Искусство архитектора и художника Владимира Сомова построено на столь ярких контрастах, что, входя на выставку, в какой-то момент думаешь, что получил кулаком в нос. А потом очень интересно. Мало кто, даже из модернистов, допущенных к работе с уникальными проектами, искал сложности так увлеченно, чтобы не сказать самозабвенно. ММОМА показывает выставку, основанную на работах, переданных автором в музей в 2019–2020 годах, но дополненную так, чтобы раскрыть Сомова и как художника, и как архитектора.
«Фоукс – Феникс, Гарри». Из книг Джоан Роулинг о Гарри Поттере
В 2019 году Владимир Сомов передал в музей современного искусства Зураба Церели ММОМА около 50 своих живописных и графических работ, и сейчас они стали основой для выставки в образовательном центре музея, в Ермолаевском-17: многие знают это место, оно прямо за домом «Патриарх». Выставка разместилась на двух этажах, 2 и 3, причем на 3 – архитектура, а на 2 – живопись.
Новообразованная в ММОМА коллекция Сомова на выставке дополнена вещами из фондов Музея архитектуры, музея Гараж, а еще, местами довольно остроумно, – книгами из коллекции кураторов Катерины Зайцевой и Елены Милановской, – к примеру они довольно точно сопоставляют звезды в клетках из конкурсных проектов Сомова с похожей звездой, тяготеющей к прямому цитированию, в «бумажном» проекте «Башня Звезды в Вашингтоне» 1988 года.
А также роликами, звукозаписями – картина получается довольно объемной, удачной для изучения творчества архитектора, который, как и многие его коллеги по творчеству послевоенного времени, вроде бы известен и в то же время не так много мы о нем знаем, если разбудить-спросить. Видимо, настало время выставок-итогов, и вот они, одна за одной. Сомов – заметная фигура и интересная выставка.
Первое впечатление, особенно если предсказуемо войти на второй этаж – какая же фантастически, нахально яркая сюрреалистическая живопись, наполненная эротическими коннотациями так, что Фрейд со Штекелем нервно курят в стороне.
Глянцевитая, анилиновая по цвету, на холстах разных форм, среди которых лидер – гитарообразная женская фигура, составленная из диванных спинок, найденных на помойке. Что при взгляде на картину вообще не читается, надо вникать с экспликацию, а так – можно подумать, что нарочно выпилена была такая основа, в унисон с голубым силуэтом, заимствованным у Матисса, в соседнем зале за углом.
Красно-желтый коллаж «Синдром Феникса» в этой компании, к слову сказать, не самый интересный, хотя, возможно, переломный в сторону глянцевито-ярких и крупных композиций. Но название для выставки он дал отменное, тем более что сделан в переломном же 1991 году и – в двух одинаковых экземплярах. Хочется сравнить со «Смутным» Кандинского 1917 года и его же первой абстрактной акварелью, но тут, скажем так, абстракция и смутность исторической ситуации помножены на ярмарочную пестроту, и почему-то вспоминаются рынки конца восьмидесятых и девяностых. Но настроение – уверенно-позитивное.
Итак, сюрреализм, или как мы говорили в художественной школе, «сюрик». В нашем детстве в 1980-е (или 1970-е?) был мультик, явно придуманный сторонниками академической выучки против соперников-авангардистов, там фигурки в духе Хуана Миро бегали по экрану под песню «Какими мы были, какими мы стали». Теперь я знаю, что это был привет Владимиру Сомову. Ну, или ему в том числе. И осуждающие разговоры о популярности анилиновых красителей в 1980-е тоже помню хорошо. Не говоря уже об осуждении карточных игр как азартных.
Так вот все эти осуждения и эта пропаганда Сомову были глубоко до лампы. Или скорее даже питали его творчество.
Надо ли говорить, что это совершенно не похоже на «обычную» живопись архитекторов, такую, какую в основном показывают в ЦДА, пасторальные пейзажики и натюрмортики, изредка перемежаемые портретами и еще реже обнаженной натурой. Такие вещи можно любить или не любить, но что они ошарашивают, так это точно. А для любителей оценивать искусство по ценнику тут есть вещь «Город – зло» 2005 года, коллаж на оргалите с цитатой из картины Мунка «Крик», о котором написано, что на конкурсе «Время. Город» в Доме на Брестской он получил II премию, и не просто, а $1500. А присудило премию жюри, в котором участвовал архитектор Борис Улькин, по словам Александра Раппапорта, «ясновидец и экстрасенс, <...> человек знания в эзотерическом смысле слова».
Текст на коллаже – о том, как ужасен город: «опухоль на теле человека, холодная бездушная машина для житья, жизнь ради работы вместо работы ради жизни»... и так далее.
