ПРИМЕЧАНИЯ: геополитика, рынки, амнезия

Не правда ли, мы опять забыли, что реальность — это не просто сумма фактов, с которыми мы сталкиваемся изо дня в день? Только когда мы случайно замечаем драму, развертывающуюся на микроуровне — что-то почти нереальное, тем не менее знакомое, как, например, воробей, умирающий в дальнем углу городской площади, мы внезапно, на долю секунды, можем воспринять окружающую действительность по-другому. Высотные здания, уличное движение в час-пик, серые мостовые становятся полем битвы между жизнью и смертью, сюрреалистической сценой для наших извращенных пристрастий, а также для всех наших забот. Затем, в следующий момент, нас опять затягивает поток новостей СМИ. Мы наблюдаем за изменением тенденций. Мы смотрим на числа квартальной статистики, которые дают нам представление об уровне смертности и инфляции. Мы узнаем о городах, вырастающих из-под земли, и о новых экономических системах. И на основе такой перегрузки информацией и переменами моды мы делаем свои выводы, мы реагируем или просто отворачиваемся. В нашей жизни осталось очень мало места для того, что называют «воображаемым».

Выставка Элмгрена и Драгсета «Унижение» состоит из двух скульптур, которые искажают смысл старой темы «хозяев и слуг». Белый автомобиль Rolls Royce Corniche окунули в смолу и вываляли в перьях. Как какой-нибудь средневековый преступник, он печально вращается на крутящейся платформе для презентации автомобилей. В противоположном конце зала зрителей приветствует горничная, одетая в знаковое черно-белое форменное платье. Она скромно опустила глаза, ожидая ваших приказов. Ее тело отлито из бронзы и покрыто золотом. Она — трофей, такой, как статуэтка «Оскар» или древняя реликвия. Эти скульптуры — исследование опасных пластов человеческого желания и основанных на ритуале властных структур, которые заложены в наши социальные роли и в окружающие нас предметы в эпоху позднего капиталистического упадка. Эти произведения создают впечатление, что они — результат совместной работы Жоржа Батая и Чарльза Рэя, или Вернера Фассбиндера и Джеффа Кунса. Пойманные на месте преступления, мы, вуайеристы, обнаруживаем себя в киносценарии, который излучает подавленную, жуткую сексуальность, как в фильме Хичкока или Бергмана — пошлую, но управляемую.

Роза Мартинес и Фулия Эрдемчи
ПОСЛЕ ВСЕГО

“You may say I am a dreamer, but I am not the only one”
Imagine, Джон Леннон

Падение СССР, жизнь, которая вращалась вокруг идеи Великой Утопии, отмечает конец Истории. Сегодня мы подошли к границе, где больше нет представления о том, что мы сами можем строить настоящее. Крушение прежней системы Истории стало для нас катастрофическим опытом, поскольку Будущего не существует без Утопии, связывающей прошлое с настоящим, а настоящее с Будущим. Однако, этот конец является и новым откровением, так как развивающаяся поступательно западная история отрицала «сейчас», зажимая его между реконструированным прошлым и предопределенным Будущим. Может быть теперь, когда История подходит к концу, появляется возможность возникновения так называемого «необусловленного» настоящего. Предположим, настоящее освобождается от любых исторических конструкций, любых систем отсчета, привязывающих его к определенной смысловой системе. Сможем ли мы радикальным образом переживать свое настоящее? Как можем мы осмыслить данное переживание? Означает ли оно острейшее желание жить, порождающее гедонистический материализм, или сожаления о том, что мы потеряли утопии, ведущие нас к агонии безнадежности?

Ни то, ни другое.

В отсутствие утопических головокружительных высот, в сердце пустоты и несуществования, страстное стремление к технологии и рынку заменило функции утопии, оно открывает будущее в детерменистском ключе. В то время как наука и техника позволили нам сделать частью своей жизни то, что мы не могли даже вообразить пару десятилетий назад, например, рождение звезд, зафиксированное телескопом Хаббл, развитие технологий визуальных систем функционирует как общий знаменатель рыночной экономики. Движущая сила технологии или науки — это уже не стремление к лучшему будущему человечества, а создание новых товаров и торговых марок. Майкрософт стал новым термином будущего.

И наоборот, хотя новые технологии и наука являются неотъемлемой частью рыночной экономики, они оказывают обширное влияние на социальную сферу. Например, Интернет стал использоваться как платформа для дискуссий, как в случае антиглобалистских акций и демонстраций радикалов из числа алжирских эмигрантов третьего поколения в Париже. Кроме того, новые технологии создали для нас уникальные устройства, расширяющие наши способности восприятия и дающие художникам широчайшие возможности для раскрытия преобразованного ими восприятия мира через новые визуальные языки. Однако в рыночной экономике заложено не только создание новых технологий, но и художественное производство. Какова степень воздействия рынка (в том числе спонсорства) на возникновение новых «трендов» в мире искусства? Хотя происхождение искусства и рекламы онтологически различно, так как искусство стремится расшифровывать, а реклама основывается на мистификации, не существует ли взаимосвязь между языками рекламы и произведений искусства? Может ли художник жить вне рыночных условий? Альтернативным способом существования для художника может оказаться жизнь при поддержке общественных и частных институций, различного рода грантов и так далее. Однако в этом случае художнику приходится иметь дело либо с международной политикой, либо с политикой транснациональных корпораций. Нет ли иных путей?

В конце 1960-х — начале 1970-х завершилось господство абстрактного искусства, оказавшего терапевтическое воздействие на послевоенный мир. За этим периодом последовали серии художественных экспериментов и попытки создания искусства иными средствами и методами. Хотя лабораторные условия существования по-прежнему сохранились, дух подобных экспериментов остался в далеком прошлом. Сильнейший приступ амнезии отрезал формы и дискурсы 70-х от их контекста и целей, сделав их пустыми знаками нынешней политической ангажированности и экспериментаторства, а затем превратил в постмодернистские стили. Так называемая свобода, появившаяся в результате этого, напоминает путаный разговор между Чеширским Котом и Алисой о том, куда идти, поскольку единственного пути нет, как и нет единственной истины, в которую можно верить. Какое ощущение кризисной ситуации смогло бы задать направление развитию искусства? Что может побудить к движению в пустоте и несуществовании?

В своем проекте мы решили сблизиться с духом преобразований, через которые проходит Москва. Выставка «После всего» вдохновлена сияющим городом и общей концепцией Второй Московской биеннале «ПРИМЕЧАНИЯ: геополитика, рынки, амнезия». «После всего» может относиться к множеству вещей: новообразованиям, новой геополитике, Джону Леннону, Берлинской стене, 11 сентября, модернизму и постмодернизму, но мы, разумеется, не собираемся предлагать конец или начало чего бы то ни было. Мы не стремимся к каким-либо обобщающим, всеобщим утверждениям. В мире, в котором кажутся возможными только микроутопии и личные революции, это всего лишь скромная попытка заново вернуться к обсуждению вопроса о том, как двигаться дальше.