, как я понимаю, против него?
- Я пользуюсь такой фразой: нет ничего невозможного для человека с интеллектом. Когда меня вытолкнуло к классике, я начал спрашивать себя: а почему надо делать ее неполноценную, неграмотную? Я против архитектуры с ерничаньем, с иронией. Моя архитектура это ни в коем случае не постмодернизм! Это, повторяю, диалог. Иначе были бы сплошные фиги в кармане. Когда постмодернизм появился, это был, конечно, выход, но как анекдот. На следующий день надо было начать делать классику. А они двадцать лет его пережевывали. Для чего показывать фигу? Я удовольствие получаю от того, что я нарисовал этот  кронштейн, а лепщик потом его вылепил, и вот он висит.

- Но ведь Вы же начинали совсем с другого – с Новокировского проспекта, а потом вдруг такая архитектура…
- Здесь никакого противоречия нет. На Новокировском проспекте была сделана масса вариантов в различных стилях, и в какой-то из дней я нарисовал трехарочную композицию, ссылаясь на римский Колизей, фасад «Метрополитен-оперы» и знаменитый  Дворец Цивилизаций в Риме. Но наша промышленность не могла выполнить арки, поэтому их выпрямили. Но тема осталась, и она вполне классична. Другой случай: я предложил структуру из больших квадратов, расположенных вокруг продольного пространства атриума в «Президент-отеле» на Якиманке. В этом также классичность композиции. Это уже потом Всеволод Тальковский закруглил торцы атриума, сделав его под Таврический дворец со знаменитой колоннадой Старова.

- В те времена понятие «заказчик» было очень туманным, а теперь – «чисто конкретным». Но ведь нынешний заказчик как раз любит такую архитектуру – с колоннами, арками, он такую красоту понимает. Откуда же у Вас эти проблемы с заказчиком, который вечно что-то урезает?
- Кто урезает, а кто и нет. Архитектор всегда считает, что у заказчика на поводу идти нельзя… На поводу нельзя, знать бы, что такое поводок. Сегодня у меня есть гениальный заказчик-инвестор. Благодаря ему сделаны дом на Почтовой и «Туполев-Плаза». И удивительно талантливые инвесторы были на Новинском... Конечно, вы можете сказать, что вам де заказывают бравурную архитектуру, вот вы и лепите. Но я-то веду внутренний разговор с мастерами архитектуры, с Баженовым!

- А почему именно Баженов в качестве образца, а не Казаков, например?
- Баженов кончил Академию художеств, да еще в Париже и Риме учился. А Казаков – почти мифическая фигура. В истории архитектуры нет ответов на несколько вопросов: почему Казаков получил звание архитектора только в 1775 году, хотя считается, что его карьера началась в 1758? Как так? Почему  Казаков не был членом Академии художеств, в то время как Львов был?
А Баженов сделал несколько прекрасных зданий на одну и ту же тему. Дом князя Прозоровского, генерал-губернатора Москвы на Большой Полянке снесли ради разворотной площадки перед домом Мордвинова с башенкой на углу канала. А это был выдающийся памятник архитектуры, который перекликался с Пашковым домом! Второй - дом его зятя Долгова на проспекте Мира, но он сгорел и был сильно переделан. А композиционно они очень похожи: пять осей, две пилястры по углам на двух ризалитах. От дома Прозоровского дом Долгова отличался только деталями, композиционно же это была калька. И мне в память дома Прозоровского очень хотелось сделать этот сюжет. Это как бы та архитектура, которая могла бы быть у Баженова.

- Хорошо, пусть диалог, но он же должен быть чем-то мотивирован! Почему Баженов вдруг возникает на Большой Почтовой?
- К месту я вообще не апеллирую. Ни один архитектор никогда не учитывает окружения. Только никто вам этого не скажет!

- Тогда другой вопрос: зачем Вы два раза повторили один и тот же образ – на Кадашевской и в Погорельском?
- Баженов тоже не раз возвращался к одному и тому же образу. Он, например, сделал замечательный дом Анненкова на Кузнецком мосту, угол Петровки. И моя голубая мечта - воссоздать его. И я думал это сделать как раз тут, на набережной.  Моему начальнику кричали, что нельзя строить дома по художественному качеству выше уровня застройки Замоскворечья. Потому что дома в Замоскворечье строились без архитекторов, с типовыми гипсовыми деталями. А я говорил, что можно сделать! И то, что получилось -  хорошо, несмотря на то, что, кроме как на моем доме, детали нарисованы вяло. Но в градостроительном отношении мы сделали очень правильный акцент на углу с купольной ротондой. По диагонали от «Ударника» этот угол, освещенный солнцем, идеально работает, и мост через канал его не закрывает. Это стопроцентное попадание в масштаб, в Москву. Это - настоящее  московское палладианство.

- Но зачем они так похожи – Кадаши и Погорельский?
- Просто они проектировалось параллельно. Дом в Погорельском был придуман раньше. Я воспользовался  темой  купольной ротонды и  возможностью сделать центральный ризалит с фронтоном, но безо всякого перехода. Это по композиции - дом Анненкова: у него ризалит с фронтоном приклеен к ротонде без переходного элемента, который есть здесь на канале.  А в Погорельском это должно было осуществиться на три года раньше - в 1996 году. И тогда, наверно, в Кадашах я бы не стал этого предлагать. Но там заказчик разорился, и фундаментная плита два года стояла. Я понял, что это не осуществится никогда. И когда мне предложили сделать эскизы комплекса в Кадашах, я и сделал вот это.