Ну и легко узнаваемая прямая цитата, как из того Матисса.
Сомов родился в 1928 году в Херсоне, в семье было 4 ребенка, а мать работала кухаркой в столовой. Но он с детства увлекался перерисовыванием картинок, увеличивая то, что находил на открытках. Учиться уехал в Москву в МИИТ, но уже через год поступил в МАРХИ. В МАРХИ его заметили, будучи первокурсником Сомов участвовал в конкурсном проекте ГЭС по Ереваном, который победил и был реализован; а потом победил в конкурсе на павильон ВДНХ, причем конкурс был «взрослый».
Однако – все это относится к классической архитектуре, расцвету «сталинского ампира», – руководил Борис Бархин, Сомов делал отмывки, собирал орнаменты, успел постажироваться у Жолтовского, Щусева, Руднева.
Сразу после выпуска в 1953 году и в начале профессиональной работы Сомов «переключается» на модернизм – в Астрахани, под руководством Павла Крата, приехавшего из Югославии. Книги Палладио, приведенные с собой их МАРХИ в Астрахань, Сомов там и оставил.
Другой источник формирования Сомова, уже как художника – его занятия в студии Элия Белютина с начала 1960-х до 1974 года. Работы середины 1960-х годов, объединенные тоном сепии, собраны на одной стене, но другие штудии разбросаны по обоим залам и надо приглядываться к датам, чтобы понять, как быстро они цвет. Или какое место занимают среди работ Сомова-художника церкви, то похожие на акварели Мавриной, то прорисованные узнаваемым контуром, как на открытке.
Само по себе то, что Сомов отдал свои работы в ММОМА говорит о том, что он видел себя как современного художника, или как минимум видел в своей работе две «половины»: художника и архитектора.
Впрочем, между живописью и архитектурой Сомова есть переклички, и они хорошо чувствуются. Кураторы нащупывают их в своих текстах, несколько робко и наукообразно. На самом деле сходство очевидно – то и другое, живопись и архитектура, смелы до экстравагантности.
Архитектура Сомова, как и его живопись – очень смелая, даже осмелюсь сказать, не без сюрреализма. Это сложные, «замороченные» композиции. Ничего подобного – в таком объеме – у других авторов нет. Сомов целенаправленно искал мотивированную, но интересную, заметную, яркую, остранённую до нереальности, – форму.
Поиск архитектурной формы Сомова был основан на теории Виктора Гамаюнова о Проективографии, изложенной в книге 1976 года и в докторской диссертации 1989 года.
В теории много геометрии, это видно уже по обложке. Кураторы приводят такое описание: «метод отображения трехмерных объектов на плоскости (многогранных структур), в основе которого лежат групповые операции с элементами пересекающихся плоскостей».
По-моему, чудо как продуктивно для архитектурных штудий.
Вот потолок Драмтеатра – та самая проективография, особенно если смотреть на эскизы. И объем, и модуль, и рисунок на сетчатку проецируется какой-то удивительный.
Но не только потолок, конечно, а все эти звезды, стоящие на своих лучах, стереометрические фигуры на грани между монументальным искусством и архитектурой. Не зря значками с их проекцией на выставке помечен каждый зал как иконкой.
Сомов очень мало построил, катастрофически мало, всего два больших здания, и оба строили очень долго: новгородский Драмтеатр с 1973 по 1987 год – 14 лет, и театр в Благовещенске с 1969 по 2006, – 37 лет, почти что 40.
Вероятно поэтому формы, которые он разрабатывал, закрепились больше в профессиональном сознании «бумажников», чем в профанном или даже искусствоведческом. Сейчас архитектуру Сомова, как и его живопись, тоже не могу сказать, что очень известную, «вводят в оборот». Хотя каталога, во всяком случае пока, насколько мне известно, не предвидится.
А Драмтеатр – каким еще мы его увидим, когда снимут кокон лесов? Но это уже следующий разговор.
Между тем хочется вернуться к тому, как у Сомова все перемешано, причем на контрастах: ярко – так уж мега-ярко, сложно так уж очень сложно, до нереального. Он как будто был готов даже не адаптировать, а впитать любые крайности. Или они не казались ему таковыми? Сюрреализм прародительниц и отрицание города как места где нет пространства и воздуха, коты и гигантские звезды. Или вот – очень впечатлило – эскиз шествия на Красной площади к 10-летию демократии. С орлами вместо звезд, но тем же, советским, обилием флагов. Это в каком же, в 2001? М-да. Удивительно, как все накладывается и пересекается, особенно в сознании художника, не чуждого крайностей.