- А почему на улице Косыгина возникает Шервуд?
- Я просто очень люблю этот его дом на Солянке. Он – один из лучших в Москве. Если б мне дали построить его в Бибиреве, Ясеневе - я бы построил, потому что считаю, что классику надо распространять. Пусть и таким статистическим способом. Москва увеличилась по площади с 1917 года в 8 раз. Значит надо в 8 раз увеличить количество памятников архитектуры. 8 Пашковых домов, 8 домов на Солянке…

- Но масштаб-то города изменился! А классика была малоэтажна… Значит что, идти вслед за «Дон-Строем»?
- Москва должна вырасти, после нас она все равно будет 30-этажной, потом 40-этажной, потом 50-этажной. Будет! Вопрос только в том, что надо сделать это красиво. Сейчас и начать. Чего бояться? Но при этом не строить небоскребы в центре исторической Москвы, а уйти за третье кольцо. В этом смысле – идти за «Дон-Строем», но должны быть найдены градостроительно точные, а не случайные места - это в традиции русского градостроительства, так ставили церкви и колокольни.
Представьте себе вид с Воробьевых гор в окружении не 7 высоток, а, скажем, 50: дух захватывает, потрясающее зрелище! И при этом обязательно со сложным пропорционально выверенным силуэтом, с уступами и шатрами, но – аутентично по архитектуре и деталям, т.е., не хуже чем в 50-х годах, с деталями не из пенопласта, который развалится через 10 лет, а из стеклопластика, стеклофибробетона, прокат-бетона и прочих долговечных материалов. В конце концов из гипса! Если на гипс зимой не лить из водосточной трубы воду напрямую, он прекрасно стоит. Пример тому вся русская классика XIX века, детали стоят 200 лет!

- Но в большом масштабе классика начинает обретать неприятно имперский дух, это уже не усадебность, а тоталитаризм. Даже вот Жолтовский на Ленинском: чудовищно громоздкий!
- Почему чудовищно? Да это блистательные дома, лучшие в Москве. Конечно, большие. Но это был новый масштаб! Но какая культура! А каков огромный дом профессуры МГУ у метро «Университет» Якова Белопольского, какие там образы! Это же французский замок с нарышкинскими деталями - и как все нарисовано!. Я видел фотографии с макета этого района: там все дома должны были быть с деталями и увенчиваться различными башнями, в перекличке с двумя главными жилыми домами. Если бы это осуществилось, был бы подлинный шедевр.
Я видел фотографии деревянных домиков, которые сносились при строительстве Ленинского проспекта. На этих просторах можно было делать любые расстояния между домами, любой Версаль строить! И поэтому получился такой потрясающий проспект. И во главе всего, конечно, здание МГУ. И Кутузовский проспект получился, потому что это была свободная от застройки территория, строй все, что хочешь, в каком угодно масштабе,  делай улицы какой угодно ширины. А совершенно фантастический дом 26 по Кутузовскому проспекту, за гостиницей «Украина»? Там такая красота, такая Италия! Разве это можно сравнить с Английским посольством?

- А что, по-моему оно прекрасно контрастирует с неоклассическим окружением…
- Ну почему же такая южная архитектура у нас на севере диком стоит одиноко? У нас тут что, Сингапур? Это ж типовой проект какой-то. Английский архитектор сделал? «На ловлю счастья и чинов», все те же слова, я вас уверяю.

- Вам вообще современная архитектура не нравится?
- Нет, почему, только очень эксклюзивная, вроде Фрэнка Гери или Захи Хадид.

- Чувствую, тяжело быть архитектором в четвертом поколении…
- Те, кто этого не пережил, не знает, каково это - жить и каждый день держать ответ перед духами предков за сотворенное тобою на земле. Я с гордостью ношу свое имя и пытаюсь его не замарать. Быть наследником такого знаменитого рода очень почетно, но, главное, ответственно. В юности важно, чтобы это чувство ответственности не раздавило неокрепшую душу – этому служит воспитание. Надо, чтобы ответственность перед предшественниками сделалась той базой, на которую можно опереться, той лестницей, по которой необходимо пройти самому. Я стараюсь нести ответственность достойно.

справка:

Дмитрий Бархин родился в 1950 году в семье архитекторов. В 1973 году окончил МархИ, учился у Григория Симонова, Елены Новиковой, Зинаиды Зубаревой. И, конечно, у отца – Бориса Григорьевича Бархина.
После института пять лет работал в пятой мастерской «Моспроекта-2». Под руководством Всеволода Тальковского, Дмитрия Бурдина и Юрия Рабаева проектировал Новокировский проспект и гостиницу ЦК КПСС (ныне «Президент-отель») на Якиманке.
Затем перешел в мастерскую № 16, где с Владимиром Кубасовым проектировал Центр международной торговли. Был главным архитектором второй очереди ЦМТ.
В 1994 году вернулся в пятую мастерскую, которой руководил уже Михаил Леонов. Здесь были спроектированы и построены офисные здания на Новинском бульваре, 3, на Кадашевской набережной, два здания на Якиманке: банк и офис «Самсунга» (теперь – «Интерроса»), жилой комплекс из трех зданий в Погорельском переулке.
В 1997 году опубликовал исследование, посвященное Большому Кремлевскому дворцу Василия Баженова.
В 2000 году перешел на работу в МНИИП, затем в «Моспроект-3», а с 2002 года – главный архитектор бюро «Экопроект +». В этом качестве Бархин построил здание на Почтовой и офисный комплекс «Туполев-Плаза».
Сыну Андрею 24 года, он, естественно, тоже архитектор.